Эрих Ремарк - Приют Грез
— Еще бы! Конечно, хочу!
Эрнст был в своей стихии. Робости как не бывало. Он представлял себе эту женщину совсем иначе. Теперь она беседовала с ним, как со старым знакомым. И даже сама высказала ту же самую мысль:
— Поскольку вы дружите с Фрицем Шраммом, вы уже стали для меня словно бы старым знакомым. Он один из немногих, кого я искренне уважаю, даже почитаю. Расскажите мне о нем.
Эрнст казался себе мальчишкой. Он шествовал рядом с красивой певицей, испытывая не только приятность, но и немалую гордость от того, как много людей желало поздороваться с ней. Он рассказывал ей о Фрице, о его Приюте Грез в мансарде, о цветах и свечах, о весне и юности.
Ланна слушала его с приветливой улыбкой.
— А что вы делаете здесь?
— Учусь и пишу музыку.
— Что именно?
— О, некоторое время назад я сочинил шесть новых песен на слова Фрица Шрамма. И мне так хочется, чтобы их кто-нибудь исполнил. Однако наши здешние исполнительницы — студентки — поют так неумело, что я, скорее всего, откажусь от этой идеи.
— Должна ли я это понимать как завуалированную просьбу?
— Это зависит от вашего желания, сударыня.
— Ай-яй-яй… Значит, это песни на слова Фрица Шрамма?
— Да… Но у меня их намного больше.
— Подумать только! Тогда приходите ко мне завтра в пять часов пополудни — к чаю. Будет еще несколько знакомых.
Эрнст посмотрел на нее, сияя от счастья.
Ланна с улыбкой протянула ему руку. Он низко склонился над ней и ушел в глубоком раздумье. «Вот, значит, какая она, красавица Ланна Райнер», — пробормотал Эрнст себе под нос.
Квартира Ланны Райнер, обставленная со всей роскошью и шиком, была верхом элегантности. В гостиной, выдержанной в персиковых тонах, неслышно двигалась горничная, сервируя чай.
Эрнст сидел напротив Райнер. На певице было шелковое матово-желтое платье с длинными разлетающимися рукавами, которое ей очень шло и тонко подчеркивало темный цвет волос и глаз.
— Я пригласила вас чуть раньше, чем остальных, чтобы мы смогли немного побеседовать наедине, — сказала Ланна. — Вы принесли свои песни?
Эрнст молча протянул ей листки.
Она просмотрела их и спросила:
— Когда мы сможем попробовать исполнить их?
— В любое время.
— Ну, тогда, скажем, в пятницу, в пять часов пополудни. Но заодно порепетируем и другие песни, а также отрывки из опер, хорошо?
— Отлично! Следует ли понимать вас так, что вы хотите пригласить меня в аккомпаниаторы?
— Именно это я вам и предлагаю. У нас ужасный концертмейстер. А с вами мы сможем очень хорошо порепетировать. Но не отнимет ли это слишком много времени от ваших занятий?
— Так ведь при всем прочем я еще и многому научусь!
— Итак, мы с вами — друзья-товарищи по совместным занятиям. — Ланна Райнер с обворожительной улыбкой протянула ему руку. — Еще одно условие: быть честными. И безжалостно говорить друг другу правду!
— Этот меч направлен острием в мою сторону. Тут уж не отвертишься. Зато я буду учиться. Пусть будет так.
Горничная внесла на подносике две визитные карточки.
— Просите.
Вошли двое мужчин. Один, с моноклем, был тощ, долговяз и редковолос, второй — молод, но с резкими морщинами вокруг рта. Ланна представила их: граф Ниберг, лейтенант Харм.
Гости осведомились о здоровье Ланны и отпустили ей несколько комплиментов. Горничная вновь доложила о приходе гостей. Вошли две дамы и два господина.
— Ну что? — протрубила более осанистая из дам. — Они опять взялись за свое? Принялись осыпать вас лестью?
— К сожалению, — вздохнула Ланна.
— Это все обман. Ну да ничего — отныне начинается век женщин.
— Великолепно, — простонал лейтенант.
— Как это? Что великолепно? Что вы имеете в виду?
— А то: теперь мы поменяемся ролями. Отныне вы будете нас домогаться.
— Ничего подобного. Женщина выходит из-под опеки.
— Что это означает?
— Прочь от мужа! — Голос дамы вновь обрел трубные обертоны.
Она энергично водрузила себе на нос пенсне. Граф так и покатился с хохоту:
— У нас будет страна амазонок!
— Рабство женщины должно прекратиться.
— Однако до сих пор рабыне жилось весьма неплохо.
— Дайте же мне договорить, граф. Женщина должна стать равноправной с мужчиной.
— Но это невозможно, — вырвалось вдруг у Эрнста. — Мужчина и женщина устроены по-разному. А законы, действительные для треугольника, не подойдут к кругу.
