Френсис Фицджеральд - Больше чем просто дом (сборник)
Она напоминала сноп спелой пшеницы — но не из тех, что вяжутся наспех при уборке урожая, а изящный декоративный сноп, созданный как произведение искусства. Лет девятнадцати, одета дорого и со вкусом; Форрест никогда прежде ее не видел. Она тоже посмотрела на него, задержав взгляд чуть дольше необходимого; и было в ней столько спокойной уверенности, что Форрест тотчас лишился своей — «…ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет».[21] Затем она отвернулась и продолжила изучение каталога.
Форрест сверился со списком, который прислал ему друг из Нью-Йорка. Как назло, первой в нем значилась вещица под названием «Когда ву-ду-ду встретит бу-бу-бу-буп, недалеко и до ча-ча-ча-ча». Прочтя это, Форрест пришел в ужас. Трудно было вообразить шлягер с более глупым и пошлым названием.
Между тем девушка обратилась к продавщице:
— У вас есть балет Прокофьева «Блудный сын»?
— Надо будет поискать, мадам, — сказала продавщица и выжидательно посмотрела на Форреста.
— «Когда ву…», — начал он и запнулся. — «Когда ву-ду…»
Все тщетно — он был просто не в силах произнести такую чушь в присутствии этой нимфы спелых полей.
— Нет, это пропустим, — быстро сказал он, переходя к следующему пункту списка. — Дайте мне «Обними…».
И он снова запнулся.
— «Обними меня и чмокни»? — догадалась продавщица, судя по всему хорошо знавшая эту песенку. Такое совпадение вкусов в данной ситуации показалось ему унизительным.
— Мне нужна «Жар-птица» Стравинского, — в свою очередь сказала девушка, — и еще сборник вальсов Шопена.
Воспользовавшись паузой, Форрест пробежал глазами свой список: «Ла-ла-бумба», «Ты моя дурашка», «Я без дела не сижу — день и ночь пою-пляшу»…
«Если прочту это вслух, буду выглядеть полным идиотом», — подумал он, скомкал бумажку и сделал глубокий вдох, пытаясь вернуть свой привычный апломб.
— Мне нужна, — отчеканил он, — «Лунная соната» Бетховена.
У него дома уже была такая пластинка, но сейчас это не имело значения. Главное, теперь он мог смело взглянуть на девушку. С каждой минутой жить становилось все интереснее — при такой эффектной внешности о ней будет несложно навести справки. Получив «Лунную сонату» в одном пакете с «Обними меня и чмокни», Форрест вышел на улицу.
По соседству располагался недавно открытый книжный магазин, и он завернул туда, как будто надеясь, что пластинки и книги смогут приглушить весеннее томление его сердца. Разглядывая безжизненные слова на бесчисленных обложках, он прикидывал, как скоро сможет отыскать эту девушку и что будет делать, когда найдет.
— Дайте мне какой-нибудь лихо закрученный детектив, — попросил он.
Продавец — изнывающий от скуки молодой человек — неодобрительно покачал головой, но не успел ответить, как в распахнувшуюся дверь вместе с весенним воздухом ворвалось золотое сияние уже знакомых волос.
— Мы не держим детективы и прочее бульварное чтиво, — произнес молодой человек излишне громким голосом. — Этот товар вы можете приобрести в универмаге.
— Я полагал, вы торгуете книгами, — растерянно пробормотал Форрест.
— Да, мы торгуем книгами, но не такого сорта.
И продавец переключил внимание на девушку, а Форрест медленно двинулся к выходу, по пути уловив запах ее духов.
— У вас есть книги Луи Арагона — неважно, по-французски или в переводе? — спросила она.
«Да она просто выкаблучивается! — сердито подумал Форрест. — Нынешние девицы после Кролика Питера[22] сразу перескакивают к Марселю Прусту».
На улице рядом с его фордиком был припаркован внушительный серебристый родстер английского производства — из тех, что делаются под заказ. Взволнованный и несколько обескураженный, Форрест сел за руль и покатил в сторону дома по влажному, залитому солнцем шоссе.
Семья Уинслоу — помимо Форреста включавшая его родителей, прабабушку и сестру Элеонору — жила в старинном, с широкой верандой, особняке на Крест-авеню. Это были «солидные люди» — воспользуемся термином, вошедшим в обиход позднее, уже в послевоенные годы. Старая миссис Форрест была сама солидность; ее взгляды и убеждения основывались на образе жизни, который она неизменно вела на протяжении восьмидесяти четырех лет. В городе к ней относились с почтением, как к своего рода достопримечательности — шутка сказать, она помнила войны с индейцами сиу и находилась в Стиллуотере в тот самый день, когда братья Джеймс[23] учинили пальбу на главной улице.
