Дом у кладбища - Джозеф Шеридан Ле Фаню
Добряк-лейтенант был искренне рад узнать от Клаффа, который его опекал, что тетя Ребекка согласилась вернуть ему свою благосклонность.
– Кроме того, Паддок, я, пожалуй, рискну поручиться, что в будущем ни с какими недоразумениями вы там не столкнетесь, – загадочно улыбаясь, добавил Клафф.
– Поверьте, дорогой Клафф, я безгранично признателен вам за ваше великодушное заступничество, и я высоко ценю расположение достопочтенной леди, которой я по гроб жизни обязан за ее доброту и заботу, – не всякая мать так хлопотливо печется о своих отпрысках.
– Не всякая мать? Ну-ну, Паддок, дружище, на младенца вы что-то не очень смахиваете, – не без сарказма вставил полковник.
– Завтра же я непременно засвидетельствую ей свое глубочайшее почтение, – пропустив замечание Клаффа мимо ушей, объявил Паддок.
Итак, Гертруда Чэттесуорт после долгих треволнений и приступов безысходности обрела наконец душевное умиротворение: нерушимо верная любовь стала для нее отныне главным источником земного блаженства.
– Госпожа Гертруда изволила лукавить, – с улыбкой проговорила тетя Бекки, качая головой и шутливо грозя Гертруде сложенным веером. – Подумайте только, мистер Мордонт, в тот самый день, когда – помните наш чудный завтрак на траве? – вы, как я считала, получили отставку, а все было, оказывается, совсем наоборот: вы потихоньку обручились и так ловко одурачили нас, стариков…
– Вы простили меня, дорогая тетушка, – откликнулась юная племянница, нежно ее целуя, – но сама я себя никогда не прощу. Я была чересчур взволнована и поторопилась связать себя обещанием хранить тайну. Данное слово непрестанно меня томило и мучило, я места себе не находила. Если бы вы только знали – как знает он, милая тетя, – сколько я пережила, сколько страхов натерпелась, пока нам нужно было таиться и прятаться…
– Право же, дорогая мадам, – вступился за Гертруду Мордонт (или, вернее, лорд Дьюноран), – я тут всему причиной, вина целиком лежит на мне; но двигали мной не эгоистические мотивы. Я не мог ставить под удар мою возлюбленную: я бы наверняка ее потерял, если бы мы объявили о помолвке до того, как мое положение упрочилось. Отныне с тайнами покончено. У меня в жизни не будет больше секретов ни от Гертруды, ни от вас. – Он взял тетушку Бекки за руку. – Вы меня тоже прощаете?
Он поднес руку тетушки к губам и поцеловал ее. Тетя Бекки улыбнулась и, слегка зарумянившись, устремила взгляд на ковер. Немного помолчав, она произнесла фразу, показавшуюся им довольно загадочной:
– Строго судить должен только тот, кто полагает скрытность в сердечных делах неоправданной при любых обстоятельствах. А я, моя Гертруда, – смиренно добавила тетушка, – я склоняюсь к мнению, что ты была права.
Состоявшийся eclaircissement повлиял на тетю Бекки самым благотворным образом: она воспряла духом и словно бы помолодела. С души ее явно свалилось тяжкое бремя. Этот внутренний покой и приподнятое настроение были, надо надеяться, совершенно бескорыстными. Она вся лучилась тихой радостью – благодушие ее не знало границ. Не выпуская руки лорда Дьюнорана, она притянула племянницу к себе и, покрывая ее горячими поцелуями, прошептала:
– Как, должно быть, ты счастлива, Гертруда!
На глазах у тети Бекки выступили слезы, и, отирая их платком, она поспешно вышла из комнаты.
Гертруда и в самом деле была совершенно счастлива: прекратилось вынужденное молчание, когда ее тяготили угрызения совести и будущее внушало тревогу. С того момента, как на обеде в Королевском Доме в приливе ревности она едва не открыла Лили Уолсингем тайну своей помолвки, и вплоть до самого последнего времени, когда все наконец прояснилось, Гертруда непрерывно терзалась всяческими страхами и сомнениями.
Положение дел складывалось для Мервина как нельзя лучше (мы будем отныне называть его лордом Дьюнораном). С точки зрения властей, полностью согласующиеся между собой показания двух независимых друг от друга свидетелей – Айронза и Стерка – неопровержимо изобличали преступника и не оставляли ему ни малейших шансов на оправдание. Оба свидетеля недвусмысленно возлагали на Чарльза Арчера вину за два убийства. Переписка между судебными властями, ввиду особой важности дела, была зачитана позднее в Ирландской палате лордов на предмет решения вопроса, какое из убийств выносить на процесс в первую очередь. Убийство Боклера сочли подлежащим рассмотрению в экстренном порядке, поскольку судебный вердикт отменил бы конфискацию собственности, поставившую семейство Дьюноранов на грань разорения.
– А не забываете ли вы, сэр, – осведомился в ходе конфискации адвокат, – что в деле имеется заключение коронеров о факте самоубийства?
– Оно не соответствует действительности, сэр, – отвечал поверенный, радуясь возможности восстановить истину. – Присяжные определили, что смерть последовала от естественных причин – желудочных колик или отравления, точно неизвестно, – однако речи о самоубийстве не шло, и потому конфискация собственности должна быть отменена.
– Что ж, я от души рад слышать это. Я видел молодого джентльмена – он производит очень, очень приятное впечатление, – заметил адвокат. Вероятно, он не возражал бы, чтобы этот отзыв дошел до ушей милорда.
В итоге было постановлено, что обвиняемый сперва предстанет перед судом в Ирландии по делу об убийстве доктора Барнабаса Стерка.
Меж тем обнаружилась еще одна зловещая улика. Капитан Клафф был твердо убежден, что во время своего нечаянного визита в Медный Замок, оказавшись в спальне хозяина, он видел у того в руках орудие убийства. Отложив полотенце, Дейнджерфилд убрал этот предмет – подобие палки – с туалетного столика. Палка эта, немногим длиннее барабанной палочки, напоминала ручку хлыста, и утолщенный ее конец опоясывали металлические кольца. Дейнджерфилд ополоснул конец палки в тазу; Клаффу показалось, что внутри имеется пружина, он решил, что, скорее всего, это дубинка, налитая свинцом. В те дни разбой и грабеж были столь же распространенным явлением, каким они становятся сейчас, и многие запасались подобным оружием в целях самозащиты. Поспешно окунув палку
