Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
– Нет, наездник, – сказал ему Дэвид. – Это просто так говорится. Бешеный – значит не в своем уме. Собаки тут ни при чем. А почему он считал, что они бешеные?
– Не знаю, – сказал Том-младший. – Я был уже не такой маленький, как когда мы стреляли голубей в саду. Но я же не мог все запомнить, а кроме того, мистер Паунд и мистер Форд, которые пускают жуткие слюни, да еще, того и гляди, укусят, вышибли у меня из головы все остальное. Мистер Дэвис, а вы знали мистера Джойса?
– Знал. Он, твой отец и я – мы были большими друзьями.
– Папа был гораздо моложе мистера Джойса.
– Папа был тогда моложе всех.
– Но не моложе меня, – с гордостью сказал Том-младший. – Я, верно, был самым молодым другом мистера Джойса.
– Ах, как он о тебе, должно быть, соскучился, – сказал Эндрю.
– Какая жалость, что он с тобой не познакомился, – сказал ему Дэвид. – Если бы ты не сидел в Рочестере, он мог бы удостоиться такой чести.
– Мистер Джойс – знаменитый человек, – сказал Том-младший. – Нужны ему были два таких сопляка!
– Это ты так думаешь, – сказал Эндрю. – А мистер Джойс вполне мог бы дружить с Дэвидом. Дэвид тоже пишет, для школьной газеты.
– Папа, расскажи нам еще про то время, когда ты, и Томми, и Томмина мама были бедными. Вы были настоящими бедняками, да?
– Они были очень бедные, – сказал Роджер. – Помню, ваш папа с утра готовил Тому-младшему его бутылочки на весь день, а потом шел на рынок купить овощи подешевле и получше. Я, бывало, иду в кафе завтракать, а он уже возвращается с рынка.
– Никто лучше меня во всем шестом арондисмане не умел выбрать poireaux, – сказал Томас Хадсон мальчикам.
– Что такое poireaux?
– Лук-порей.
– Это вроде такой длинной-длинной зеленой луковицы, – сказал Том-младший. – Только обыкновенный лук блестит, как полированный, а этот нет. У этого блеск тусклый. И листья зеленые, а на концах белые. Его варят и потом едят холодным с оливковым маслом, уксусом, солью и перцем. Весь целиком едят. Ух, вкусно. Я его столько съел – наверно, больше всех на свете.
– А что такое шестой… этот, как его? – спросил Эндрю.
– Ты своими вопросами мешаешь разговаривать, – сказал ему Дэвид.
– Раз я не понимаю по-французски, должен же я спросить.
– Париж разделен на двадцать арондисманов, то есть районов. Мы жили в шестом.
– Может, ты нам что-нибудь другое расскажешь, папа, чтобы без арондисманов, – попросил Эндрю.
– Эх ты, спортсмен, до чего ж ты нелюбознательный, – сказал Дэвид.
– Неправда, я любознательный, – сказал Эндрю. – Но до арондисманов я не дорос. Мне всегда говорят: ты еще не дорос до того, до этого. Ну вот, я признаю: до арондисманов я не дорос. Это мне трудно.
– Какой был средний результат у Тая Кобба? – спросил его Дэвид.
– Триста шестьдесят семь.
– Это тебе не трудно?
– Отстань, Дэвид. Тебя интересуют арондисманы, а других интересует бейсбол.
– У нас в Рочестере, кажется, нет арондисманов.
– Да отстань же, наконец. Я только подумал, что папа и мистер Дэвис знают много такого, что для всех интересней этих… фу, черт, даже запомнить не могу.
– Пожалуйста, не чертыхайся при нас, – сказал ему Томас Хадсон.
– Извини, папа, – сказал мальчуган. – Но если мне мало лет, это же не моя вина, черт побери. Ой, извини еще раз. Я хотел сказать просто, что это не моя вина.
Он обиделся и расстроился. Дэвид был мастер дразнить его.
– Мало лет – это недостаток, который скоро проходит, – сказал ему Томас Хадсон. – Я знаю, трудно не чертыхнуться, когда разволнуешься. Но не нужно этого делать при взрослых. Когда вы одни, говорите себе что хотите.
– Ну, папа. Ведь я уже извинился.
– Ладно, ладно, – сказал Томас Хадсон. – Я и не браню тебя. Я просто объясняю. Мы так редко видимся, что приходится очень много объяснять.
– Не так уж много, папа, – сказал Дэвид.
– Да, пожалуй, – сказал Томас Хадсон. – В общем немного.
– При маме Эндрю никогда не чертыхается и не ругается, – сказал Дэвид.
– Если вы, ребята, хотите знать, какие бывают ругательства, – сказал Том-младший, – советую вам почитать мистера Джойса.
– Мне довольно и тех, которые я знаю, – сказал Дэвид. – Пока довольно.
– У моего друга мистера Джойса можно найти такие слова и выражения, каких я и не встречал никогда. Наверно, в этом его никто ни на каком языке не переплюнет.
– А он и создал потом целый новый язык, – сказал Роджер. Он лежал на спине, с закрытыми глазами.
– Я этого его нового языка не понимаю, – сказал Том-младший. – Тоже не дорос, должно быть. Но послушаю, что вы, ребята, скажете, когда прочтете «Улисса».
– Это не детское чтение, – сказал Томас Хадсон. – Совсем не детское. Вы там ничего не поймете, да и не нужно вам понимать. Серьезно. Подождите, пока станете старше.
