Ян Добрачинский - Тень Отца
Мириам почувствовала, как по ней пробежала дрожь.
— Идем, — сказала женщина.
Суетясь, она не переставала вздыхать и всхлипывать, затем положила на стол ячменную лепешку и поставила чашку молока.
— Поешь, — женщина жестом пригласила ее к столу.
Однако Мириам была слишком утомлена, чтобы есть. Она только жадно пила. Женщина села рядом с ней у стола. Теперь при свете Мириам увидела ее опухшие от слез глаза и выражение боли на дрожащих губах.
— Сама не знаю, откуда пришла эта болезнь, — сказала вдруг женщина. — Что мы сделали такого плохого, что Всевышний нас так покарал? — некоторое время Мириам слышала лишь ее частое дыхание. — К нам приходил священник, осмотрел его. Он сказал, что я должна отдать ребенка, что он не может оставаться в деревне… А это мой первенец, — заплакала женщина. — Мой Лазарь…
Она плакала. Мириам молчала. Боль женщины становилась ее болью. Мириам хотелось сделать все возможное, чтобы утешить ее. Однако вскоре рыдания стихли. Женщина спросила:
— Ты не будешь есть?
— Не могу. Я выпила молока.
— Тогда идем, ты ляжешь спать.
Она указала Мириам угол, где постелила для нее одеяло. Произнеся короткую молитву, Мириам вытянулась на постели. Однако, несмотря на смертельную усталость, она поняла, что не сможет заснуть. Ребенок временами утихал, но затем просыпался и снова плакал. Его мать не спала — об этом говорило ее неровное дыхание. Иногда она вставала и подходила к постели ребенка, затем вновь ложилась.
Разбитое тело Мириам отдыхало. Опять к ней вернулся вопрос: произошло ли то, что, как сказал небесный гость, должно было произойти? В ней не было ни малейшего сомнения в самой возможности чудесного происшествия. Не было даже колебания. Она была уверена, что для Него нет ничего невозможного. Даже чувство собственной недостойности в ней угасло. Мириам не переставала считать себя обыкновенной девушкой, но была убеждена, что если Всевышний захотел ее выбрать — со всей ее обыкновенностью, — то сделал это именно для того, чтобы показать, как сильно Он любит человека.
Теперь она поняла, что тот, кто являлся ей в образе цветка и огня, подготавливал ее. Он учил, как, не оставляя смирения, возноситься над ним в благодарности и детской радости перед красотой того, чему надлежало исполниться. И этот миг не прогремел, подобно грому. Мириам шла к нему, будучи мягко направляема. И если вопрос, случилось ли то, что должно было случиться, еще возвращался к ней, то это происходило потому, что в ней оставалась врожденная трезвость мышления. Мириам не сомневалась в чуде, однако знала, что существуют иллюзии и обольщения. Она доверяла Богу, но она не доверяла себе.
Посланник, должно быть, это понимал. В его смиренных словах — настолько смиренных, словно он и не был посланником Небес, — она услышала, как ей показалось, обещание подтверждающего знака. И когда два дня спустя пришло известие от Елизаветы, Мириам испытала потрясение. Вот этот знак! — думала она. — Ибо для чего другого он говорил бы ей о будущем сыне Елизаветы? Впрочем, он мог и не убеждать ее во всемогуществе Всевышнего.
Именно поэтому она хотела как можно быстрее добраться до тетки. Поэтому и отправилась в дорогу, невзирая на опасности и тяготы. Поэтому желала идти одна…
Если бы она ушла вместе с караваном, то уже утром увидела бы женщину, воспитавшую ее. Узнала бы, как она приняла дарованную ей милость. Человек, привезший новость, говорил, что Елизавета укрылась дома и ни с кем не встречается. Мириам надеялась, что тетка научит ее, как поступать тогда, когда Божественность таится в обыкновенности. Она объяснит, о чем стоит говорить, а что надо сохранить в молчании, как вести себя, чтобы не ранить любящего человека… Мириам сгорала от нетерпения, желая поскорее увидеться с Елизаветой.
Несмотря на это она не жалела о своем поступке. Симеону надо было помочь — не только потому, что он был обиженным отцом: Всевышний дал ему в качестве утешения обещание, и это обещание носила она.
А ведь Он уже есть… Он стал ее ребенком! Он будет одновременно и маленьким существом, требующим заботы, и еще Кем‑то необыкновенным. Эти два факта, казалось, было невозможно совместить, но она не беспокоилась об этом; просто ждала того, что будет. Она не хотела ничего требовать, ни о чем просить. Человек, получивший столько, сколько она, думала Мириам, должен все оставить на волю Дающего.
Больной ребенок в углу заплакал сильнее и еще более жалобно. Мать не пошевелилась. Усталость, должно быть, в конце концов заставила ее уснуть. Она дышала тяжело, но ровно.
Мириам села на постели. Мысль пришла к ней, словно приказ. Она встала и тихо, на цыпочках, приблизилась к плачущему ребенку.
