Ночь в Лиссабоне. Тени в раю - Эрих Мария Ремарк
Я выглянул из окна. Напротив светилось несколько окон.
— Где окно вашей приятельницы? — спросил я Педро. — Его видно отсюда?
Он подошел ко мне. От его курчавых волос пахло сладковатым маслом. На шее у него был шрам от фурункула. Он посмотрел вверх.
— Над нами. Этажом выше. Отсюда не видно.
Мы то и дело прислушивались к звукам, доносившимся из холла. Все было тихо. Все, кто был в гостинице, по-видимому, знали: что-то произошло. Никто не спускался вниз. Наконец я услышал тяжелые энергичные шаги сверху. Они затихли внизу. Я приоткрыл дверь.
— Кажется, полиция уходит. Обыска не будет.
Педро оживился.
— Почему они не оставляют людей в покое? Стоит ли поднимать столько шума из-за какого-то мизерного количества порошка, если он приносит радость? На войне разрывают миллионы людей гранатами. Здесь же устраивают гонение за щепотку белого порошка, будто это динамит какой.
Я внимательно посмотрел на него, на его влажные глаза, на белки с голубым отливом, и мне пришла в голову мысль, что он и сам был бы не прочь понюхать.
— Вы давно знаете Меликова? — спросил я.
— Не очень.
Я молчал — а какое мне было до этого дело? Интересно, можно ли чем-то помочь Меликову. Но я едва ли мог что-то сделать — иностранец да еще с сомнительными документами.
Дверь открылась. Это была Наташа.
— Они ушли, — сказала она. — С Меликовым. Педро встал. Вошла пуэрториканка.
— Пошли, Педро.
— Благодарю, — сказал я ей. — Большое спасибо за любезность.
Она улыбнулась.
— Бедные люди охотно помогают друг другу.
— Не всегда.
Наташа поцеловала ее в щеку.
— Большое спасибо тебе, Ракель, за адрес.
— Какой адрес? — поинтересовался я, когда мы остались одни.
— Где продают чулки. Самые длинные, какие я только видела. Их трудно найти. Большинство чересчур короткие. Ракель показала мне свои. Просто чудо.
Я не мог удержаться от смеха.
— А мне с Педро было не так весело.
— Разумеется. Он испугался. Он тоже нюхает почем зря! И теперь перед ним проблема: ему придется искать другого поставщика.
— Меликов был поставщиком?
— Мне кажется, не основным. Его принудил к этому тот гангстер, которому принадлежит гостиница. Иначе он вылетел бы отсюда. Нового места он никогда бы не получил — возраст не тот.
— Можно что-нибудь сделать для него?
— Ничего. Это под силу только гангстеру. Вероятно, он поможет ему выбраться. У него очень ловкий адвокат. Ему придется что-то сделать для Меликова, чтобы тот не изобличил его.
— Откуда тебе все это известно?
— Ракель рассказала.
Наташа оглянулась по сторонам.
— А куда девался торт?
— Вот он, я съел кусок.
Она рассмеялась.
— Голод как следствие страха, не так ли?
— Нет. Как следствие осторожности. Кофе выпил Педро. Хочешь кофе?
— Я считаю, мне лучше уйти. Не стоит дважды искушать судьбу. Трудно сказать, не нагрянет ли полиция еще раз.
— Хорошо. Тогда я провожу тебя домой.
— Нет, не провожай. Не исключено, что внизу оставлен наблюдатель. Если я выйду одна, объясню, что была у Ракель. Настоящая авантюра, верно?
— Для меня — даже чересчур настоящая. Ненавижу авантюры.
Она рассмеялась.
— А я — нет.
Я довел ее до лестницы. И вдруг увидел, что на глазах у нее слезы.
— Бедный Владимир, — пробормотала она, — бедная искалеченная душа.
Быстро, держась очень прямо, она твердой походкой спустилась по лестнице. А я вернулся к себе в каморку и стал приводить ее в порядок убирать со стола. Почему-то это всегда настраивало меня чуть-чуть на меланхолический лад, так как, по-видимому, ничто в жизни не вечно, даже проклятый шоколадный торт. В порыве неожиданной ярости я распахнул окно и выкинул остатки. Пусть будет праздник кошкам, если мой праздник уже прошел. Без Меликова в гостинице сразу стало пусто. Я спустился вниз. Никого не было. Люди стараются избегать тех мест, где побывала полиция, как чумы. Я немного подождал и даже принялся листать старый номер «Тайме», оставленный каким-то посетителем, но меня раздражало всезнайство этого журнала, который знал больше, чем сам Господь Бог, и преподносил все сведения в расфасованном виде, в готовых маленьких пакетиках под несколько вычурными заголовками. Я прошмыгнул по внезапно осиротевшему холлу, подумав, что человека начинают ценить лишь тогда, когда его больше нет, — чертовски тривиальная, но потому особенно гнетущая истина. Я думал о Наташе и о том, что теперь сложнее будет проводить ее тайком ко мне в комнату. Меня все больше одолевала меланхолия, и я, как бочка с водой в ливень, все больше наполнялся чувством сострадания к себе. День был мрачный, передо мной прошла череда минувших прощаний, а потом я подумал о прощаниях грядущих, и у меня стало совсем тяжело на душе, потому что я не видел выхода. Меня пугала ночь, собственная кровать и мысль о том, что назойливые сны в конце концов доконают меня. Я достал пальто и отправился бродить по морозному белому городу — хотел устать до изнеможения. Я прошел вверх по совершенно тихой Пятой авеню до Сентрал-парка. Справа и слева от меня светились, как стеклянные гробы, запорошенные снегом витрины. Вдруг я услышал собственные шаги и подумал о полиции в гостинице, а затем о Меликове, сидевшем в какой-то клетке; потом я почувствовал, что очень устал, и повернул назад. Я шагал все быстрее и быстрее, ибо усвоил, что иногда это смягчает грусть, но я слишком устал и не чувствовал, так ли это было на сей раз.
XXXII
События вдруг стали разворачиваться с удивительной быстротой. Недели таяли, как снег на улицах. Некоторое время я ничего не слышал о Меликове. Но как-то утром он появился вновь.
— Тебя выпустили! — воскликнул я. — Все кончилось?
Он покачал головой.
— Меня освободили под залог. Дело еще только будет слушаться.
— Против тебя есть какие-нибудь серьезные улики?
— Лучше, если мы не будем об этом говорить. А еще лучше, если ты не будешь задавать вопросов, Роберт. В Нью-Йорке всего надежнее ничего не знать и ни о чем не спрашивать.
— Хорошо, Владимир. Ты похудел. Почему тебя так долго не выпускали?
— Пусть это будет твоим последним вопросом. Поверь мне, Роберт, так лучше. И избегай меня.
— Нет! — запротестовал я.
— Да. А теперь давай-ка выпьем водки. С тех пор, как я последний раз