– А я читал, – сказал Том-младший. – И ты прав, папа: когда я читал первый раз, я ничего не мог попять. Но я читал еще и еще, и теперь я уже одну главу понимаю и могу объяснить другим. Я очень горжусь, что был другом мистера Джойса.
– Папа, мистер Джойс правда считал его своим другом? – спросил Эндрю.
– Мистер Джойс всегда спрашивал про него.
– Конечно, черт побери, я был его другом, – сказал Том-младший. – У меня мало было таких друзей, как он.
– Мне кажется, объяснять эту книгу другим тебе, во всяком случае, рано, – сказал Томас Хадсон. – Повремени немного. А какую это главу ты так хорошо понял?
– Последнюю. Где дама разговаривает сама с собой.
– Монолог, – сказал Дэвид.
– А ты что, тоже читал?
– Конечно, – сказал Дэвид. – Верней, Томми мне читал…
– И объяснял?
– Объяснял как мог. Там есть вещи, до которых мы, видно, оба еще не доросли.
– А где ты взял эту книгу, Томми?
– В книжном шкафу у нас дома. Я ее захватил с собой в школу.
– Что-о?
– Я читал ребятам вслух отдельные места и рассказывал про мистера Джойса, как он был моим другом и сколько времени мы с ним проводили вместе.
– И ребятам нравилась книга?
– Были такие пай-мальчики, которые находили ее слишком смелой.
– А учителя не проведали об этих чтениях?
– Как не проведали! Ты разве не знаешь, папа? Хотя да, ты в это время был в Абиссинии. Директор даже хотел меня исключить, но я ему объяснил, что мистер Джойс – знаменитый писатель и мой личный друг, и дело кончилось тем, что директор забрал у меня книгу и сказал, что отправит ее маме, а с меня взял слово, что без его разрешения я больше ничего не буду читать ребятам и не буду объяснять им то, чего они не понимают у классиков. Сначала, когда он еще хотел меня исключить, он сказал, что у меня испорченное воображение. Но оно у меня вовсе не испорченное, папа. Не больше испорченное, чем у других.
– А книгу-то он отправил?
– Отправил. Он было хотел ее конфисковать, но я ему объяснил, что это первое издание, и мистер Джойс сам подарил ее тебе с надписью, и как же можно ее конфисковать, раз она не моя. И он согласился, что нельзя, но, по-моему, ему было очень жаль.
– А мне когда можно будет прочесть эту книгу, папа? – спросил Эндрю.
– Еще не скоро.
– Томми же читал.
– Томми – друг мистера Джойса.
– Вот именно, – сказал Том-младший. – Папа, а с Бальзаком мы не были знакомы?
– Нет. Он жил в другую эпоху.
– А с Готье? Я нашел в шкафу еще две мировые книжки – «Озорные рассказы» Бальзака и «Мадемуазель де Мопен» Готье. Я пока не очень понимаю «Мадемуазель де Мопен», но читаю и стараюсь понять, и, по-моему, это здорово. Но раз мы с ними не были знакомы, не стоит, пожалуй, читать их ребятам, а то уж тут меня наверняка исключат.
– Хорошие это книги, Томми? – спросил Дэвид.
– Замечательные. Тебе обе понравятся, вот увидишь.
– А ты спроси директора, может, он тебе разрешит читать их ребятам, – сказал Роджер. – Это куда лучше, чем то, что ребята добывают сами.
– Нет, мистер Дэвис, я думаю, этого не надо делать. А то он опять станет говорить, что у меня испорченное воображение. И потом, если эти писатели не были моими друзьями, как мистер Джойс, ребята тоже отнесутся по-другому. Я не все понимаю в «Мадемуазель де Мопен», и мои объяснения не будут иметь веса, раз я не могу сослаться на дружбу с автором, как это было с книгой мистера Джойса.
– Хотел бы я послушать эти объяснения, – сказал Роджер.
– Что вы, мистер Дэвис. Для вас они слишком примитивные. Какой вам интерес их слушать. Вы же сами отлично все понимаете, что там написано, разве нет?
– Более или менее.
– Жаль все-таки, что мы не знали Бальзака и Готье так же, как мистера Джойса.
– Мне самому жаль, – сказал Томас Хадсон.
– Но мы знали многих хороших писателей, правда?
– Безусловно, – сказал Томас Хадсон. Лежать на песке было тепло и приятно, и после утра, проведенного за работой, его совсем разморило. Он с удовольствием слушал болтовню сыновей.
– Пошли поплаваем, и домой, – сказал Роджер. – Уже становится жарко.
Томас Хадсон смотрел на них с берега. Все четверо неторопливо плыли в зеленой воде, отбрасывая тень на песчаное светлое дно. Ему видно было, как тела устремляются вперед, а тени скользят за ними, чуть сдвинутые преломлением солнечных лучей, как взлетают загорелые руки, врезаются в воду и, упираясь ладонями, разгребают ее в стороны и назад, как ритмично бьют по воде ноги и вскидываются головы, чтобы набрать воздуху в мерно и свободно дышащую грудь. Томас Хадсон стоял и смотрел, как они плывут по ветру, и чувствовал нежность ко всем четверым. Хорошо бы написать их так, думал он, только это очень трудно. Надо будет все-таки попробовать этим летом.
