Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
– Он повесился.
– Ух ты! – сказал Эндрю.
– Бедный мистер Паскин, – набожно сказал Том-младший. – Я сегодня на ночь помолюсь за него.
– А я буду молиться за мистера Дэвиса, – сказал Эндрю.
– Делай это почаще, – сказал Роджер.
VI
Вечером, когда мальчики уже улеглись, Томас Хадсон и Роджер Дэвис сидели в большой комнате и разговаривали. Подводную охоту пришлось отменить из-за волнения на море, но после ужина мальчики выходили с Джозефом на ловлю снепперов. Вернулись они усталые и довольные и сразу же распрощались и ушли спать. Некоторое время еще слышно было, как они переговариваются между собой, но скоро все стихло.
Эндрю боялся темноты, и братья это знали, но никогда не дразнили его этим.
– Как ты думаешь, почему он боится темноты? – спросил Роджер.
– Не знаю, – сказал Томас Хадсон. – А ты никогда не боялся?
– Кажется, нет.
– А я боялся, – сказал Томас Хадсон. – Это о чем-нибудь говорит?
– Не знаю, – сказал Роджер. – Я боялся умереть и еще, что с моим братом что-нибудь случится.
– Я и не знал, что у тебя есть брат. Где он?
– Умер, – сказал Роджер.
– Прости, пожалуйста.
– Да нет, ничего. Мы тогда еще были мальчишками.
– Он был старше тебя?
– На год моложе.
– А что произошло?
– Мы катались на каноэ, и оно перевернулось.
– Сколько тебе тогда было лет?
– Двенадцать.
– Ты не рассказывай, если тебе тяжело.
– Вероятно, это не украсило мою жизнь. А ты в самом деле ничего не слыхал?
– Ничего и никогда.
– Мне долгое время казалось, что всем на свете это известно. В детстве все воспринимается по-особому. Вода была очень холодная, он, наверно, сразу сдал. Но как бы там ни было, важно, что я вернулся домой, а он нет.
– Бедный мой Роджер.
– Не надо, – сказал Роджер. – Конечно, в двенадцать лет рано сталкиваться с такими вещами. И потом, я его очень любил и всегда боялся, что с ним что-нибудь случится. Мне ведь тоже пришлось плыть в холодной воде, но не мог же я говорить об этом.
– Где вы тогда жили?
– В штате Мэн. Отец, кажется, так мне этого и не простил, хоть старался быть справедливым. Не было потом дня, когда бы я не жалел, что это случилось не со мной. Но нельзя жить так всю жизнь.
– Как звали брата?
– Дэв.
– Ах, черт! Ты потому сегодня отказался от подводной охоты?
– Может быть. Хотя я достаточно часто занимаюсь подводной охотой. Но тут ведь не рассуждаешь, это как-то само собой решается.
– Ты уже не мальчик, чтоб так говорить.
– Я тогда нырял за ним несколько раз, но не мог найти, – сказал Роджер. – Было слишком глубоко, и вода очень холодная.
– Дэвид Дэвис, – сказал Томас Хадсон.
– Да. В нашем роду старший сын всегда Роджер, а второй – Дэвид.
– Родж, но ты все-таки сумел это превозмочь?
– Нет, – сказал Роджер. – Такое превозмочь нельзя, и рано или поздно приходится в этом сознаться. Мне стыдно, когда я об этом думаю, так же как вчера было стыдно из-за драки на причале.
– Тут тебе нечего было стыдиться.
– Было чего. Я тебе уже раз сказал. Не будем возвращаться к этому.
– Хорошо, не будем.
– Больше я никогда не стану драться. Никогда. Ты же не дерешься, хоть мог бы драться не хуже меня.
– Нет, не мог бы. А кроме того, я дал себе слово никогда не драться.
– И я тоже не буду драться, и исправлюсь, и перестану писать всякую дрянь.
– Вот это я очень рад услышать, – сказал Томас Хадсон.
– А как ты думаешь, сумею я написать что-нибудь стоящее?
– Попробуй. Почему ты бросил живопись?
– Потому что мне надоело себя обманывать. А теперь и с литературой то же самое.
– Что же ты надумал?
– Уеду куда-нибудь и напишу честный хороший роман – если выйдет.
– А зачем тебе уезжать? Оставайся здесь и пиши, когда ребята уедут. У тебя слишком жарко, чтобы работать.
– А тебе это не помешает?
– Нет, Родж. Мне ведь тоже бывает тоскливо одному. Нельзя все время от чего-то убегать. Но я, кажется, впадаю в риторику. Ладно, замолчал.
– Нет. Говори. Мне нужно, чтобы ты говорил.
– Если ты серьезно решил начать работать, начинай здесь.
– А ты не думаешь, что на Западе у меня бы лучше пошло дело?
– Для работы все места одинаковы. Главное – это не убегать.
– Нет, не все места одинаковы, – возразил Роджер. – Уж я знаю. Но там, где поначалу хорошо, потом становится плохо.
– Верно. Но здесь сейчас очень хорошо. Может быть, потом это изменится, но сейчас здесь прекрасно. И ты не будешь один вечером после работы, и я не буду один. Мешать друг другу мы не станем, и увидишь, что тебе пойдет на пользу такая жизнь.
