Тощий Мемед - Яшар Кемаль
Одна из женщин месит тесто, другая раскатывает, а третья печет что-то на противне. Справа от женщины, которая печет, лежат толстые румяные лепешки. Али с аппетитом съел две лепешки. На глаза у него навернулись слезы.
— Жена, мне еда в горло не идет.
— Почему, Али? — удивленно спросила она.
— Семья нашего Ибрагима… Я никак не могу забыть вчерашний день, этого гяура Абди. Он прогнал Доне. Не дал ей ни зернышка.
— Жаль их. Был бы жив Ибрагим…
— Абди и нам наказал, чтобы и мы…
— Слышала…
— Но разве можно, чтобы в такой большой деревне у всех на глазах два человека умерли с голоду? — сказал Али.
Али рассердился и кричал во весь голос, так что его было слышно на другом конце деревни:
— Ну-ка жена, вставай, заверни в узелок побольше лепешек! А в мешочек насыпь эльчек[13] муки! Я снесу это семье Ибрагима.
Женщина стряхнула муку с передника и отошла от доски, на которой раскатывала тесто.
Шумя, словно ветвистое дерево под порывами ветра, Али с мешочком и узелком в руках быстро вышел из дому. Успокоился он, только когда подошел к дому Доне.
— Доне! Доне! — крикнул Али. — Открой!
Доне с сыном, съежившись, лежали около потухшего огня неподвижные, как камни.
— Доне! Доне! — крикнул Али еще раз.
Доне узнала голос, собралась с силами и с трудом встала. Она подошла к двери и неохотно открыла:
— Заходи, Али-ага.
— Чего заставляешь два часа ждать на дворе?
— Проходи в дом, ага, — повторила Доне.
Али нагнулся и вошел.
— А почему у тебя не горит очаг?
Злой огонек сверкнул в глазах Мемеда. Но, как только он увидел добрые, улыбающиеся глаза Али, огонек тотчас исчез.
— Аллах велик, — сказал Али, показывая узелок.
— Это верно, — подтвердила Доне.
— Я замерз. Смотри, и мальчик скорчился. Разведи- ка огонь…
Доне посмотрела на пустой очаг.
— Потух? А я и не заметила. — Доне подбросила в очаг дров и подожгла их.
— Чтоб ты провалился, проклятый гяур…
При этом имени в глазах Мемеда снова вспыхнул злой огонек.
— Тот, кто его убьет, — сказал Али, — прославит свое имя. Он попадет прямо в рай. Отец аги был не таким. Он думал и о крестьянах.
После Али к Доне приходило еще несколько крестьян. «Каждый что-то приносил Доне. Абди даже и не подозревал этого. Но того, что принесли крестьяне, хватило только на две недели. И вот опять уже два дня мать и сын голодали. На третий день утром Доне молча подняла корову вывела ее из дома.
— Мать! — крикнул Мемед.
— Да, сынок, делать нечего…
Доне привела корову к дому Абди-аги. Теленок потянулся к вымени и начал сосать. Некоторое время Доне стояла перед домом как вкопанная. Увидев на улице Доне, Дурсун сказал об этом аге. Ага вышел. Доне не поднимала головы. Заостренный подбородок ее дрожал. Дрожали поджатые губы, словно у ребенка, который вот-вот заплачет. Легкая дрожь пробегала по всему телу.
Абди-ага рукой похлопал корову по спине.
— Что, привела продавать?
— Да, ага, — ответила Доне.
— Возьми корову у тетушки Доне, — приказал Абди-ага.
Он сунул руку в карман и вытащил связку ключей:
— Ты захватила мешок, дочь моя? — спросил Абди- ага. Голос его был мягким и нежным.
— Да, — ответила Доне.
VII
Там, где растет дуб, не увидишь других деревьев. В горах и на холмах растут только дубы. Стволы их невысоки и толсты, ветви уродливы. Самая длинная ветка, густо покрытая темно-зелеными листьями, не больше метра. Дубы прочно вросли в землю, вцепившись в нее; кажется нет такой силы, которая могла бы оторвать их от этой земли.
Земля, на которой растет дуб, нетронутая, белая, как известь. Она будто поклялась не давать жизненных соков никому, кроме дуба.
Между Кадирли и Джыгджыком — небольшие холмы с пологими склонами. Земля на склонах глинистая, черная, плодородная. Здесь кончаются болота древней Чукуровы. К западу простираются болота Агджасаз, а к востоку — хвойные леса Тавра. На этих холмах засевается каждый клочок. Здесь тоже растут дубы. Дубы эти высокие и стройные, как кипарисы. На их ветках буйная зелень. Кора не такая грубая, как у кряжистых дубов, и напоминает кору тополя. Стволы ровные. Дубы, как и другие деревья, стоят прямо среди посевов.
Волнуются, перекатываются под ветром заросли зеленых, лиловых и белых колючек.
На востоке равнины земля заиндевела. Каменистая почва покрылась тонкой корочкой льда.
Обдирая ноги, Мемед пахал заросшее колючками поле. Холод обжигал тело. Позже он обгорал на солнце: обмолачивать приходилось в самую жару. Три четверти того, что он зубами и ногтями вырвал у земли, отобрал Абди- ага. У других крестьян ага отбирал две трети урожая. С того года, как сбежал Мемед, Абди охватила дикая злоба. Он не изменил своим привычкам. По-прежнему при каждом удобном случае бил и издевался.
На какой земле человек родится, на той земле он растет и мужает.
Мемед рос на нетронутой земле.
Тысяча и одна беда… Он не вырос. Плечи его не развились, руки и ноги остались тощими, как ветки высохшего дерева. Совсем сухие. Лицо смуглое. Щеки ввалились. Если посмотреть на Мемеда повнимательнее, вспомнишь о дубах. Он крепко, словно дуб, вцепился в землю и был таким же твердым, угловатым. Только губы его розовые и свежие, как у ребенка. На них застыла неподвижная улыбка… Она так подходила к его скорбному суровому виду.
Сегодня утром радость Мемеда бьет через край. Он выходит на улицу. Гуляет по солнцу. Входит в дом. В кармане нового пиджака, купленного у дезертиров, платок.
Мемед складывает по-разному этот платок. Он разворачивает его, как листок, потом снова свертывает. И шапка у него новая. Мемед то наденет ее, то снимет. На лоб свисает длинный черный чуб. Вот он зачесал его назад, глядит в зеркало. Не нравится. Опять выпускает чуб на лоб. штаны у него новые. Он купил их два года назад, но не носил. Он надевает их в первый раз. Мемед натягивает и снимает носки. Носков у него много. Мать вяжет хорошие носки. Она выбирает самые красивые узоры. Последняя пара, которую он сейчас надел, ему не понравилась. Мемед