Ей показалось, что тот же голос, который говорил ей в дороге, сейчас шептал: «Не подходи! Не дотрагивайся! Ты избранная, ты должна следить за собою!» На этот раз Мириам заглушила этот голос сразу же. Она протянула руку и положила ее на разгоряченный лоб ребенка. Произнесла про себя: «Раз Ты уже есть, сделай так, чтобы моя ладонь стала хоть на мгновение Твоею… Пусть она принесет немного облегчения…»
От ее прикосновения дитя перестало плакать. Ее пальцы ласково гладили щечки больного ребенка. Прикасаясь, она ощущала островки омертвевшей кожи, вытирала ему слезы. Она хотела только одного: чтобы он успокоился и уснул. И действительно, всхлипывания становились все реже, пока, наконец, не утихли. Дыхание стало спокойным: ребенок заснул. Его мать не проснулась, и Мириам тихо вернулась на свою постель.
13
Рассвет только начинался, когда Мириам вышла из дома. Перед ней тянулись иудейские горы, в утренней дымке похожие на море с застывшими розово–фиолетовыми волнами. Мириам глубоко вдыхала холодный сухой воздух. Галилея и Назарет были более красивыми, более разноцветными, но эта скалистая, голая земля была ее отчизной — здесь она выросла. Она любила эти горы, и в то же время они будили в ней непонятный страх.
Мириам услышала за спиной шаги. Это была жена хозяина, которая тоже вышла из дома. Она распрямила плечи и потянулась. Теперь Мириам увидела, что женщина совсем молодая. Ее тело не было увядшим, и лишь заботы уже наложили свою печать на ее лицо. Молодость женщины должна была протестовать против несчастья. А сейчас, на фоне гор и зари, в ней все, казалось, устремилось навстречу жизни. На мгновение ее лицо озарила радость, но она тут же погасла, уступив место печали и горестному ожиданию.
— Лазарь этой ночью плакал меньше, чем обычно, — сказала она, — поэтому ты, наверное, смогла отдохнуть. Я тоже спала крепко, так, как давно уже не спала. Впрочем, я не должна была так спать…
— Ты должна была спать, чтобы набраться сил.
Женщина сделала безразличное движение рукой, с трудом сглотнула слюну. Сердце искало надежду, но память уже извлекала наружу боль, как день извлекает из тьмы погруженные в нее формы.
— Для чего мне нужны силы? Завтра придет священник. Он приведет с собой людей, которые заберут у меня ребенка… А как мы могли бы быть счастливы! — вырвалось у женщины.
— Попробуй еще одно лекарство. Я знаю, что если омертвевшую кожу обкладывать ломтиками лука, иногда приходит выздоровление.
— Мы столько лекарств перепробовали! — вздохнула она.
— Попробуй еще одно. И помолись Всевышнему.
— Мы столько жертв принесли…
— Помолись еще раз.
Они стояли друг перед другом, и вокруг были горы, с которых солнце стирало мглу.
— Что ты будешь делать? — спросила женщина. — Пойдешь дальше одна или будешь ждать Симеона?
— Не знаю, если он сможет идти…
— Ни сегодня, ни завтра он не пойдет. Он очень утомлен и спит. Не жди его. Наверняка у тебя есть свои дела. Мы позаботимся о нем, а потом мужчины отведут его в город.
— Если так, тогда я, наверное, пойду…
— Иди. Наверняка ты спешишь к кому‑нибудь близкому.
— Да, ты угадала. Я хотела бы прийти туда, куда иду, как можно быстрее…
— Можешь спокойно идти. Ты совершила добрый поступок, и Всевышний тебя вознаградит…
Мириам легко покачала головой. Было желание сказать: «Он дал мне так много, что уже нельзя больше…» Но она не смогла бы сказать этого никому, а тем более этой женщине, которую боль подстерегала за каждым мгновением забытья.
— Как называется ваша деревня? — еще спросила Мириам.
— Вифания. Если когда‑нибудь будешь проходить этой стороной, не забудь нас навестить.
— Не забуду. Да будет мир с тобой!
— И с тобой, милая девушка!
Мириам вошла в город через ворота у подножия угловой части храма. Обрывистая скала переходила в каменную кладку и образовывала высокую вертикальную стену. Даже голова могла закружиться, если смотреть вверх.
Прежде чем миновать ворота, Мириам шла по ущелью Кедрона. Дорога вела по склону горы, поросшей оливковыми деревьями. Каменистая тропинка петляла среди толстых, словно раздувшихся, пней. Все время, пока она спускалась, перед ней был сверкающий на солнце фронтон храма. Его стены поднимались поверх нависшего над пропастью портика. Там, в храме, очевидно, уже закончили утренние обряды, и теперь со строительных лесов, окружавших стены, доносился, повторяемый эхом, стук молотков и топоров. Строительство все никак не заканчивалось. Говорили, что Ирод наслаждался мыслью о том, что создает нечто необыкновенное. Он был горд этим храмом и не жалел на его строительство денег. Со всей страны он стягивал работников и велел им хорошо платить. Покрытые листовым серебром и золотом ворота прямо сверкали на солнце. Его блеск искрился и в золотых шипах, которые предохраняли крышу от птиц.
