Кнут Гамсун - Тяжелые дни
Может быть, это луна виновата? Ведь этот таинственный кусок латуни, висящий на небосклоне, обладает непостижимой силой, но достаточной для того, чтобы оказывать значительное влияние на происходящее на нашей земле. Эзотерическое излучение, туман бесшумно стискивают душу.
Путь домой лежит через Туллинлёккен. Какой роскошный пустырь прямо посреди города! Ни ручейка, ни кустика — только велосипедисты, дети и кучи песка.
Но сколько народа может здесь собраться послушать великого оратора! За этой литературой будущее. Настанет время — и ежегодные сборники поэзии для домохозяек выйдут из моды, а писатели вроде Хамфри Уорд[3] опустошат наши кошельки, и наше долготерпение иссякнет: может быть, тогда народ вновь обретёт вкус к речам на площади, восторжествует человек и его живое слово. В чём состоит задача литературы? Воздействовать, взывать к чувствам, обнадёживать, оплодотворять, гармонизировать. И что может лучше выполнить эту задачу, чем вовремя сказанное сильное слово сильного человека? Народная поэзия, уличная поэзия, возрождённая греческая культура.
Но в уединении, в тишине пребывает мастер, только ему откроется истина, он сочиняет свои прекрасные саги. Многое в этой жизни зрело его око, и ничто человеческое ему не чуждо. Он пытается выразить невыразимое. Он только приподнимает занавес — и открывается картина, молвит слово — и вязкая трясина человеческих душ вспыхивает, как от удара молнии.
Поэзия для немногих, для избранных, их не более двадцати.
Может ли человек качаться в кресле-качалке, положив ноги на другое точно такое же кресло? Попробуйте, это совсем не сложно. Но в тяжёлый день это исключено, кресло выскользнет из-под ног. Сидя в кресле-качалке, вы будете поминутно ощущать, как то кресло, в которое вы упираетесь ногами, всё дальше и дальше уходит куда-то, а пол до того гладкий, что не за что зацепиться. Вы растянетесь, как пружина, до предела, но всё-таки носок соскользнёт, и придётся вставать и на полусогнутых, онемевших ногах ковылять за отъехавшим креслом. Но теперь с ним не совладать. Поскольку кресло упёрлось в стену. Как будто бревно или даже камень. Моё кресло до сих пор так стоит, и ни с места — будто вспоминает, как славно оно потрудилось в молодости.
А вы плывёте дальше.
Есть люди, привыкшие измерять комнату шагами — семь шагов туда, семь обратно. Так вот. В тяжёлый день обратно выходит восемь. Как же так? И в итоге каждый раз приходится разворачиваться на пятке и ходить кругами. На двадцатый раз закружится голова. На двадцать первый станет противен запах собственной сигары; придётся сесть, уставившись в одну точку. За неимением другого придётся разглядывать вывески на противоположной стороне улицы.
«Пряжа и кожаные изделия». Хорошо. «Ох, — и правда „ох!“, — отничьи», «Охотничьи шерст…» Ах, вот в чём дело: «Охотничьи шерстяные рубашки». А сейчас жара. Дальше, над какой-то витриной навес в ярко-красную полоску, под ним скрывается очень интересная вывеска, но я вижу лишь несколько букв — «…ацитор». Мне не будет покоя, пока я не выясню, как зовут этого человека. Для этого я спущусь вниз, подойду к вывеске и прочитаю: «Антрацитор». Ну, конечно, это название печей.
В эту жару не хватает только пышущей жаром печи.
Вернувшись домой, вы снимаете лорнет и ложитесь на диван, в предвкушении сна. После такой ночи необходимо отдохнуть.
Но и тут вас что-то отвлекает.
Рядом всегда находится что-то, что можно сосчитать, и в этой ситуации каждый неизбежно примется считать. Итак, на обоях по одной стене разместилось сто восемьдесят фигурок. Это легко сосчитать. Лепная розетка на потолке состоит из пятнадцати больших гребешков и тридцати поменьше, это тоже очень легко. Затем ваше внимание привлекут шторы.
Шторы двойные, с необыкновенно затейливым рисунком. В каждом квадрате сотни полторы дырочек, а сколько их, таких квадратов! От счёта в глазах двоится, потом троится, потом уже рябит от этих дырочек, вы вскакиваете с дивана и бежите к шторе и тычете в неё пальцем, чтобы не ошибиться. Примерно через час совершенно без сил вы падаете на диван.
Если на этот раз вам повезёт, и вы заснете, и проспите, скажем, минут пять, то с поразительной вероятностью можно предсказать следующее: жилец из комнаты, расположенной прямо над вами, всё это время тихо сидел и играл каким-нибудь предметом, например связкой ключей. Неожиданно ему пришло в голову, что человек, живущий под ним, устав считать дырочки, наверное, уже лёг спать; он поднимет тяжёлую связку ключей на достаточную от пола высоту и — просто выронит их. Живущий этажом ниже — проснётся.
