Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
И это тоже было комедией. Комедией света и светского человека.
Родился, как все на земле, для доблести и знаний, жил, бил баклуши с друзьями и проказничал с женщинами, потом рассчитался с юношескими долгами, поправил свое состояние, женился, служил, со временем получил андреевскую ленту и умер, чтобы коллега отобедал у адмиральши Грейг,
Эх, люди!
«Жизнь, исполненная дел и дней». Ради чего? Меньше ли светило бы людям доброе солнце, если бы не было ни этих дней, ни дел, ни даже самой такой жизни?
Умри он в Китае, между ним и Буддой мог бы состояться следующий диалог.
Будда (давая возможность оправдать жизнь). Осушил ли ты хотя бы одну детскую слезу?
Он (с должной скромностью). Простите, ваше преподобие, но это не входило в мои обязанности. Я возводил храмы.
Но это грустное и обыкновенное событие произошло значительно позже. А пока что все ломали головы над секретной запиской Ланского. Решив, видимо, что все равно дороги назад нет, первым бабахнул в колокол виленский губернатор, генерал-адъютант Назимов. Человек безвольный, который больше всего на свете жаждал спокойствия (и чинов), он первым припечатал свою фамилию под историей освобождения, предоставив царю адрес о необходимости отмены крепостного права. Этому удивлялись все, кто его знал. Никто не ожидал от него такой прыти. Упал в «великую реформу», как пьяный в пруд, выскочил неожиданно, словно из-под земли.
В конце ноября император ответил Назимову рескриптом, и это было началом публичного подступа к реформе.
После этого остальные губернаторы тоже наперегонки начали «проявлять инициативу». Рескрипт предлагал создать всюду губернские комитеты под председательством губернского предводителя дворянства и членов, по одному от каждого уезда. К ним, в качестве довеска, следовало присоединить двух «осведомленных помещиков», назначаемых губернатором2. Задача комитетов заключалась в выработке проекта освобождения на следующих условиях.
Помещику оставалась земля, а мужику — усадьба, которую он должен был выкупить, и минимум земли, необходимый для того, чтобы жить. За этот клочок он по-прежнему платил оброк либо отрабатывал барщину.
Мужики распределялись по сельским общинам, и вотчинная полиция, непосредственно подчиненная помещику, следила за порядком в каждой деревне.
Члены комитетов обеспечивали на время упорядочения будущих отношений оплату государственных и земских податей, а также денежных сборов.
Три кита рескрипта: наглый грабеж, тирания, выкачивание денег — как нельзя лучше соответствовали, в качестве основания, той великой идее, которая установилась на них. Идее освобождения крестьян.
Рескрипт, собственно говоря, не давал права ни на какую самодеятельность, кроме больших или меньших размеров грабежа.
И из-за этих размеров почти сразу началась грызня комитетов между собой.
Либеральничали, главным образом, нечерноземные губернии. Земля стоила мало, а руки были дорогими. Безземелье, а значит — связанное с ним отходничество, могло обезлюдить земли, довести до нищеты и деревню, и усадьбу, укрыть поля бурным паводком сорняков.
Наибольшей среди всех левизной отличались Тверская губерния и Приднепровье.
Проект тверского предводителя Унковского, а главным образом настроение тверских дворян, привел позднее к тому, что реформу 19 февраля они объявили «враждебной для общества». Оба члена губернского комитета, назначенные правительством, Николай Бакунин и Алексей Толстой, подали в отставку. Тринадцать лиц, в том числе два уездных предводителя, Алексей Бакунин и Сергей Балкашин, да их друг, вышеупомянутый Николай Бакунин, несколько посредников и кандидатов, собрались вместе и решили действовать. Они подали губернской управе и разослали по уездам объявления, что «Положение» 19 февраля является враждебным для общества обманом и что они в дальнейшем будут руководствоваться в своих действиях лишь убеждениями общества вплоть до созыва общего земского собрания, о котором просило царя дворянство.
Главных зачинщиков решили арестовать, посадить в петербургскую цитадель и предать суду сената. Схватили и привезли двоих: Николая Бакунина и Максима Лазарева. Губерния настороженно молчала. Ругал арестованных только вышневолоцкий дворянский съезд, но от этих зубров, от этого гнезда мракобесия никто ничего другого и не ждал...
Петербург начал травить тверских. Как же, они требовали обязательного выкупа крестьянами земли, требовали реформы.
Мировые посредники после пяти месяцев Петропавловки были осуждены на заключение в смирительном доме (и унизить хотели как можно подлее!). Им дали от двух лет до двух лет и четырех месяцев «смириловки» и, кроме того, лишили прав и привилегий.
Генерал-губернатор Петербурга, Александр Аркадьевич Суворов, внук полководца и человек во многом добрый и мягкий, схватился за голову, прослышав о неслыханном оскорблении. Смирительный дом! Как для воров! Безграничная подлость данного приговора так поразила его, что он стремглав бросился к императору: заступаться. Упрямым — где не надо — государь был до того, что сломать его уверенность было практически невозможно.
Суворов совершил невозможное: добился отмены позорного приговора. Отведать «смириловки» посредникам не пришлось. Но многие из них так и не были возобновлены в правах до конца жизни. Не могли, например, избирать (большая потеря!), не могли участвовать в общественной жизни. Это была, собственно говоря, гражданская смерть, и этой смертью им мстили до их физической смерти. Мстили три царствования (Николай Бакунин, например, умер в 1901 году).
Предводителя Унковского еще раньше, в 1860 году, загнали в Вятку, чтобы не кричал, не вякал, где не просят. Словами приднепровцев говоря, этот человек сполна «получил болванского городка»3.
...В Приднепровье дела находились в еще худшем состоянии. Либерализм и недовольство половинчатостью реформы цвели буйным цветом. Пожалуй, лишь одна круговая порука местных дворян совершила то, что приднепровские комитеты избежали судьбы комитетов тверских. Порука и еще то, что здешние люди слишком хорошо знали, чего можно ожидать от Петербурга, и делали свое дело подспудно, не покрикивая об этом на всех перекрестках и обходясь без громких заявлений.
...Деятельность тверского комитета окончилась разгромом и расправой. Деятельность приднепровских комитетов, спустя шесть лет после их организации, вспыхнула мощным пожаром сначала шляхетского, а потом крестьянско-шляхетского восстания. Одни пошли в ссылку, другие — на эшафот и под картечь. Одни не добились ничего, кроме славы благородных мучеников, другие собственной кровью купили своему народу безотлагательную отмену грабительских временных обязанностей, выкуп земли и увеличение наделов.
Ни те, ни другие не дождались за это благодарности. Даже от потомков.
Ничего. Лучшие, наиболее благородные из них, шли на смерть сознательно, не ожидая за это никакой благодарности. Как все настоящие люди.
Но пока что до этого было далеко.
Пока что губернский комитет, которым руководил пан Юрий и в составе которого был делегатом от Суходольского уезда старый Вежа (впервые за пятьдесят с лишним лет пошел на общественную должность), ругался, воевал и толкал дворянскую
