Френсис Фицджеральд - Больше чем просто дом (сборник)
— Ты его не знаешь, — преданно отвечала Джулия. — Со мной он другой. Ты не знаешь, как он нежен и отзывчив. Не кажется ли тебе, что ты сейчас ведешь себя низко и мелочно?
— Хм. — На мгновение Фил задумался. — Я хотел бы увидеться с тобой через несколько дней. Но сперва переговорю с Диком.
— Оставь Дика в покое! — выкрикнула она. — У него и так достаточно переживаний, не дергай его. Настоящий друг постарался бы помочь, а не плел козни у него за спиной.
— Я прежде всего друг тебе.
— Мы с Диком теперь одно целое.
Но через три дня Дик приехал к ней в неурочное время, когда обычно находился в офисе.
— Я здесь не по своей воле, — как ни в чем не бывало сказал он, — а под угрозой разоблачения; это все Фил Хоффман.
Сердце чуть не выскочило у нее из груди.
«Неужели он сорвался? — подумала она. — Снова взялся за старое?»
— Тут замешана девушка. Ты сама нас познакомила прошлым летом и велела мне быть с нею поласковей — Эстер Кери.
Теперь ее сердце замерло.
— После твоего отъезда в Калифорнию мне стало так одиноко, а тут случайно подвернулась она. Я ей понравился еще при первом знакомстве, и мы стали встречаться. Потом ты вернулась, и все закончилось. Расставание было не из легких; я и подумать не мог, что она ко мне настолько прикипела.
— Ясно. — От смятения у нее пересохло в горле.
— Постарайся понять. Эти одинокие вечера. Если бы не Эстер, я бы, наверное, взялся за бутылку. Я никогда ее не любил… я никого, кроме тебя, не любил… но мне требовалось простое участие.
Он обнял ее, но она похолодела, и он отстранился.
— Значит, сгодилась бы любая, — медленно выговорила Джулия. — Первая попавшаяся.
— Нет! — воскликнул он.
— Я ждала, что за время моего отсутствия ты твердо встанешь на ноги и без посторонней помощи снова научишься себя уважать.
— Я люблю только тебя, Джулия.
— Но тебя может утешить любая женщина. На мне свет клином не сошелся, верно?
У него на лице появилось все то же выражение уязвимости, которое Джулия видела не раз; присев на подлокотник кресла, она провела рукой по его щеке.
— В таком случае что ты можешь мне предложить? — требовательно спросила она. — Я думала, мы, победив твою слабость, станем сильнее вдвойне. Но что ты теперь можешь мне предложить?
— Все, что у меня есть.
Она покачала головой:
— Ничего. Лишь привлекательную внешность… но вчера в ресторане, где мы ужинали, метрдотель тебе не уступал.
Этот разговор длился два дня; они так ни к чему и не пришли. Время от времени она прижимала его к себе и касалась губ, которые так любила, но руки ее словно обвивали сноп соломы.
— Я уеду, чтобы ты могла все обдумать, — сказал Дик, отчаявшись. — Не знаю, как мне без тебя жить, но умом понимаю, что ты не выйдешь за человека, обманувшего твои надежды и доверие. Дядя собирался отправить меня по делам в Лондон…
В тот вечер, когда он садился на пароход, полутемный причал навевал уныние и тоску. Джулию поддерживала лишь убежденность, что с ним ее не покинет воплощение силы; ей достанет сил и без него. Но когда на его чистый лоб и безупречный подбородок падал призрачный свет, когда к нему поворачивались все лица, когда его преследовал чей-то взгляд, ее охватывала гнетущая пустота, а на языке вертелось: «Ничего, дорогой, попробуем справиться вместе».
Но справиться с чем? Человеку свойственно балансировать на рискованной грани между победой и поражением, но ввязаться в азартную игру на грани жизненного равновесия и катастрофы…
— Ох, Дик, будь разумным, будь сильным и возвращайся ко мне. Изменись, изменись, Дик… изменись!
— Прощай, Джулия… прощай.
Она видела Дика в последний раз: стоя на палубе, он закуривал сигарету, и огонек спички высветил его профиль, чеканный, словно камея.
IV
По воле судьбы в начале и в конце с ней был Фил Хоффман. Именно он сообщил ей дурную весть, сделав это со всей возможной деликатностью. Входя к ней в квартиру около половины девятого, он незаметно оттолкнул ногой лежавшую под дверью утреннюю газету. Дик Рэгленд пропал в море.
После ее первого безумного приступа горя он намеренно повел себя с некоторой жестокостью.