Все ее дети уже умерли, и она взирала на следующие поколения своих потомков несколько отстраненно, имея слабое представление об историческом фоне, на котором формировались их личности. Гражданская война и освоение Дикого Запада были для нее явлениями живыми и реальными, тогда как дискуссию о «золотом стандарте»[24] или мировую войну она воспринимала лишь в качестве новостей или слухов. При этом она твердо знала, что ее отец, убитый при Колд-Харборе,[25] и ее муж-коммерсант были людьми куда большего размаха, чем ее сын или внук. Если же кто-то пытался растолковать ей реалии современной жизни, миссис Форрест называла такого человека пустозвоном, который сам не понимает, что говорит. И все же ее нельзя было отнести к разряду дряхлых, выживших из ума старух — не далее как прошлым летом она совершила путешествие по Европе в сопровождении всего лишь одной служанки.
Родители Форреста были сделаны из другого теста. В 1921 году, когда зародилась мода на вечеринки с коктейлями и сопутствующим антуражем, им было еще далеко до сорока — возраст, вполне восприимчивый к новизне. Тогда-то в них и возникла эта раздвоенность: стремление поспеть за новыми веяниями, одновременно не отрекаясь от старых ценностей. То, что для миссис Форрест было ясно как божий день, для них становилось причиной тревог и волнений. Одна из таких тревожащих тем была поднята в ходе ужина этим вечером, когда вся семья собралась за столом.
— Ты в курсе, что Риккеры возвращаются в город? — спросила мужа миссис Уинслоу. — Они взяли в аренду один из домов Уорнера.
Миссис Уинслоу никогда ни в чем не была уверена, но старалась скрыть это даже от самой себя и в порядке самоубеждения говорила медленно, тщательно взвешивая фразы.
— Я удивлена, что Дэн Уорнер позволил им снять этот дом. Наверное, Кэти думает, что все здесь будут из кожи вон лезть, чтобы ей угодить.
— Кто такая эта Кэти? — спросила старая миссис Форрест.
— В девичестве ее звали Кэти Чейз, дочь Рейнольда Чейза. Она и ее муж со дня на день должны объявиться в городе.
— Теперь понятно.
— Я лично с ней едва знакома, — продолжила миссис Уинслоу, — но я знаю, что, когда Риккеры жили в Вашингтоне, они были подчеркнуто грубы со всеми людьми из Миннесоты — буквально не желали их замечать. Мэри Коуэн провела там зиму и с полдюжины раз приглашала Кэти на обед или на чай, но та ни разу не пришла.
— Я запросто могу побить этот рекорд, — сказал Пирс Уинслоу. — Пусть Мэри Коуэн пригласит меня хоть сто раз, ноги моей не будет у нее в гостях.
— В любом случае, — медленно продолжила его супруга, — после всех скандальных историй снова приехать сюда — это значит напрашиваться на самый ледяной прием.
— Что верно, то верно, они на него напрашиваются, — сказал мистер Уинслоу; он был родом с Юга, но прожил здесь тридцать лет и давно стал своим среди горожан. — Этим утром ко мне в офис зашел Уолтер Хэннан и попросил поддержать кандидатуру Риккера — тот метит в члены Кеннеморского клуба. Я ему сказал: «Уолтер, я скорее поддержу кандидатуру Аль Капоне». Еще чего не хватало! Риккер попадет в клуб только через мой труп!
— Уолтеру нахальства не занимать. Что у тебя может быть общего с этим Чонси Риккером? Здесь ему не стоит рассчитывать на чью-либо поддержку.
— А кто эти люди? — спросила Элеонора. — Какие-то злодеи?
Ей было восемнадцать, и она готовилась к первому выходу в свет. В последнее время Элеонора так редко и ненадолго появлялась дома, что темы застольных бесед зачастую ставили ее в тупик, так же как и прабабушку.
— Кэти выросла здесь. Она была моложе меня, но я помню, что ее всегда считали слишком фривольной. Ее муж, Чонси Риккер, приехал из какого-то городка на севере штата.
— И что такого ужасного они натворили?
— Риккер разорился и покинул город, — сказал ее отец. — О нем рассказывали много скверных историй. Отсюда он перебрался в Вашингтон, где был замешан в скандале с иностранной собственностью; позднее в Нью-Йорке он попался на каких-то махинациях, но успел улизнуть в Европу. Через несколько лет главный свидетель обвинения умер, и Риккер смог вернуться. Отсидел пару месяцев за неуважение к суду, и все дела… — Он перешел на саркастический пафос. — И вот сейчас, как истинный патриот, сей деятель возвращается в свою прекрасную Миннесоту, будучи плоть от плоти ее бескрайних лесов, ее благодатных пшеничных полей…
