Оливер Голдсмит - Вэкфильдский священник

— Оливія, дорогая моя, возразилъ я:- все, что до сихъ поръ дѣлалось съ цѣлью вынудить у него признаніе, было сдѣлано съ твоего вѣдома и согласія, и ты не можешь сказать, чтобы я въ чемъ либо стѣснялъ тебя; но только знай напередъ, моя милочка, что я не допущу понапрасну обманывать его честнаго соперника изъ-за твоей несчастной страсти. Сколько бы ни понадобилось тебѣ времени на то, чтобы довести твоего воображаемаго вздыхателя до объясненія, я охотно дамъ тебѣ это время; но по истеченіи срока, если дѣла останутся все въ томъ же положеніи, я непремѣнно желаю, чтобы ты вознаградила честнаго мистера Уильямса за его преданность. Всѣ правила моей жизни и самое званіе мое этого требуютъ, и я не допущу, чтобы моя родительская нѣжность взяла верхъ надъ требованіями чести и справедливости. И такъ, сама назначь мнѣ срокъ, оттяни его сколько пожелаешь, и тѣмъ временемъ позаботься о томъ, чтобы мистеръ Торнчиль навѣрное зналъ, когда мы намѣреваемся помолвить тебя съ другимъ. Если онъ дѣйствительно любитъ тебя, здравый смыслъ ему подскажетъ, какъ нужно поступить, чтобы ты не ускользнула изъ его рукъ отнынѣ и навсегда.

Находя мои доводы вполнѣ справедливыми, она на все согласилась. Въ случаѣ явнаго равнодушія со стороны сквайра, она подтвердила свое обѣщаніе непремѣнно выйти за мистера Уильямса, и мы воспользовались первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы упомянуть въ присутствіи мистера Торнчиля, что ровно черезъ мѣсяцъ выдаемъ свою старшую дочь за его соперника.

Столь энергическія мѣры, повидимому, удвоили тревоги мистера Торнчиля; но зато Оливія такъ страдала, что я начиналъ опасаться за нее. Борьба между страстью и благоразуміемъ доставалась ей не дешево: вся ея веселость пропала, она постоянно искала уединенія и проводила время въ слезахъ. Прошла недѣля, и мистеръ Торнчиль ничего не дѣлалъ, чтобы помѣшать ея свадьбѣ. Еще недѣлю онъ продолжалъ посѣщать насъ также часто, но все также ничего не говорилъ. На третью недѣлю онъ совсѣмъ пересталъ бывать у насъ, но дочь моя не только не выказывала по этому поводу ни малѣйшаго нетерпѣнія, но противъ ожиданія впала въ какое-то задумчивое спокойствіе, которое я истолковалъ какъ покорность судьбѣ. Я же съ своей стороны искренно радовался тому, что мое дитя скоро заживетъ въ довольствѣ и полномъ спокойствіи, и часто хвалилъ ее за то, что она истинное счастье предпочла суетности.

Дня за четыре до ея предполагаемой помолвки мы сидѣли вечеромъ всей семьей вокругъ веселаго огонька, болтая о прошломъ, составляя планы будущаго и смѣясь каждой глупости, какая приходила въ голову.

— А что, Моисей, воскликнулъ я, — вѣдь у насъ въ домѣ скоро будетъ свадьба, сынокъ. Какого ты мнѣнія объ этомъ и вообще о нашихъ дѣлахъ?

— По моему мнѣнію, батюшка, дѣла идутъ отлично; и я только сейчасъ размышлялъ, что если точно сестра Ливи выйдетъ замужъ за фермера Уильямса, то онъ намъ даромъ будетъ давать на подержаніе и яблочный прессъ, и пивныя корчаги.

— Еще бы, Моисей, непремѣнно! сказалъ я:- да еще для поддержанія нашей бодрости онъ споетъ намъ въ придачу балладу о «Смерти и Дѣвѣ».

— Онъ и нашего Дика выучилъ этой пѣснѣ, сказалъ Моисей, — и малютка, мнѣ кажется, очень мило поетъ ее.

— Неужели! воскликнулъ я:- ну-ка, послушаемъ. Гдѣ же мой малютка Дикъ? Пусть придетъ и смѣло принимается за дѣло.

— Братецъ Дикъ, подхватилъ младшій, — Виль ушелъ сейчасъ съ сестрицей Ливи; но мистеръ Уильямсъ и меня научилъ двумъ пѣсенкамъ и я, пожалуй, спою вамъ, папа. Которую спѣть: «Умирающаго лебедя» или «Элегію на смерть бѣшеной собаки?»

— Элегію, дитя, конечно элегію, отвѣчалъ я:- я еще никогда ея не слыхивалъ. Дебора, душа моя, сухая ложка ротъ деретъ, какъ говорится: дай-ка намъ бутылочку твоей наилучшей смородиновки, ради веселья. Въ послѣднее время я оплакивалъ столько разныхъ элегій, что боюсь, какъ бы сегодняшняя не слишкомъ меня разстроила, а потому выпьемъ для подкрѣпленія силъ. А ты, Софи, душенька, возьми свою гитару, да побрянчи немножко, въ видѣ акомпанимента.

   «Послушайте, добрые люди,             Какую я пѣсню спою,   И если она коротенька,             Недолго я васъ задержу.

   Былъ-жилъ человѣкъ въ Айлингтонѣ:             О немъ говорили всегда,   Что если онъ Богу молился,             То былъ богомоленъ тогда.

   Онъ доброй душой отличался:             Готовъ утѣшать сироту,   Когда-жъ по утрамъ одѣвался,             То тѣмъ прикрывалъ наготу.

   Въ томъ городѣ были собаки,             Премножество всякихъ собакъ:   Болонокъ, лягавыхъ и гончихъ,             И даже простѣйшихъ дворнягъ.