— Он хорошо себя знал. У него иссякла сила воли; он больше не хотел жить. Чтобы только ты себя не винила, Джулия, расскажу тебе вот что. Последние четыре месяца он практически не появлялся на работе — с того самого дня, когда ты уехала в Калифорнию. Дядя его покрывал; а эта командировка в Лондон и вовсе была фикцией. Энтузиазм Дика очень быстро иссяк.
Она пригвоздила его пристальным взглядом:
— Зато он бросил пить, скажешь, нет? Он ведь не пил?
Фил замялся.
— Это верно. Он держал свое слово — цеплялся за него из последних сил.
— В том-то и дело, — сказала она. — Он сдержал слово и заплатил за это жизнью.
Фил неловко выжидал.
— У него слово не расходилось с делом, и сердце не выдержало, — задыхаясь, продолжала она. — Как бывает жестока жизнь… Почему она так жестока — никому не дает спуска! Он был таким стойким… держал свое обещание до самого конца.
Что Фил оттолкнул ногой газету — это было только к лучшему: в статье сквозили намеки на буйный кутеж Дика в баре: так прошел один из множества известных Филу развеселых вечеров последнего времени. Фил вздохнул с облегчением, потому что эта слабость угрожала счастью девушки, которую он любил; но вместе с тем его не покидало острое чувство жалости, хотя он и понимал, что этот красавец просто маскировал свою неприспособленность к жизни то одной эскападой, то другой; однако же благоразумие подсказало Филу, что не стоит лишать Джулию иллюзии, будто она вытащила человека из грязи.
Год спустя, перед их свадьбой, возник один неловкий момент, когда она сказала:
— Ты ведь будешь считаться с теми чувствами, которые у меня были и остаются к Дику, правда, Фил? И не только из-за его внешности. Я в него поверила и в некотором смысле оказалась права. Он сломался, но не согнулся, он был пропащим, но не злонамеренным. Я поняла это сердцем, как только его увидела.
Фил поморщился, но ничего не сказал. Возможно, там были дела посерьезнее. Лучше уж не трогать то, что осталось в глубине ее сердца и в морской пучине.
Ледяной прием[19]
I
Кое-где в затененных местах еще таились пролежни снега, густо испещренного угольными оспинками, однако мужчины, вынимавшие из окон наружные рамы, уже работали без пиджаков, а на открытых участках почва быстро подсыхала и твердела.
На городских улицах одежда яркой весенней расцветки пришла на смену угрюмым шубам, хотя изредка еще встречались старики в зимних шапках мышиного цвета с клапанами на ушах. В этот день Форрест Уинслоу разом избавился от воспоминаний о тягостно-долгой зиме — как иные выкидывают из головы мысли о невзгодах, болезнях и войнах — и с легким сердцем приготовился встретить летний сезон, припоминая по прошлым годам все связанные с ним удовольствия: гольф, плавание, катание на яхте и т. п.
Восемь лет Форрест провел на Восточном побережье, где учился в школе, а затем в колледже; теперь он вернулся, чтобы работать в компании своего отца в одном из самых крупных городов Миннесоты. Он был красив, популярен среди сверстников и, пожалуй, чересчур избалован для выходца из консервативной среды, так что этот год, проведенный в родных краях, обернулся для него ощутимым понижением статуса. Придирчивость и дотошность, которые он проявлял при выборах новых членов «Свитка и ключа»,[20] теперь могли пригодиться разве что при сортировке пушнины; рука его, некогда щедро выписывавшая чеки для студенческих балов и банкетов, этой зимой два месяца проболталась в повязке (легкая форма контактного дерматита). Вне работы Форресту случалось общаться с девушками из местных семей — многих он знал с самого детства, — но они были ему неинтересны. Зато появление в городе кого-нибудь из «большого мира» вызывало у него всплеск лихорадочной активности, сразу сходившей на нет после отъезда именитого гостя. В целом ничего существенного в его здешней жизни не случалось; но долгожданный летний сезон обещал перемены.
В тот самый день, когда весна вступила в свои права — готовая тут же смениться летом, что характерно для миннесотского климата, — Форрест выбрался из своего «форда-купе» перед магазином грампластинок и вальяжно проследовал внутрь.
— Мне нужно кое-что из новых записей, — объявил он продавщице, а уже в следующий миг в его гортани как будто взорвалась миниатюрная бомба, вызвав прежде незнакомое, почти болезненное ощущение вакуума в верхней части диафрагмы; причиной столь странной детонации явилась девушка с золотистыми волосами, стоявшая у прилавка.
