Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)

Онъ моментально остановился; мы пристально посмотрѣли другъ на друга.

— Дайте шиллингъ на молоко! — сказалъ онъ, наконецъ, и наклонилъ голову на бокъ.

Вотъ какъ; великолѣпно, нечего сказать! Я порылся въ своихъ карманахъ и сказалъ:

— На молоко, да. Гы! Деньги въ наше время не дешевы, а я не знаю, дѣйствительно ли вы нуждаетесь.

— Со вчерашняго дня я ничего не ѣлъ, — сказалъ человѣкъ. — у меня нѣтъ ни одного хеллера, и я не могъ найти работы.

— Вы ремесленникъ?

— Да, я игольщикъ.

— Что такое?

— Игольщикъ; впрочемъ, я еще умѣю точать башмаки.

— Это другое дѣло, — сказалъ я. — Подождите минутку, я принесу вамъ сейчасъ немного денегъ, пару ёръ.

Я быстро спустился по Пилестреду; я зналъ, что тамъ во второмъ этажѣ живетъ ростовщикъ; впрочемъ, до сихъ поръ я еще къ нему не заглядывалъ. Пройдя въ ворота, я поспѣшно снялъ свою куртку, свернулъ ее и взялъ подъ мышку; затѣмъ я поднялся по лѣстницѣ и постучалъ въ лавочку. Я поклонился и бросилъ куртку на прилавокъ.

— Полторы кроны, — сказалъ человѣкъ.

— Ладно, — возразилъ я. — если бы она не была мнѣ узка, я, разумѣется, не отдалъ бы ее.

Онъ далъ мнѣ деньги и квитанцію, и я отправился назадъ. Это дѣло съ курткой было, собственно говоря, удивительной выдумкой; у меня останутся деньги на обильный завтракъ, а къ вечеру будетъ готова моя статья о «преступленіяхъ будущаго». Я веселѣй сталъ смотрѣть на жизнь и послѣшилъ къ человѣку, чтобы скорѣй отдѣлаться отъ него.

— Вотъ, пожалуйста! — сказалъ я, — я очень радъ, что вы обратились прежде всего ко мнѣ.

Человѣкъ взялъ деньги и началъ удивленно разсматривать меня съ головы до ногъ. Чего онъ уставился на меня? Мнѣ казалось, что онъ смотритъ какъ-то особенно на колѣни моихъ панталонъ; мнѣ надоѣло, наконецъ, его безстыдство. Неужели этотъ негодяй думаетъ, что я дѣйствительно такъ же бѣденъ, какъ выгляжу? Я уже почти написалъ статью въ 10 кронъ. И вообще, чего мнѣ боятся будущаго, если во мнѣ клокочетъ вдохновеніе. И какое дѣло этому чужому человѣку до того, что мнѣ вздумалось въ такой прелестный день дать ему на чай? Взглядъ этого человѣка разозлилъ меня, и я рѣшилъ прежде, чѣмъ уйти, прочесть ему наставленіе. Я пожалъ плечами и сказалъ:

— Милый человѣкъ, у васъ отвратительная привычка смотрѣть на колѣни, когда вамъ даютъ крону.

Онъ облокотился головой о стѣну и открылъ отъ удивленія ротъ. Какая-то мысль копошилась въ его нищенскомъ мозгу; онъ, вѣрно, думалъ, что я хочу его провести, и протянулъ мнѣ деньги.

Я затопалъ ногой и началъ ругаться, — онъ долженъ оставить эти деньги у себя. Неужели же онъ думаетъ, что всѣ мои хлопоты были напрасны? Очень возможно даже, что я долженъ ему эту крону. Я началъ припоминатъ старые долги. Онъ имѣетъ передъ собой человѣка, честнаго до мозга костей. Короче говоря, деньги принадлежатъ ему…

О! не стоитъ благодарности! Мнѣ это доставило только удовольствіе.