— Это различие надуманное. В чем же оно, по-вашему, состоит?
— Поступки женщины основываются на чувстве, а поступки мужчины — на разуме, — заявил граф.
— Мужчина может быть объективным, женщина — всегда субъективна, — отрезал лейтенант.
— Я тоже нахожу равноправие отвратительным, — вставил директор театра. — Каждому свое. Для меня политические агитаторши — ужас что такое. Уютная хозяюшка мне куда больше по сердцу.
— Вот именно! Вы жаждете вновь согнуть нас в три погибели под гнетом поварешки! — сердито воскликнула осанистая дама. — Ох уж эти тираны!
— Что вы скажете по столь трудному вопросу, господин Винтер? — спросила Ланна, с улыбкой выслушавшая всю эту перепалку.
— Говорят одно, а думают другое. Женщина должна оставаться женщиной.
— А вы, фройляйн Шрант?
— Не знаю… Я нахожу, что мужчины, несмотря на свои дурные свойства, все же очень милы.
— Браво, браво, — захлопал в ладоши лейтенант.
— А теперь, господа, сойдем с тропы войны и обратимся к более мирным темам.
— Да нет между нами никакой вражды, — засмеялся граф, — мы просто шутили.
— Прошу вас. Такая перепалка прямо-таки освежает.
— Итак — да здравствуют дамы!
Гости оживленно беседовали о том о сем, потом попросили Ланну спеть что-нибудь. Эрнст должен был аккомпанировать.
— Ну как? — спросила Ланна шепотом, когда они направились к роялю.
— Пустая говорильня, — также шепотом ответил Эрнст.
Ланна кивнула. Потом поставила на пюпитр ноты. Эрнста словно током ударило: так сладко и завораживающе звучало: «Любовь свободой мир чарует…»
Когда Эрнст шагал домой, он был совершенно спокоен. «Мы с ней — всего лишь друзья-товарищи», — думалось ему. Придя домой, он сразу же написал длинное письмо Фрицу и Элизабет и успокоился. «Друзья-товарищи…» Тем не менее во сне ему вновь привиделась та улыбка, сотканная из греха, печали и жажды любви. Она так влекла, так манила…
VII
Первые легкие тени сумерек проникли сквозь высокие окна мастерской. Фриц отложил в сторону кисть и палитру и внимательно посмотрел на сделанную работу. Потом прошел в мансарду, раскурил трубку и вынул из кармана последнее письмо Эрнста, в котором тот повествовал о своей встрече с Ланной Райнер. Фриц глубоко задумался. Достанет ли у Элизабет силы характера? Он был уверен, что Эрнст когда-нибудь вернется к ней. Но кровь у Эрнста горячая, да и темперамент не в меру бурный. Правда, сам-то он пока на месте и мог бы помочь.
Однако… Фриц озабоченно рассмотрел в зеркале свое лицо. Щеки опять заметно ввалились, кожа поражала бледностью. В последнее время он опять стал страдать от одышки, да и приступы сухого кашля начали вновь донимать его, а ночами — обильный пот. Фриц частенько желал умереть и совсем не боялся смерти. Но сейчас… Нет, сейчас он не хотел умирать. Ему необходимо дожить до следующей весны. Не столько ради себя — хотя чудо весеннего пробуждения природы всякий раз и ему обновляло душу, — а ради «детей», как он их называл. Они все еще нуждаются в нем. Радостное благое чувство облекло его сердце: он по-прежнему небесполезен в этой жизни, он еще нужен людям.
В дверь постучали.
«Это Элизабет», — решил Фриц и крикнул:
— Входите!
Вошла молодая дама в черном шелковом платье с глубоким вырезом. Не слишком длинная юбка открывала узкие лодыжки и маленькие кокетливые ступни. Фриц не сразу вспомнил, кто эта дама. Потом наконец память подсказала: в тот самый день, когда приехал Эрнст… встреча в кафе…
— Добрый вечер, фройляйн Берген.
— Добрый вечер, — откликнулась она с некоторой робостью. — Ваш друг дал мне этот адрес…
— Да-да, я знаю. И очень рад, что вы зашли ко мне. У меня выдался свободный вечер, и я не знал, чем его заполнить. А тут вдруг такой приятный сюрприз! Пожалуйста, присядьте — вот на это кресло.
— О, как тут у вас красиво!
— Эрнст назвал мои покои Приютом Грез.
— Так оно и есть. Вы всегда живете здесь, да?
Фриц невольно улыбнулся столь наивному вопросу.
— Да, если не еду или не иду куда-либо.
— И никогда не живете в отеле или еще где-нибудь?
— Почти никогда.
— И вы совершенно свободны, ничем и никем не связаны?
— Да.
— О, как же вам хорошо!
— Так может жить любой.
