Оливер Голдсмит - Вэкфильдский священник
Я простоналъ утвердительно.
— Такъ и есть, продолжалъ сосѣдъ:- онъ только одну эту штуку и знаетъ, и пускаетъ ее въ ходъ всякій разъ, какъ имѣетъ дѣло съ образованнымъ человѣкомъ. Но теперь ужъ и я его призналъ за мошенника и непремѣнно когда нибудь поймаю, попадись онъ мнѣ только въ руки.
Хотя все это было уже довольно унизительно, я зналъ, что главное униженіе ожидаетъ меня дома, при встрѣчѣ съ женой и дочерьми. Ни одинъ провинившійся школьникъ такъ не боялся идти въ школу и предстать предъ лицо разгнѣваннаго учителя, какъ я боялся возвращаться домой. Впрочемъ, я заранѣе рѣшилъ предупредить ихъ ярость тѣмъ, чтобы самому явиться передъ ними въ припадкѣ необузданнаго гнѣва.
Но увы! когда я пришелъ домой, я засталъ семью вовсе нерасположенной воевать со мною: и жена, и дочери горько плакали, потому что у нихъ только что побывалъ мистеръ Торнчиль, приходившій сообщить, что переселеніе въ Лондонъ не можетъ состояться. Обѣ дамы наслышались на нашъ счетъ крайне неблагопріятныхъ слуховъ, пущенныхъ въ ходъ какимъ-то злонамѣреннымъ лицомъ, и уже уѣхали сегодня въ Лондонъ. Сквайръ не могъ добиться ни того, каковы именно были эти слухи, ни того, откуда они шли; тѣмъ не менѣе онъ увѣрялъ мою семью, что ни то, ни другое не могло имѣть вліянія на его личное къ намъ расположеніе и покровительство. Поэтому онѣ перенесли мое горькое разочарованіе съ величайшею покорностью, находя, что ихъ досада все-таки значительно превосходитъ мою собственную. Всего же болѣе занимало насъ теперь недоумѣніе, кому нужно было распускать низкую клевету про наше семейство: мы были настолько смиренны, что не могли возбуждать ничьей зависти, и настолько безобидны, что едва ли стоило насъ ненавидѣть.
XV. Внезапное раскрытіе коварства мистера Борчеля. — Безразсудство излишнихъ предосторожностей
Весь вечеръ и утро слѣдующаго дня мы посвятили тщетнымъ догадкамъ, кто бы могъ быть врагомъ нашимъ. Мы распространили свои подозрѣнія чуть ли не на каждое изъ сосѣднихъ семействъ и всякій разъ намъ казалось, что представляются къ тому достаточныя основанія. Мы предавались такимъ печальнымъ соображеніямъ, когда одинъ изъ младшихъ мальчиковъ, игравшій на лугу за домомъ, принесъ намъ небольшой портфель, найденный имъ на травѣ. Всѣ тотчасъ признали этотъ портфель принадлежащимъ мистеру Борчелю, у котораго его не разъ видали, и, вскрывъ, увидѣли, что онъ содержитъ нѣсколько замѣтокъ о различныхъ предметахъ, и, кромѣ того, особенно обратилъ на себя наше вниманіе запечатанный конвертъ съ надписью на немъ: «Копія съ записки, которую надо послать дамамъ въ замокъ Торнчиль». Намъ сейчасъ пришло въ голову, ужъ не онъ ли наклеветалъ на насъ, и мы начали совѣщаться, не распечатать ли письма? Я былъ противъ этого; но Софія, утверждавшая, что изъ всѣхъ людей въ мірѣ онъ наименѣе способенъ на такую низость, настаивала на томъ, чтобы прочесть письмо. Въ этомъ поддержали ее и остальные члены семьи, и потому я, по общей просьбѣ, распечаталъ и прочелъ слѣдующее:
«Милостивыя государыни,
Податель сего въ достаточной мѣрѣ дастъ вамъ понять, кто авторъ настоящаго письма: это, во всякомъ случаѣ, покровитель невинности, готовый отвратить угрожающую ей опасность. Я слышалъ за вѣрное, что вы намѣреваетесь увезти въ Лондонъ, въ качествѣ компаніонокъ, двухъ молодыхъ особъ, которыя мнѣ довольно извѣстны. Такъ какъ я не желаю допускать ни обмана простодушныхъ, ни совращенія добродѣтельныхъ, я принужденъ заявить, что столь неприличный поступокъ повлечетъ за собою весьма опасныя послѣдствія. Вообще я не имѣю обыкновенія строго относиться къ порочнымъ и развращеннымъ; и теперь не сталъ бы прибѣгать къ такому способу выраженія моихъ мыслей и обличенія безразсудства, если бы не видѣлъ, что оно клонится къ преступленію. А потому внемлите дружескому совѣту и подумайте серьезно о послѣдствіяхъ, прежде чѣмъ вводить порокъ и позоръ въ такую среду, гдѣ доселѣ обитали миръ и невинность».