Я ушелъ. Наконецъ-то я отдѣлался отъ этого сгорбленнаго, назойливаго человѣка, и теперь никто больше не будетъ мнѣ мѣшать. Я опять поднялся по Пилестреду и остановился передъ гастрономической лавкой. Въ окнѣ я увидѣлъ съѣстное и рѣшилъ войти и взять что-нибудь на дорогу.

— Кусокъ сыру и французскую булку! — сказалъ я и бросилъ на прилавокъ свою полукрону.

— Хлѣба и сыру на всѣ деньги? — спрашиваетъ женщина насмѣшливо и не глядя на меня.

— Да, на всѣ пятъдесятъ ёръ, — отвѣчаю я.

Я получилъ требуемое, простился въ высшей степени вѣжливо съ старой толстой женщиной и быстро поднялся на дворцовый холмъ въ паркъ. Я отыскалъ для себя одного скамейку и началъ съ жадностью уничтожать свой провіантъ. Какъ мнѣ было хорошо! Давно уже я такъ богато не завтракалъ; понемногу мною овладѣвалъ сытый покой, который бываетъ послѣ долгаго плача. Я становился бодрѣе; меня больше не удовлетворяло написать статью на такую простую и общепонятную тему, какъ «преступленія будущаго». Каждый могъ догадаться объ этомъ, стоило только почитать всемірную исторію; я чувствовалъ, что во мнѣ растетъ вдохновеніе. У меня было такое настроеніе, что я могу преодолѣть всякія трудности, и я рѣшился на большое сочиненіе въ трехъ отдѣлахъ «о философскомъ познаніи». Разумѣется, я найду способъ уничтожить нѣкоторые софизмы Канта. Когда я досталъ принадлежности для письма и думалъ уже начать работу, я не нашелъ карандаша; я забылъ его у ростовщика; онъ остался въ карманѣ моего жилета.

Богъ мой, вотъ не везетъ! Я выругался, всталъ со скамейки и началъ ходить взадъ и впередъ до дорожкамъ. Вездѣ было тихо; тамъ вдали у королевской бесѣдки нѣсколько дѣвочекъ катали телѣжки, а кромѣ нихъ ни души. Я былъ ужасно разозленъ и бѣгалъ, какъ сумасшедшій, взадъ и впередъ передъ своей скамейкой. По всѣмъ швамъ трещитъ. Статья въ трехъ частяхъ не можетъ быть написана только благодаря тому простому обстоятельству, что я не могъ имѣть въ карманѣ карандаша за 10 ёръ. А что если я опять вернусь на Пилестредъ и заставлю отдать мнѣ мой карандашъ. Еще есть время написатъ довольно значительный кусокъ, прежде чѣмъ паркъ наполнится гуляющими. Многое можетъ зависѣтъ отъ этой статьи о философскомъ познаніи; можетъ-быть, счастье многихъ людей — кто можетъ это знать?.. Можетъ-быть я окажу нравственную поддержку молодымъ людямъ.

Пораздумавъ, я рѣшилъ не трогать Канта; этого можно избѣжать, стоитъ только обойти вопросъ о времени и пространствѣ. Однако, я не соглашусь съ Ренаномъ… съ старымъ ксендзомъ Ренаномъ. Во всякомъ случаѣ, нужно во что бы то ни стало написать статью въ столько-то и столько столбцовъ; неоплаченная квартира, косой взглядъ хозяйки, когда она встрѣтила меня сегодня на лѣстницѣ, все это мучило меня въ продолженіе цѣлаго дня и всплывало даже въ тѣ счастливые часы, когда у меня не было тяжелыхъ мыслей. Я долженъ положить всему этому конецъ. Я поспѣшно оставилъ паркъ, чтобы взять свой карандашъ у poстовщика.