– Ты в самом деле веришь, что я могу написать хороший роман?
– Чтобы знать, нужно попробовать. То, что ты мне сегодня рассказал, – великолепный материал для романа, если только ты захочешь писать об этом. Начни с каноэ…
– А кончить чем?
– Дальше, после каноэ, уже пойдет вымысел.
– К чертям собачьим, – сказал Роджер. – Я настолько развращен, что стоит мне упомянуть о каноэ, и сейчас же в нем окажется прекрасная дева-индианка, а потом туда вскочит молодой Джонс, который спешит предупредить поселенцев о приближении Сесиля де Милля и пробирается вплавь, одной рукой цепляясь за сплетения водорослей, а в другой сжимая доброе старое кремневое ружье, и прекрасная индианка при виде него воскликнет: «Это ты, Джонс! Предадимся же любви, пока наш утлый челн скользит к водопаду, который когда-нибудь станет Ниагарой».
– Нет, – сказал Томас Хадсон. – Ты опишешь каноэ, и холодную воду озера, и как твой братишка…
– Дэвид Дэвис. Одиннадцати лет.
– Да. А потом будет вымысел, до самого конца.
– Не люблю концов, – сказал Роджер.
– Никто, вероятно, не любит, – сказал Томас Хадсон. – Но все имеет конец.
– Давай замолчим, – сказал Роджер. – Мне пора начать думать над этим романом. Томми, почему хорошо писать картины – удовольствие, а хорошо писать книги – сплошная мука? Я никогда не был хорошим художником, но даже мои картины доставляли мне удовольствие.
– Не знаю, – сказал Томас Хадсон. – Может быть, в живописи яснее традиция и направление и есть больше такого, на что можно опереться. Даже если отклонишься от главного направления большого искусства, все равно оно есть и может служить тебе опорой.
– А потом, мне кажется, живописью занимаются более достойные люди, – сказал Роджер. – Будь я стоящим человеком, из меня, может, и вышел бы хороший художник. Но, может, я такая сволочь, что из меня получится хороший писатель.
– Ну, знаешь, это чересчур упрощенный подход.
– А я всегда все чересчур упрощаю, – объявил Роджер. – Это одна из причин, почему я ни на что не гожусь.
– Ладно, пошли спать.
– Я еще посижу, почитаю, – сказал Роджер.
Спали они хорошо. Томас Хадсон даже не проснулся, когда Роджер, уже далеко за полночь, вышел на веранду, служившую спальней. Утром, когда все сошлись к завтраку, оказалось, что ветер улегся, на небе ни облачка и можно посвятить день подводной охоте.
– Вы поедете, мистер Дэвис? – спросил Эндрю.
– Непременно поеду.
– Вот и хорошо, – сказал Эндрю. – Я рад.
– Как твое настроение, Энди? – спросил Томас Хадсон.
– Боюсь, – сказал Эндрю. – Как всегда. Но раз мистер Дэвис едет, я уже меньше боюсь.
– Никогда не надо бояться, Энди, – сказал Роджер. – Нестоящее это дело. Так меня учил твой папа.
– Все так учат, – сказал Эндрю. – Только тому и учат. А из всех умных ребят, которых я знаю, один Дэвид не боится.
– Закройся, – сказал Дэвид. – Воображаешь о себе невесть что.
– Мы с мистером Дэвисом всегда боимся, – сказал Эндрю. – Наверно, потому, что мы лучше всех все понимаем.
– Будь осторожен, Дэви, обещаешь? – сказал Томас Хадсон.
– Обещаю, папа.
Эндрю взглянул на Роджера и пожал плечами.
VII
За длинным рифом, куда они вышли в тот день на подводную охоту, лежали в глубине железные обломки старого развалившегося парохода, и ржавый металл его котлов торчал над водой даже в часы прилива. Ветер дул с юга, и Томас Хадсон стал на якорь с подветренной стороны рифа, но не вплотную и нему, а Роджер и мальчики держали наготове гарпуны и маски. Гарпуны эти были самые примитивные и все разные, у каждого на свой вкус.
Джозеф тоже вышел в море на гребной шлюпке. Он взял с собой Эндрю, и они вдвоем отправились к рифу, а остальные прыгнули с борта катера и поплыли.
– Папа, а ты что же? – крикнул Дэвид отцу, который стоял на мостике своего рыболовного катера. Маска с овалом стекла над глазами, носом и лбом Дэвида, резиновый ободок, плотно прилегающий под носом к щекам и вдавливающийся в лоб, и тугая резиновая полоска, которая охватывала затылок, делали его похожим на героя псевдонаучных комиксов.
– Я потом к вам присоединюсь.
– Только не задерживайся, а то дождешься, что мы всю рыбу распугаем.
– Риф большой. Весь его вы не оплывете.
– Но я знаю две замечательные ямы там, за котлами. Нашел их, когда мы были здесь одни. Туда никто еще не совался. Там полно рыбы, и я решил оставить их на тот случай, когда мы будем здесь все.
