Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

Сплю я плохо, часто просыпаюсь и, неясно сознавая, где я, мечусь среди своих простынь, словно погибающий корабль среди бушующих морских волн.

Бабушке тоже не спится. Я часто слышу, как она встает и ходит по комнате. Раза два или три она в своем фланелевом капоте (в нем кажется она футов семи ростом), словно потревоженное привидение, появляется в гостиной и подходит к дивану, на котором я лежу. В первый раз, увидев бабушку, я и ужасе вскакиваю и узнаю, что она, заметив отблески на небе, боится, не горит ли Вестминстерское аббатство[4], и хочет знать мое мнение относительно того, не может ли пламя в случае перемены ветра перекинуться на Букингамскую улицу. Затем бабушка садится подле меня и, думая, что я сплю, несколько раз шепчет: «Бедный мальчик». Тут я чувствую себя еще более несчастным, видя, как она самоотверженно печалится только обо мне, в то время, как я эгоистично думаю о себе.

Мне казалось невероятным, чтобы эта бесконечная для меня ночь могла быть для кого-нибудь короткой. И я стал воображать себе бал, где танцуют всю ночь. Фантазия эта незаметно переходит в сон, и я слышу, как музыканты играют все один и тот же мотив, а Дора все выделывает одно и то же па, не обращая на меня ни малейшего внимания. В тот момент, когда музыкант, игравший всю ночь на арфе, тщетно старается прикрыть свой инструмент обыкновенным ночным колпаком, я просыпаюсь, или, вернее, не стараюсь больше заснуть, и вижу, что наконец солнце заливает светом мое окно.

В тe дни недалеко oт набережной были старинные римские бани, — быть может, они и сейчас существуют, — сюда я часто хаживал понырять в холодной воде. Тихонько одевшись и поручив бабушку попечениям Пиготти, я отправился в эти бани и бросился головой вниз в холодную поду. Выкупавшись, я пошел прогуляться в Гемистид. Такие энергичные приемы, думалось мне, должны освежить голову, и, повидимому, я добился этого, ибо вскоре мне пришло на ум, что прежде всего необходимо попытаться расторгнуть свой договор с конторой «Спенлоу и Джоркинс» и получить обратно кандидатский взнос в тысячу фунтов стерлингов. Позавтракав за городом, я направился опять-таки пешком, в «Докторскую общину». Шел я только что политыми улицами, пахло цветами из соседних садов и тех корзин, которые на голове несли в город садовники. Я шел и напряженно думал о том первом усилии, какое надо было сделать при изменившихся обстоятельствах.

В конце концов я все-таки явился в «Докторскую общину» слишком рано, и мне пришлось еще с полчаса бродить вокруг конторы, пока старик Тиффи, обыкновенно появляющийся первым, не пришел с ключом. Я уселся в темном уголке и, глядя на ярко освещенные трубы соседнего здания, стал мечтать о Доре и мечтал, пока не приехал мистер Спенлоу, как всегда завитой, в накрахмаленном воротничке и в изящном сюртуке, застегнутом на все пуговицы.

— Здравствуйте, Копперфильд! — приветствовал он меня. — Какое прекрасное утро!

— Чудесное утро, сэр! — ответил я. Могу ли я поговорить с вами, прежде чем вы уйдете в суд?

— Разумеется, — ответил он. — Пожалуйте в мой кабинет.

Я пошел вслед за своим патроном в кабинет, где он, облекшись в прокторскую мантию, стал охорашиваться перед зеркалом, висевшим на внутренней стороне дверцы шкафа.

— К великому сожалению, должен сообщить вам, — начал я, что я получил очень печальные известия о моей бабушке.

— Что вы говорите! Боже мой! Надеюсь, не удар?

— Это, сэр, не имеет отношения к ее здоровью. Дело идет о больших денежных потерях. Бабушка лишилась почти всего своего состояния.

— Вы поражаете меня, Копперфильд! — закричал мистер Спенлоу.

Я покачал головой.

— Да, это действительно так, сэр, — проговорил я. — Денежные дела бабушки до того изменились, что я хотел спросить вас, возможно ли расторгнуть наш договор, конечно, удержав часть внесенной мной суммы. (Я не думал раньше о таком великодушном предложении, но эта мысль мелькнула у меня в голове, когда я увидел нахмуренное лицо моего патрона.)

Никто не может себе представить, чего стоило мне сказать это отцу Доры! Ведь это было как бы мольбой о том, чтобы меня приговорили к разлуке с его дочерью.

— Расторгнуть ваш договор, Копперфильд? — с ужасом повторил мистер Спенлоу.

Я объяснил ему насколько мог твердым и решительным тоном, что ввиду изменившихся обстоятельств я принужден жить своим заработком.