Стоит забыться лишь на десять минут, в дверь непременно кто-нибудь позвонит — из добрых друзей. И вот уже хозяйка торопится открыть дверь: «Да, конечно, он дома, проходите!» И исключительно хороший друг переступает порог.
Лишь к вечеру сознание пробуждается окончательно и приходит аппетит. На часах пять, обеденное время кончилось. Можно было бы обойтись холодными закусками. Но холодные закуски не подают раньше шести. Остаётся смириться.
Время до шести тянется страшно медленно, но настаёт момент, когда можно отправиться в кафе всё с тем же:
— Официант!
Официант кивает, но удаляется в другом направлении.
С этим тоже приходится смириться, проходит ещё минут пять. Времени достаточно, чтобы встать и подойти к газетной стойке. Можно выбирать между «Берлингске тиденде»[4] и журналом «Панч», одинаково скучными. Я беру и читаю то и другое.
— Официант!
Официант подходит.
— Холодные закуски, пожалуйста.
Сейчас он всё принесёт.
Опять «Берлингске тиденде», стараюсь не пропустить ни одно из замечательных объявлений. Потом «Панч», в котором можно долго разглядывать карикатуры, одну глупее другой.
— Официант!
Появляется другой официант.
— Я просил принести холодные закуски десять минут назад.
Сейчас всё будет.
Вы вздыхаете и откидываетесь на спинку кресла. Идиотские карикатуры! Чувствуется влияние Босха. Если у человека небольшой живот, ему рисуют живот огромный, если у человека редкие волосы — его рисуют лысым, заметят у человека длинный сюртук, рисуют сюртук со шлейфом. У королевы Виктории было два подбородка, ей рисовали четыре. Жалкое искусство, лишённое интеллекта, бездушное и грубое, как его поклонники, скучное и плоское, оно строится на преувеличении и от преувеличения разрушается. Неужто и впрямь так смешно и забавно смотреть на уродцев?
После обеда их можно лицезреть на улице. Один беспалый, другой косолапый, у третьего отваливается нос. Вот где карикатуры! Эти убогие примешиваются к людям средь бела дня; в лучах солнца они отталкивающе безобразны. Вечно путаются под ногами, уговаривают купить цветы, крутят шарманку и протягивают шляпу; с утра до вечера стучат по мостовой их подкованные костыли.
Что поделаешь? В Спарте физически неполноценных людей интернировали…
Но не эти нелепые людишки доставляют вам наибольшие страдания в тяжёлые дни. Есть вещи глубже и серьёзнее. Кто-то идёт за вами по следу, эта внешняя сила почему-то преследует именно вас. Дух зла разливается в воздухе, струится по мостовой. Хочется куда-то скрыться, и вы идёте дальше, поеживаясь и втянув голову в плечи от смутных предчувствий. Но на этом ваши злоключения не кончаются.
Неожиданно из подворотни выскакивает человек и начинает маячить прямо перед носом. Вы идёте с ним в одном темпе — и нет сил обогнать, и отстать невозможно. Видеть постоянно эту спину и этот затылок противно, раздражение переходит в такую психическую пытку, что, разозлившись, через шагов пять-шесть вы обгоняете этого человека. Думаете таким образом от него отделаться? Нет и нет. Теперь он идёт за вами по пятам, разглядывает вашу спину и громко дышит. На этот раз вам придётся резко свернуть за угол, чтобы на улице Кристиана Августа приняться изучать номер ближайшего дома, пока этот тип, ваш мучитель, не пройдёт мимо.
Но после ужина что-то опять не сидится дома. И придётся снова выходить на улицу и думать, мечтать и страдать до самой ночи.
Может быть, это всё же луна влияет? Может быть, древние персы и иудеи с их благоговением перед сомнамбулами были не так уж неправы? Впрочем, наши крестьяне тоже относились к луне почтительно, советовались с ней, начиная полевые работы, отправляясь в долгое и опасное путешествие и даже осенью, забивая скотину. Почему? Унаследованный инстинкт? По рассказам моряков в экваториальных водах люди особенно подвержены влиянию луны. Одного молодого парня нашли лежащим на палубе, с перекошенным судорогой ртом и с застывшим взглядом, устремлённым к полной луне. Другой лежал с запрокинутой головой, парализованный на одну сторону — именно этой стороной он был обращён к небу. Проходит несколько месяцев, прежде чем эти люди возвращаются к нормальной жизни.
Дикие народы совершают в честь луны жертвоприношения, чтобы умилостивить её. Американские индейцы из племени тлинкитов во время лунных затмений предаются трауру. Они считают, что их добрый друг заблудился, выбегают из хижин, поют песни и кричат, чтобы привлечь внимание луны и помочь ей найти правильный путь.
