Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн
Еще позднее
Я так расстроен, что не мог продолжать. А сейчас просмотрел написанное и понял: все это вздор. Ну кому в самом деле придет в голову заподозрить меня, тайного советника Глюмкова, в сообщничестве с этой сворой, с заклятыми врагами церкви и трона, с врагами нашего государства и общества! Да во всем министерстве не найдется человека более безупречного в исполнении своих обязанностей, не говоря уже о моих заслугах. Только теперь, в свете последних событий, я окончательно понял, как правильна раз навсегда занятая мною позиция: никаких «течений» и «социальных веяний», ставших ныне модной болезнью, никаких колебаний ни вправо, ни влево. Нет! Что касается меня, то я всегда дожидался указаний свыше и никогда не льстился на приманки того предосудительного тщеславия, которое громко именуется «мыслящей личностью» и только компрометирует вас в глазах начальства в качестве неблагонадежного элемента. Как чиновник, я действительно честолюбив, как человек — ни на йоту. Каждого, кто вздумал бы заподозрить меня в чем-нибудь подобном, сочли бы за безумца. А впрочем… откуда эта самоуверенность? Говорят, сам министр сказал, что он теперь не верит даже себе самому. Так смею ли я верить себе?
Ах! К чему все эти бесполезные вопросы!
Опять придется глотать хинин. По вечерам у меня заметно повышается температура.
Вторник, 14
Ужасный сон. Я проснулся в холодном поту. Я снова пережил этой ночью всю сцену в кабинете Эвальда. Бессгард опять рассказывал мне о своих проделках с таким видом, словно он вот-вот похлопает меня по плечу. И то и дело подмигивал, будто скрепляя этим наш с ним союз. Потом я достал и отдал ему тот документ, место хранения которого мне сейчас точно известно. Было ли оно мне известно вчера? Не знаю. Но сегодня, как я уже сказал, оно мне известно, и тогда, я уверен, тоже было известно… Однако ж я говорю все это так, словно бы во сне повторилось происшедшее со мной в действительности.
Вечером, того же дня
Я весь день не выходил из дому, и хорошо сделал. У меня была такая слабость и я чувствовал себя таким разбитым, что не мог ни двигаться, ни соображать. Так что отдых был полным. Очевидно, сегодня наступил кризис недомогания, овладевшего мной после этой прискорбной истории с документом.
Среда, 15
Во всяком случае, кризис миновал. Я как следует выспался, голова совершенно свежая, и я уже нисколько не сомневаюсь, что этот мой так называемый сон был и не сном вовсе, а ясным воспоминанием о действительно происшедшем со мной случае. Итак: документ похитил я. И я не вижу в этом ничего удивительного. В самом деле, разве я не был живейшим образом заинтересован в провале фон Эвальда? К чему скрывать? Честолюбие в конце концов не такой уж низменный мотив. Причем мысль о похищении, должно быть, зародилась у меня давно; вероятно, мне внушили ее многие ранее известные случаи пропажи документов. Но почему же я забыл, как все происходило? Возможно, я был тогда слишком возбужден, а может быть, действовал в состоянии самовнушения! Но если так, значит случай этот относится к области медицины и не мне в нем разбираться… Странно, конечно, что я с такой легкостью обхожу важнейший вопрос о моей вине. Но ведь тут самое главное, как говорится, спрятать концы в воду. Раз я поставлен перед совершившимся фактом, то надо сделать все соответствующие выводы. Надо соблюдать осторожность и видимость спокойствия. У меня нет никаких оснований терять голову. Ведь, кроме меня и Бессгарда, никто не знает ничего определенного. Заподозрить меня в краже документа было бы равносильно тягчайшему оскорблению. А кому, спрашивается, это нужно? Мой долг — спасти честь своего старопрусского чиновничьего рода, которая пребудет вовеки незапятнанной. Да и жена — воображаю, как отнеслась бы она к вести о том, что ее муж, тайный советник Глюмков, совершил кражу. Какой вздор! А правительство? Ведь оно кровно заинтересовано в том, чтобы случай с документом не получил огласки или чтобы по крайней мере похитителем не оказался кто-либо из высокопоставленных лиц. Это только довершило бы скандал. И как человек и как чиновник, я обязан действовать сообразно своему долгу.
Вечером, того же дня
Сегодня министр так на меня смотрел, что я окончательно потерял голову. В глазах его было столько холодной настороженности! Больше, пожалуй, чем у меня самого. Неужели он что-то знает! Вздор! Да чего же, собственно, мне его бояться? Разве только в предвидении своего близкого конца он замышляет из мести правительственный переворот… А может быть, он хочет оказать последнюю услугу госпоже фон Эвальд и, чтобы спасти ее мужа, задумал оклеветать меня? Жалею, что не пошел вчера в министерство. Там, видно, возникла за это время какая-то новая версия. Но при моей боязни расспрашивать я ничего не могу узнать. Да, сохранить эту страшную тайну будет гораздо труднее, чем я предполагал. Тем более что я не привык лицемерить и за всю жизнь ни разу не позволил себе и мысли, которую не мог бы тут же, открыто высказать высшему начальству. Это непривычное состояние ужасно на меня действует, и у меня снова поднялась температура.
Четверг, 16 днем
Скверная ночь! Когда я проснулся, у меня было ощущение, будто я во сне громко спорил с Бессгардом. Несмотря на страшную слабость, я все же пошел в министерство; меня непрестанно терзает мысль, что там в мое отсутствие идут всякие толки на эту тему. Но, опасаясь выдать себя, я очень скоро ушел. Кое о чем они уже догадываются, это бесспорно: повсюду при моем появлении начиналось шушуканье и до меня
