Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
Двадцать фунтов, например, согласно лексикону сэра Томаса Башли, были бы вполне разумной суммой, предназначайся они на текущие расходы молодого человека, помолвленного с мисс Молли Макичерн, и они же не пролезли бы ни в какие ворота, предназначаясь на расходы молодого человека, с которым она помолвку разорвала. Именно такие лингвистические тонкости и делают язык обитателей туманного Альбиона столь трудным для иностранцев.
Его сиятельство глубоко погрузился в размышления, и лишь когда над самым его ухом раздался голос, он заметил, что рядом с ним стоит сэр Томас собственной персоной.
— Ну-с, Спенни, мой мальчик, — сказал рыцарь, — пожалуй, пора переодеться к обеду. Э? Э?
Он явно был в прекрасном расположении духа. Мысль о великосветском обществе, которое ему предстояло принимать вечером, на время, будто мановением жезла феи, превратила его в воплощение благодушия и доброжелательности. Было прямо-таки слышно, как в нем бурлит и плещет млеко доброты, упомянутое как-то раз леди Макбет. Какая ирония судьбы! В этот вечер его настроение было таким, что паинька-племянник мог бы запустить руку ему в карман и зачерпнуть столько, сколько ему требуется… будь обстоятельства иными. О женщина, женщина, вечно ты закрываешь нам доступ в рай!
Его сиятельство пробулькал в ответ что-то невнятное, торопливо запихивая роковое письмо в карман. Да, он сообщит жуткую новость в свой час… скоро… немного погодя… короче говоря, в свое время…
— Роль знаешь назубок, мой мальчик? — продолжал сэр Томас. — Не годится подпортить спектакль, спутав слова. Никак не годится.
И тут его взгляд упал на конверт, который Спенни в рассеянности обронил. Благодушие и доброжелательность сразу же приказали долго жить. Мелочная душонка сэра Томаса не терпела подобных неряшливостей.
— Боже мой, — сказал он, нагибаясь, — ну почему люди позволяют себе сорить бумагой по всему дому? Не терплю мусора.
Он говорил так, словно кто-то затеял игру в зайцев и гончих[26] и разбросал бумажки по всем комнатам. Такого рода нарушения порядка заставляли его вспоминать доброе старое время с сожалением. В «Магазинах Башли» правило № 67 накладывало штраф в полкроны на служащих, застигнутых за сорением бумажками.
— Я… — начал граф.
— Так оно же, — сказал сэр Томас, выпрямляясь, — адресовано тебе.
— Я как раз собирался его подобрать. В нем… э… была записка.
Сэр Томас снова посмотрел на конверт. Благодушие и доброжелательность опять воссели на свои престолы.
— Почерк-то женский! — сказал он с мягким смешком. И окинул отчаявшегося пэра почти лукавым взглядом. — Понимаю, понимаю, — продолжал он. — Очаровательно. Просто восхитительно! Да не гляди так, будто тебе стыдно, мой мальчик. Мне это нравится. По-моему, очаровательнее ничего и придумать нельзя.
Бесспорно, его сиятельству представился удобный случай. Вне всяких сомнений, ему следовало бы тут же сказать: «Дядя, я не могу лгать. Я не могу допустить, чтобы вы на моих глазах и долее пребывали в таком заблуждении, которое одно мое слово способно рассеять. Содержание этой записки совсем не то, какое вам рисует воображение. Оно…» Но сказал граф следующее:
— Дядя, вы не можете дать мне двадцать фунтов?
Такие вот поразительные слова он произнес. Они вырвались сами собой. Он не сумел их остановить.
Сэр Томас на мгновение растерялся, но не очень. Примерно как человек, который, поглаживая кота, внезапно получил небольшую царапину.
— Двадцать фунтов, э? — произнес он задумчиво.
Затем на неудовольствие, будто приливная волна, накатилось млеко доброты. Это был вечер богатых даров тем, кто их заслужил.
— Ну конечно, мой мальчик, разумеется! Они тебе нужны немедленно?
Его сиятельство подтвердил неотложность: да, пожалуйста, будьте так добры. И редко он говорил с подобным пылом.
— Ну-ну, посмотрим, что мы можем сделать. Идем!
Он повел графа в свою гардеробную. Как практически все помещения в замке, она была очень большой. Одну стену целиком занимала занавеска, позади которой днем прятался Штырь.
Сэр Томас подошел к туалетному столику и отпер боковой ящичек.
— Двадцать, ты сказал? Пять… десять… пятнадцать… получи, мой мальчик.
Лорд Дривер пробормотал слова благодарности. Сэр Томас ответил на это бурчание дружеским похлопыванием по плечу.
— В таких записочках есть что-то трогательное, — сказал он. — Они свидетельствуют о душевной теплоте. Ей присуща душевная теплота, Спенни, и это добавляет ей еще очарования. Тебе необыкновенно повезло, мой мальчик.
Его сиятельство пошуршал четырьмя банкнотами и мысленно согласился с ним.
— Но послушай, надо же переодеться. Час уже поздний! Нам надо поторопиться. Кстати, мой мальчик, я воспользуюсь случаем объявить о помолвке сегодня же вечером. Превосходнейший случай, мне кажется. Пожалуй, по завершении спектакля небольшая речь, что-нибудь неподготовленное, неофициальное — просто попросить их пожелать вам счастья, ну и так далее. Превосходная мысль. От нее веет приятной стариной. Да-да!
Он повернулся к туалетному столику и отстегнул воротничок.
— Ну так поторопись, мой мальчик, — сказал он. — Не опоздай!
Его сиятельство зарысил вон из комнаты. Облекаясь в вечерний костюм, он думал, думал, как никогда. Но чаще остальных возникала мысль: будь что будет, но, во всяком случае, в одном смысле — все тип-топ. У него есть двадцать фунтов. Когда дядя узнает правду, чего-то колоссального в смысле неприятностей не избежать. Почище сан-францисского землетрясения. Ну и что? Деньги-то — вот они!
Он сунул банкноты в карман жилета. Возьмет их с собой и расплатится с Харгейтом сразу после обеда.
Граф вышел в коридор. С лестничной площадки он краешком глаза заметил колыхание юбки. По противоположному коридору приближалась девушка. Он остановился, чтобы галантно пропустить ее перед собой. Когда она достигла лестницы, он узнал Молли.
На секунду возникла неловкая пауза.
— Э… я получил вашу записку, — сказал граф.
Она посмотрела на него и рассмеялась.
— А ведь вы нисколько не огорчились, — сказала она. — Ни чуточки. Не правда ли?
— Ну, видите ли…
— Не нужно извинений. Да или нет?
— Ну, дело в том, знаете ли… Я…
Он встретился с ее взглядом, и в следующую секунду они оба уже смеялись.
— Нет. Но послушайте, знаете ли, — сказал граф. — Я вот о чем… не то чтобы я… То есть послушайте, ведь нет причин, почему бы нам не быть закадычными друзьями.
— Ну конечно. Ни малейших.
— Нет, правда, а? Чудненько! Дайте лапу.
Они обменялись рукопожатием, и именно в этой умилительной позе их увидел сэр Томас Башли, стремительно появившийся на лестнице.