Это положило конецъ нашимъ сомнѣніямъ и догадкамъ. Въ письмѣ, дѣйствительно, много было такого, что можно было повернуть и въ ту, и въ другую сторону, такъ что порицанія могла относиться и къ намъ, и къ тѣмъ, кому они были писаны; но общій коварный смыслъ былъ довольно ясенъ, и этого было для насъ достаточно. Жена моя едва могла дослушать чтеніе до конца и разразилась противъ автора потокомъ бурнаго гнѣва. Оливія тоже отнеслась къ нему очень строго, а Софія не могла придти въ себя отъ изумленія передъ подобною подлостью. Что до меня, я считалъ это признакомъ самой черной неблагодарности и низкимъ оскорбленіемъ, котораго мы ничѣмъ не заслужили. Въ моихъ глазахъ однимъ только и можно было объяснить такой способъ дѣйствія, а именно его желаніемъ во что бы то ни стало удержать мою дочь дома, чтобы почаще съ нею видѣться. Мы еще долго сидѣли, задумывая и обсуждая планы мщенія, какъ прибѣжалъ меньшой сынъ мой съ извѣстіемъ, что къ намъ идетъ мистеръ Борчель, и что онъ уже на краю поля. Легче вообразить, нежели описать сложныя чувства, волнующія людей, только что испытавшихъ горькую обиду и уже видящихъ близкое отмщеніе. Хотя мы намѣревались ограничиться упреками въ его неблагодарности, однако же порѣшили придать этимъ упрекамъ самый язвительный характеръ. Съ этой цѣлью мы сговорились принять его съ обычной привѣтливостью, улыбаться ему и разговаривать еще ласковѣе прежняго, чтобы отвлечь его вниманіе; и потомъ, вдругъ, среди мирной бесѣды обрушиться на него разомъ и подавить сознаніемъ его собственной низости. Изложивъ такой планъ дѣйствій, жена моя взялась принести его въ исполненіе, потому что она, въ самомъ дѣлѣ, была искусна въ подобныхъ предпріятіяхъ. Мы видѣли, какъ онъ приближался къ дому, потомъ вошелъ, придвинулъ себѣ стулъ и сѣлъ.
— Прекрасная сегодня погода, мистеръ Борчель.
— Отличная погода, докторъ; только, мнѣ кажется, быть дождю: мозоли у меня что-то побаливаютъ.
— Что-то побаливаютъ! воскликнула моя жена, разразилась громкимъ хохотомъ и потомъ извинилась, говоря, что любитъ пошутить.
— О, сударыня, отвѣчалъ онъ, — извиняю отъ всего сердца, тѣмъ болѣе, что, если бы вы не сказали, я бы и не догадался, что вы пошутили.
— Можетъ быть, сэръ! воскликнула жена, подмигивая намъ, — но за то вы, вѣроятно, знаете, сколько шутокъ идетъ на унцію?