— Меня не тревожит будущее, — прибавил я, особенно подчеркивая это, желая намекнуть на то, что со временем я могу быть еще очень желательным зятем, — но в настоящий момент я должен полагаться только на себя.

— Мне чрезвычайно грустно слышать это, Копперфильд, чрезвычайно грустно. Не принято по таким поводам расторгать договоры. Это совершенно против наших профессиональных правил. Вообще делать это не годится, однако…

— Вы очень добры, сэр, — прошептал я, предвидя уступки.

— Нет, нет! Вы не так меня поняли, — продолжал мистер Спенлоу. — Я только хотел сказать, что если б я не был так связан по рукам и ногам, не имей я компаньона, мистера Джоркинса…

Мои надежды в один миг рухнули, но я собрался с духом и решил сделать еще одно усилие:

— Как вы думаете, сэр, не обратиться ли мне к мистеру Джоркинсу?..

Мистер Спенлоу безнадежно покачал головой.

— Избави меня бог быть несправедливым вообще к людям и особенно к мистеру Джоркинсу, — ответил мой патрон, — но, Копперфильд, я хорошо знаю своего компаньона. Мистер Джоркинс не такой человек, чтобы согласиться на подобное предложение. Мистера Джоркинса очень трудно свернуть с проторенной дороги. Вы ведь его знаете!

Сказать по правде, я ровно ничего не знал о мистере Джоркинсе, кроме того, что когда-то контора принадлежала ему одному и что теперь он живет у сквера Монтегю в доме, который чрезвычайно нуждается в окраске. Мне еще было известно, что является он в контору очень поздно, уходит очень рано, что с ним никто ни о чем не советуемся, хотя у него и имеется свой плохонький, темный кабинетик на верхнем этаже, где, говорят, на его конторке лежит уже лет двадцать пожелтевший лист промокательной бумаги без малейшего следа чернил.

— Но вы, сэр, ничего не будете иметь против того, чтобы я переговорил о моем деле с мистером Джоркинсом? — спросил я.

— Разумеется, ничего, — ответил мистер Спеплоу. — Но, как я вам, Копперфильд, уже говорил, я слишком хорошо знаю своего компаньона. Поверьте, я очень сожалею об этом, ибо мне было бы приятно пойти вам навстречу в этом вопросе. Но если вы думаете, Копперфильд, что стоит обратиться к мистеру Джоркинсу, то, пожалуйста, сделайте это, — повторяю, я ровно ничего не могу иметь против этого.

Заручившись этим разрешением, которое сопровождалось горячим рукопожатием патрона, я вернулся в контору и, сидя за своим столом, глядел, как солнце, спустившись с труб соседнего здания, заливает светом его стену, и мечтал о Доре вплоть до прихода мистера Джоркинса. Тут я поднялся к нему, причем появление мое в дверях его кабинетика, видимо, чрезвычайно удивило старика.

— Войдите, мистер Копперфильд, войдите! — сказал мистер Джоркинс.

Я вошел, сел и изложил ему свое дело почти в тех же выражениях, как передал это мистеру Спенлоу. Мистер Джоркинс не производил впечатления такого страшного человека, как можно было ожидать, судя по всему, что говорил о нем его компаньон. Это был полный старик лет шестидесяти, с круглым, добродушным лицом. Он очень много нюхал табаку, и в «Докторской общине» ходила молва, что он главным образом этим и поддерживает свое существование.

— Надеюсь, что вы уже говорили об этом вопросе с мистером Спенлоу? — с беспокойством в голосе спросил мистер Джоркинс, выслушав меня до конца.

Я ответил, что говорил уже с мистером Спенлоу.

— И он, наверно, сказал вам, что я буду против этого, не так ли? — спросил мистер Джоркинс.

Я принужден был сознаться, что мистер Спенлоу допускал это.

— Мне очень жаль, что я ничего не могу сделать для вас в данном вопросе, — взволнованным голосом проговорил мистер Джоркинс. — Дело в том… — Но должен извиниться перед вами: у меня назначено в банке деловое свидание, — с этими словами он поспешно встал и направился к двери.

Я остановил его, сказав:

— Неужели, мистер Джоркинс, никак нельзя уладить мое дело?

— Нет, — ответил мистер Джоркинс, останавливаясь в дверях и качая головой. — Нет, нет, знаете, я против этого, — добавил он и исчез за дверью, но сейчас же вернулся и еще более взволнованным голосом проговорил: — Раз мистер Спенлоу против…

— Лично он не против, сэр, — перебил я его.

— Да, да, лично он ничего никогда не имеет против, — с раздражением проговорил мистер Джоркинс. — А я смею вас уверить, что здесь имеются препятствия, препятствия непроходимые… То, что вы желаете, сделать невозможно… Но… у меня ведь деловое свидание в банке… Простите…