Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
Ревела всю ночь, глядя на цветы, завалинку и ожидание в глазах стариков. А потом поняла, что любит. Потому что никто так не понимал ее... Она знала разницу в годах, в происхождении, во всем... Но она не могла смотреть ни на кого, кроме этого парня, хотя и знала всю неестественность того, что она бережет себя для человека, который никогда к ней не придет... Следовало убегать, но она не шла отсюда, ожидая какой-то неизвестной отплаты, какого-то служения ему.
Сердце болело за то, что с ним совершили. А может, это опять была судьба? Иначе она не могла...
И пускай на короткие минуты. Разве мало для нее? И разве это не лучше для него... Ему было очень плохо. И самое малое, что она могла сделать, — это возвысить его. Даже ценой себя самой.
А он лежал и думал, что ему сейчас нет другого выхода, как жениться на ней, так как девушка доверилась ему.
Пускай вопит округа — он им быстро замажет пасти.
На мгновение в его сердце шевельнулась почти физическая боль и неудержимое сожаление, но он придавил их. Понимание между ним и находящейся рядом, благодарность за упорядоченный мир, где все было в нем и он был все, благодарность за жертву — как будто смели былое. Они были сильнее.
У него будет самая лучшая и самая красивая в мире жена.
— Слышишь, соловьи? — спросил он. — Как ты догадалась отворить окно?
— Я испугалась, что все это будет в четырех стенах. Люди не понимают, как это страшно. Это как... плаха. Но иначе было нельзя. Там холод и ночь.
— Летом было бы не так. Поляны. Медуница.
— Лучше?
— Что ты. разве может быть лучше. Хорошо, что ты отворила окно.
Сочные, добрые трели соловьев, кажется, заставляли дрожать землю. Они были такие свежие и холодные, эти трели.
— Я, наверно, очень плохая...
— Почему? — спросил он.
— Так не делают, так нельзя... я знаю. Но ты все-таки обними меня.
— Я хотел сказать тебе то же ... Но я тоже думал, что так нельзя
Их улыбки были рядом.
...Опершись на локоть, она смотрела на него.
Не по возрасту могущественные плечи, широкая, как на греческих статуях, гладкая грудь, руки, вытянутые вдоль тела, которое от груди и вниз, становилось уже и уже. Совершенная закинутая голова.
Он тоже смотрел. Руки нежные и тонкие. Волосы искрятся. Чудной красоты рот слегка припух. Глаза во тьме большие-большие.
Гелена перекладывала волнистые пряди его волос.
— «В багрянопером шлеме и крылатом...»
— Ты помнишь? — спросил он.
— Конечно.
— И я. Ты была такой... Внезапно вышла в развевающемся плаще — даже волосы на голове зашевелились. Мне тогда казалось, что ты была вдвое выше других. Это не так, но глаза у тебя сейчас больше, чем у всех людей на земле.
— А тебя я сначала и не видела. Сидит кто-то рядом со старым паном. И вдруг крик. Бог ты мой, какой! Даже стыдно стало, что кто-то так верит. Я забылась и взглянула... Вежа почему-то потом ничего мне не сказал.
— Еще бы, — улыбнулся Алесь. — Я даже не замечал тогда, что этот семинарист-автор подвел к Могилеву... море.
— Нет, не то... Я взглянула и увидела мальчишку — я и сама была ребенок. А потом ты пришел вечером и сказал, что чудеса должны всегда сбываться. И я улыбалась, а потом прекратила улыбаться.
Он поцеловал ее руки.
— Я очень жалел тебя. И эта жалость была как любовь. И еще было что-то высшее. Я от него и сейчас не могу избавиться... Не верю, что ты тут, что моя... Это как самое великое чудо.
— Глупыш, я весьма обыкновенная.
— Не верю. Мне и сейчас кажется, словно ты пришла ко мне, а потом запылает заря — и ты поднимешься туда.
— Так и будет. Только не туда, а в чащу. Где даже в полдень — тень.
— Что такое? — недоуменно спросил он.
— Потом... И вот ты пришел... Я поняла это как предначертание.
Улыбнулась:
— Для иных довольно банальная история: бывший пан и его бывшая актриса. Но ты никогда не был паном. Ни единой минуты.
— Один вечер. И не паном, а рабом того, что ты сделала со мной.
...Соловушка пел. Отвечали ему другие.
— Слушай, — сказала она, и он не заметил за ее внешне спокойным тоном чего-то глубоко затаенного. — Ты чудесно читаешь. Помнишь, ты читал нам однажды, когда мы попросили, английские стихи? Лучшее, что я когда-либо слышала.
— А, помню... «Аннабель Ли» Эдгара По.
Из тучи холодной повеяла буря,
Сразившая Аннабель Ли.
И, верьте, — ни ангелы в небе высоком,
Ни демоны в недрах земли
Не могут разрушить святого союза
Меж мною и Аннабель Ли.
Он обнимал ее, а где-то за окном тянулась к звездам вампир-трава.
Где навеки тебя погребли
На береге дальней земли!
— Спасибо тебе, — дивным голосом промолвила она.
Она почти успокоилась. Она все-таки услышала от него слова любви, хоть и обращенные к другой.
...В этом голосе был легкий акцент, с которым говорят в Дреговичах. Немного детский акцент, который рождал мягкую жалость, стремление защитить ее.
...Алесь лежал на спине, ощущая, что какая-то неизвестная сила вот-вот, вот сейчас поднимет его и он без единого движения так и поплывет над кронами деревьев, над кручами Днепра. И вдруг что-то толкнуло его, словно оборвав полет.
— Почему ты говорила о чаще, где даже в полдень — тень.
Она почувствовала: пришло время. Больше молчать было нельзя. С каждой минутой они больше и больше привязывались друг к другу. Особенно он. Ведь у него не было ее мыслей и ее твердого решения.
— Я просто решила отдать тебе все, когда пришло время.
Алесь резко обнял ее... Глаза смотрели на него сурово... Пальцы трепетали в волосах. И вся она словно влеклась к нему и одновременно сторонилась.
— Ты не должен, — заявила она. — Не должен.
— Я хочу, я люблю тебя.
— Не меня, — воспротивилась она. — Тебе нужна другая. Ты любишь ее. Ты еще не понимаешь этого, но ты любишь ее.
