Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
— С Кроера, — крикнул с дуба Левон Кохно.
— С него, — подтвердил Петрок, — с него, пса.
— И то, — признался Корчак. — Я сам говорить не хотел. Подумали бы: из-за себя. Идет, Кроер. Еще кто?
— Брониборский, — предложил Юльян Лопата.
Автух запыхтел, как еж.
— Зачем? Он, говорят, волю дать хотел.
— А ты спросил мужиков? — Глаза Покивача блеснули. — Не хотят они такой поганой воли, без земли.
— Нам, хлопцы, вообще-то трудно будет, — вдруг разоткровенничался Иван. — Время немного не то, — он стыдливо улыбнулся. — Я не боюсь, но просто... слухи эти, что вот-вот волю дадут. С землею. Кому охота, ожидая такого, голову скручивать? Каждое общество — как куча камней. Не сдвинешь. Лежит на своем клочке поля и молчит.
Иван словно высказывал мысль каждого. Так как все тут боялись и подсознательно знали: большого количества теперь не поднять. Но и ожидать было хуже смерти.
А Корчак знал все лучше других. Не поднять людей. Все ожидают. Не поднять. Разве что потом, когда воля выйдет какая-то не такая, которую ждали.
Но ему было невтерпеж ожидать. Еще и еще ожидать. Как семь лет уже ожидал. Молчать. Прятаться и перепрятываться. Возможно, опять три-четыре-семь лет.
Не следовало высказывать им своих мыслей. И он с немного неестественной решительностью пояснил:
— Поднимем, не поднимем. Это тогда ясно будет. Не поднимем, то подождем. Под нами не горит. А попробовать — надо. Быдло уже мы, а не люди — вот до чего довели. Кроер грабит. Мусатов стреляет в людей... В кресты... Кто заступится за своего Христа, как не мы?.. Начальников, не нашего Бога выродков, как волос на голове. Земле рожать не помогают, одно из нее сосут да корбачами дают... Защиты темному человеку нет. Придешь в суд — что докажешь, если говора их не понимаешь?.. Волки. А с волками — по-волчьи. — И прервал самого себя: — Значит, решили: Брониборского... Еще кого?
Воцарилось молчание.
— Раубича, — бросил внезапно Кондрат.
— Ты что? — попробовал было остановить брата Андрей. Но Кондрат обернулся к нему и одними губами бросил:
— Молчи!
Лицо было таким резким и гневным, что Андрей умолк.
— Раубича, — повторил Кондрат.
— Зачем? — спросил кто-то.
Над челнами повисло неловкое молчание. Никто, кроме Андрея, не понимал, почему Кондрат Когут отдает людям, будущему разгрому и огню сурового внешне, но рассудительного пана Раубича. Андрей сидел и только молился про себя, чтобы никто не догадался о причине — о позоре Загорских.
Но никто, видимо, ничего не знал.
— У Раубича можно разжиться оружием, — ответил Кондрат. — Можно и у других богатых родов, но те остерегаются.
— Нечестно, — отметил Петрок.
— То и умри на своей честности, как стрелять начнут, — парировал Кондрат.
— А правда, — согласился Автух Лопата. — Я не слышал, чтобы Раубич... что-то такое... Но, наверно, под доброй шкурой — дрянь
— Это почему? — спросил Петрок.
— Куда дочь... отдает? — пояснил сонный Автух. — С кем... породниться хочет?
Андрей страдальчески покраснел. Разговор все время скакал вокруг опасного: Ходанский — Раубичи — предложение дядькованого брата... Вот-вот...
— Волка к волку тянет, — угрюмо отметил Корчак. — Идет, пускаем огонь.
Лицо Кондрата сияло гневной радостью.
— Раубича, — словно не мог оторваться от этой фамилии, повторил он. — Змей гонять собрались, а про гадюку никто не вспомнил. Ходанских жечь надо.
— Неужели только жечь? — это спросил усмешливый Левон с верхушки дуба.
— Истребить, — уточнил старый Лопата.
— Значит, так, — подытоживал Корчак. — Как только тут успокоятся — пускай даже через год — собираемся и идем. Сначала делимся на две гурьбы. Одна — на Кроера. Вторая — на Ходанских, оттуда...
— На Раубича, — продолжил Кондрат.
— ...на Раубича, а потом, Брониборского пеплом пустив, на помощь тем, кто в Кроеровщине.
— Почему так неровно? — спросил Янук.
— Очень просто, хлопчик, — ответил Корчак. — Ты там не был, а я имел счастье. У него этих собутыльников, загоновых пропойцев, сотня, да и черкесов он вряд ли отпустит. Знает. Малой кровью не обойдется. Так что одни осадят, чтобы сорока не пролетела, подкрепление не позвала. А другие дела свои сделают, да и придут.
Синее море паводка лежало вокруг. Скакала по нему золотая рябь. С верхушки дуба раздался вдруг голос Левона:
— Челн с этими двумя.
Люди начали собираться, отвязывать челны. Левон ловко, как куница, спускался с дерева.
— Поговорили, — сказал Корчак. — А жаль, нельзя... Мужик рядом. Подплыть бы да отправить этого кувшинки растить.
И тут Андрей с удивлением увидел, как страшно — никогда в жизни такого не видел — изменился в лице брат.
Кондрат Когут ловко, как кошка, не опираясь руками, встал на ноги: душегубка почти не закачалась.
— Ты пожалеешь, если тронешь его или кого-либо из Загорских.
Корчак покраснел. И сразу на этом загорелом лице выступили два, крест-накрест, шрама: следы корбача Кроера. Они были едва заметны, но догадаться — кто знал — можно было.
— Ого, — взвился Корчак. Ну-ка.
Под свиткой, возле ног Покивача, шевельнулось дуло ружья. Кондрат взял в руки свои острогу.
Корчак обвел встопорщенных противников глазами и сдержался.
— Толкуй.
— Он мой брат. И этого достаточно.
— Оно и видно, что панские лизунчики, — встрял Янук. — Панскую землю панскими конями пашете. На панские деньги Павлюк с Юрасем школку закончили...
Он умолк. Широкий, белый — наточенный — трезубец остроги висел на уровне его глаз.
— Лизунчики... — нервничал Кондрат. — Мы, Янучок, не лизунчики, а дураки, если с такой сволочью, как ты, вместе головы слагать собираемся. Не следовало бы. А ты ж, наверняка, слышал, чьей волей та девка Ходанских землю да свободу получила? Не твоей. И чьей волей барщины на этом клочке почти нет, тоже слышал. И что сам ты ни насилия, ни сгона не знаешь... И на кого по этой причине соседи зубы острят.
Размахнулся острогой и опустил. Андрей, зная брата, лишь вздохнул: пронесло.
— Да тебе этого, губа несытая, мало. Ты не обо всех заботишься. Ты сам бы только все, что вокруг, под задницу заграбастал бы и сидел бы, пока ж... аж до сердца не сгнила бы. Серый князь, рожа твоя паскудная. — Задохнулся. —