— Я вижу, сударыня, отвѣчалъ мистеръ Борчель, — что вы сегодня читали какой нибудь шуточный сборникъ: унція шутокъ, это очень хорошая загадка. А по мнѣ, сударыня, гораздо пріятнѣе встрѣтить хотя бы полъ-унціи здраваго смысла.
— Что-жъ вамъ мѣшаетъ? подхватила жена, все еще улыбаясь въ нашу сторону, хотя разговоръ шелъ не совсѣмъ для нея благопріятно:- а вотъ я видала людей, воображающихъ, что у нихъ ума палата, а на дѣлѣ и нѣтъ ничего.
— Видали, вѣроятно, и дамъ, возразилъ ея противникъ, — воображающихъ, что онѣ остроумны, тогда какъ этого и въ поминѣ не было.
Но тутъ я увидѣлъ, что жена только запутывается въ собственныхъ рѣчахъ, и, опасаясь, какъ бы изъ этого не вышло для нея же непріятности, поспѣшилъ самъ вмѣшаться въ дѣло и выказать нѣкоторую строгость.
— И остроуміе, и здравый смыслъ, воскликнулъ я, — ровно ничего не стоятъ, когда они не сопровождаются честностью: она одна придаетъ цѣну всякому характеру. Самый простой мужикъ безъ пороковъ гораздо выше любого философа, коли онъ пороченъ. Ни геніальный умъ, ни героическая храбрость — ничто, если у человѣка нѣтъ сердца.
«Знатнѣйшее творенье Бога Есть просто честный человѣкъ».
— Мнѣ всегда казалось, сказалъ мистеръ Борчель, — что это пресловутое изреченіе Попа вовсе недостойно его таланта: это ни болѣе, ни менѣе какъ отрицаніе собственнаго достоинства. Насколько мы цѣнимъ книги не по отсутствію въ нихъ ошибокъ, а въ силу ихъ красотъ, такъ и человѣка слѣдуетъ судить не потому, что у него нѣтъ недостатковъ, а по силѣ тѣхъ хорошихъ качествъ, которыми онъ одаренъ. Положимъ, что передъ ними ученый, лишенный благоразумной осторожности, или государственный человѣкъ, одержимый гордостью, или, наконецъ, военный свирѣпаго нрава; неужели мы должны предпочесть имъ какого нибудь ремесленника, всю жизнь тянущаго свою лямку и не заслужившаго ни порицанія, ни похвалы? Это все равно, что предпочитать правильныя, вялыя и безжизненныя картины фламандской школы часто ошибочнымъ, но возвышеннымъ произведеніямъ римскихъ живописцевъ.
— Сэръ, возразилъ я, — ваши замѣчанія примѣнимы къ тѣмъ случаямъ, когда положительныя качества проявляются въ полномъ блескѣ, а недостатки едва замѣтны; но бываютъ и такіе случаи, что великіе пороки совмѣщаются съ великими добродѣтелями, и вотъ такіе характеры заслуживаютъ полнѣйшаго презрѣнія.
— Что-жъ, сказалъ онъ, — можетъ быть и бываютъ такіе чудовищные примѣры, какъ вы упомянули, то есть, когда въ одномъ и томъ же лицѣ низкіе пороки соединены съ крупными добродѣтелями; однакожъ, мнѣ никогда въ жизни не случалось встрѣтить что либо подобное. Напротивъ, я замѣчалъ, что когда умъ широко развитъ, то и сердечныя способности удовлетворительны. Даже и въ этомъ проявляется милость Божія, что когда сердце испорчено, то и разумъ ослабѣваетъ, и такимъ образомъ, по мѣрѣ того, какъ развивается въ человѣкѣ наклонность ко злу, способность къ его осуществленію становится слабѣе. Впрочемъ, это правило распространяется, какъ видно, и на другихъ животныхъ: посмотрите, какъ мелкія и безсильныя всегда злы, трусливы и коварны, между тѣмъ какъ одаренныя силою и мощью большею частію великодушны, смѣлы и кротки.