   И вотъ онъ съ собакой сдружился             И мирно сначала съ ней жилъ,   Но песъ-то, какъ видно, сбѣсился             И взялъ, да его укусилъ.

   Со всѣхъ переулковъ сосѣди             Сбѣжались и стали кричать,   Что вѣрно собака сбѣсилась,             Коль вздумала друга кусать.

   Такой человѣкъ превосходный             И вдругъ — отъ собаки терпѣть!   Собака сбѣсилась, безспорно,             Ему-жъ суждено умереть!

   И что же, однако, случилось?             Никто угадать не съумѣлъ:   Вѣдь рана его излечилась,             А пёсъ между тѣмъ околѣлъ!»

— Молодецъ, Виль, право молодецъ! А ужъ элегія, можно сказать, даже трагическая. Ну-ка, дѣтки, выпьемъ за здоровье Виля и пожелаемъ ему современемъ быть епископомъ!

— Отъ всей души! подхватила жена моя:- лишь бы онъ такъ же хорошо проповѣдывалъ, какъ сейчасъ пѣлъ, — я не сомнѣваюсь въ его успѣхѣ. А пѣсни пѣть — вѣдь это въ нашемъ семействѣ врожденное искусство, мои родные почти всѣ были мастера на это. Въ нашихъ мѣстахъ еще бывало всѣмъ извѣстно, что въ семействѣ Бленкинсонъ никто не можетъ смотрѣть прямо передъ собою, потому что всѣ косые; а у Гоггинсоновъ никто не могъ задуть свѣчу; но за то каждый изъ Грогрэмовъ съумѣетъ спѣть пѣсню, а Марджоремы мастера сказки сказывать.

— А на мой вкусъ, сказалъ я, — самая простая простонародная пѣсня гораздо лучше, и больше мнѣ нравится, чѣмъ всѣ эти новѣйшія оды и романсы, отъ которыхъ сразу одурѣешь: противны они, а приходится иногда хвалить. Подвинь брату стаканъ, Моисей. Что до сочинителей элегій, то они тѣмъ и плохи, что оплакиваютъ все больше такія происшествія, до которыхъ никому дѣла нѣтъ. Потеряетъ барышня свою муфту, или вѣеръ, или у ней собачка пропадетъ, а нашъ стихоплетъ скорѣе бѣжитъ домой и спѣшитъ воспѣть въ стихахъ такое ужасное бѣдствіе.

— Можетъ быть, сказалъ Моисей, — такая у нихъ мода въ большомъ свѣтѣ; но за то тѣ пѣсни, что доходятъ до насъ изъ увеселительныхъ садовъ въ Рэнелэ, гораздо проще и всѣ на одинъ ладъ: Коленъ встрѣчается съ Долли и они бесѣдуютъ между собою; онъ даритъ ей какую нибудь брошку, чтобы прицѣпить на голову, а она ему букетъ; потомъ они съ мѣста отправляются подъ вѣнецъ и, придя въ церковь, подаютъ добрый совѣтъ всѣмъ присутствующимъ юнымъ нимфамъ и ихъ вздыхателямъ, чтобы женились какъ можно скорѣе.

— И чудесно! воскликнулъ я: — вотъ истинно добрый совѣтъ. Я слыхалъ, что нигдѣ въ свѣтѣ онъ такъ не пригоденъ, какъ именно въ этомъ мѣстѣ: тамъ не только убѣждаютъ въ необходимости жениться, но тотчасъ снабжаютъ и невѣстами. А чего же лучше такого рынка, гдѣ мы сначала узнаемъ, что намъ нужно, а потомъ тутъ же получаемъ и то, чего намъ недоставало.

— Именно, сэръ, отвѣчалъ Моисей: — такихъ брачныхъ рынковъ во всей Европѣ только два и есть: сады Рэнелэ въ Англіи, да Фонтарабія въ Испаніи. Испанскій рынокъ бываетъ только разъ въ годъ, а у насъ въ Англіи каждый вечеръ можно добывать женъ.

— Правду ты говоришь, сынокъ! воскликнула жена моя:- нигдѣ, какъ въ Англіи, не найдешь хорошихъ женъ.

— И покладливыхъ мужей, подсказалъ я:- существуетъ повѣрье, что если бы черезъ море перекинуть мостъ, то всѣ дамы съ материка перебывали бы у насъ, чтобы брать примѣръ съ вашихъ женъ: потому что такихъ женъ, какъ у насъ въ Англіи, нигдѣ больше нѣтъ. Дебора, душа моя, дай намъ еще бутылочку; а ты, Моисей, спой намъ что нибудь хорошенькое. Какъ мнѣ благодарить Бога за то, что Онъ даруетъ намъ покой, здоровье и достатокъ! Я увствую себя теперь счастливѣе самаго могущественнаго изъ всѣхъ монарховъ! У него, быть можетъ, нѣтъ ни такого милаго домашняго очага, ни такихъ пріятныхъ лицъ вокругъ него. Да, Деора, вотъ мы съ тобой и состарѣлись; но вечеръ нашей жизни обѣщаетъ быть счастливымъ. Мы происходимъ отъ такихъ предковъ, честь которыхъ никѣмъ не была запятнана, и потомство оставимъ такое же честное и хорошее. Пока мы живы, наши дѣти будутъ намъ опорой и утѣшеніемъ, а когда умремъ, они передадутъ наши честныя традиціи своему потомству. Что же ты не поешь, Моисей? мы ждемъ пѣсни, дружокъ. Давайте пѣть хоромъ. А гдѣ же моя безцѣнная Оливія? Ея ангельскій голосокъ всѣхъ пріятнѣе звучитъ въ нашихъ концертахъ.