Спустившись съ дворцоваго холма, я догналъ двухъ дамъ. Проходя мимо нихъ, я задѣлъ одну рукавомъ; я поднялъ голову. У нея было полное, немного блѣдное лицо. Вдругъ она краснѣетъ и дѣлается своеобразно красивой; я не знаю, почему, — можетъ-быть, она услышала какое-нибудь слово отъ прохожаго, можетъ-быть, у нея мелькнула какая-нибудь скрытая мысль. А можетъ-быть, это оттого, что я коснулся ея руки. Ея высокая грудь поднимается и опускается нѣсколько разъ, а рука судорожно сжимаетъ зонтикъ, что съ ней?

Я остановился и пропустилъ ее впередъ. Въ эту минуту я не могъ дальше итти, все мнѣ казалось такимъ страннымъ. Я былъ въ раздражительномъ настроеніи духа, я злился на самого себя за всю эту исторію съ карандашомъ, и, кромѣ того, я былъ въ высшей степени возбужденъ всей этой ѣдой, которую я принялъ на пустой желудокъ. Но вдругъ мои мысли внезапно принимаютъ самое неожиданное направленіе подъ вліяніемъ какого-то каприза. Вдругъ мнѣ захотѣлось напугать эту даму, преслѣдовать ее и надоѣдать ей. Я опять догоняю ее, прохожу мимо, неожиданно оборачиваюсь и стою лицомъ къ лицу съ ней, чтобы разглядѣть ее. Я стою и смотрю ей въ глаза и вдругъ выдумываю имя, котораго я никогда раньше не слыхалъ, нервное, протяжное слово: «Илаяли»! Когда она уже совсѣмъ близко, я наклоняюсь и говорю ей съ настойчивостью.

— Вы теряете вашу книгу, фрёкэнъ.

Я слышалъ, какъ сердце ея билось при этихъ словахъ.

— Мою книгу? — спрашиваетъ она свою спутницу и продолжаетъ итти дальше.

Моя злость росла, и я продолжалъ преслѣдовать дамъ. Въ эту минуту мнѣ было совершенно ясно что это сумасшедшая выходка съ моей стороны, но я не могъ остановиться; мое смущеніе прошло, и я прислушивался къ своимъ безразсуднымъ мыслямъ. Напрасно я повторялъ себѣ, что мое поведеніе безразсудно; я строилъ глупѣйшія гримасы за спиной дамъ, кашлялъ какъ сумасшедшій, проходя мимо нихъ. Медленно идя въ нѣсколькихъ шагахъ впереди нихъ, я чувствую ихъ взглядъ на своей спинѣ и я какъ-то невольно сгибаюсь отъ стыда за свою неслыханную наглость. Постепенно у меня является ощущеніе, что я гдѣ-то далеко, въ другомъ мѣстѣ; у меня было неясное чувство, что это вовсе не я иду, согнувшись здѣсь, по тротуару.

Нѣсколько минутъ спустя дама дошла до книжной торговли Пашасъ; я останавливаюсь у перваго окна, а когда она проходитъ мимо, я опять захожу впередъ и говорю:

— Вы теряете вашу книгу, фрёкенъ.

— Да нѣтъ же, о какой книгѣ онъ говоритъ? — спрашиваетъ она съ испугомъ. — Понимаешь ли ты, о какой книгѣ онъ говоритъ?

И она останавливается. Я наслаждаюсь ея смущеніемъ, безпомощность ея взгляда приводитъ меня въ восторгъ. Она никакъ не можетъ понять моего настойчиваго возгласа. У нея не было никакой книги, ни одного листочка, и тѣмъ не менѣе она роется въ своихъ карманахъ, оглядываетъ свои руки, поворачиваетъ голову, смотритъ назадъ на тротуаръ и напрягаетъ свой маленькій нѣжный мозгъ, чтобы понять, о какой же я книгѣ въ концѣ-концовъ говорю. Она мѣняется въ лицѣ, я слышу ея дыханіе; даже пуговицы ея платья уставились на меня, какъ рядъ испуганныхъ глазъ.