Эйно Лейно - Мир сновидений

Но Матти и ухом не повел.

— Послушай-ка матушку, — смеялся он, играя с Мишуткой в ладушки, — как она нас обзывает. А мы все-таки оба с тобой Божьи создания! Хоть ты, пожалуй, еще и к первому причастию-то не ходил?

Такие вот шуточки отпускал Матти, и матушке ничего больше не оставалось, как рассмеяться.

И вот таким ее сын был всегда! Никогда не знаешь, что он затевает и какую новую каверзу придумает, возвращаясь домой.

— Он и ест как взрослый мужик! — прикрикнула она на всякий случай, подобрав с пола осколки миски и зачерпывая из котла кашу для Матти в новую.

— Мужик ест, как ему и положено! — сказал Матти. — Правда ведь, Мишутка? Поставь-ка и ему под нос плошку каши.

Бабка пихнула и Мишутке плошку с кашей, с издевкой спросив:

— Может, ему и ложку надобно?

— Ну зачем ребенку пока ложка? — отвечал Матти невозмутимо. — Погоди, он еще и этому научится, еще как научится! Он скоро будет пользоваться ножом, и вилкой тоже, как большие господа.

И они преспокойно принялись есть.

Множество сыновних проделок повидала бабка за свою жизнь, но подобной не было еще ни разу. Поэтому, когда мужчины поели, она решила серьезно поговорить об этом деле.

— Ты что ж, — и впрямь собираешься держать это чудище здесь?

— А где ж еще? — отвечал Матти, отхлебнув глоток из своей фляжки и угощая Мишутку тоже. — Да и ты сама всегда говорила, что вот был бы у нас хоть батрак, а то от меня никакого проку в тяжелой крестьянской работе.

— Батрак-то конечно, — согласилась бабка, — но не зверь лесной.

— В дом надо сильного мужика, — отвечал Матти, — если хочешь справить все осенние работы, вывезти на поле навоз и особенно вспахать тот участок нови, про который ты мне все уши прожужжала! Он еще и картошку выкопает, и поле вспашет, и ежели желаешь, так и загусту тебе замесит.

Ну кто же с этим шельмецом может оставаться серьезным? Бабке опять сделалось так смешно, что ей пришлось закусить кончик косынки и, отвернувшись к печке, заняться своими делами.

— Да ты бы хоть невестку привел, — сказала она, — была бы и мне какая-то помощь.

— Невесток в мире полно, — ухмыльнулся Матти, — а такого косолапого нет и в тридевятом царстве.

Когда приятели поели, Матти сложил руки для молитвы и научил Мишутку делать то же. Затем оба поднялись из-за стола.

— Ну, Мишутка, — произнес Матти, похлопывая Мишутку по голове, — понравилась тебе гороховая каша? У нас, конечно, не господские лакомства, но еды хватает, и работы хватает… Ай, об одном деле я совсем забыл!

Бабка повернулась взглянуть, какая новая каверза пришла в голову Матти. Но эдакого она, конечно, не могла вообразить.

На глаза Матти попались лежавшие на окне письменные принадлежности, и он отыскал там листок бумаги. Торжественно разложил все на столе и уселся писать.

— Нам же надо законный договор составить, — приговаривал он за делом, — коли в дом наняли нового батрака. Условия оплаты: жилье от хозяйства и харч с добавками, ежели таковые в доме случатся. Одежа будничная и праздничная — своя собственная. Работа по надобности. Время и место… Ну вот, осталось только расписаться — и все в порядке.

Ничего не поделаешь, пришлось бабке подойти поближе, чтобы посмотреть на такие чудеса.

— И тот и другой с вышесказанным согласны и обязуются точно выполнять условия договора, — продолжал Матти. — Вот так! И под крестиком напишем: «Я, Матти Проделкин, арендатор», а потом: «Я, косолапый, царь леса, по прозвищу Мишутка».

И Мишутка нарисовал свой крестик совсем как человек — правда, с любезной помощью Матти.

— Ну и дела! — смеялась бабка.

— Да и не многие мужики в нашем приходе лучше его подпишут, — рассуждал Матти, еще раз с улыбкой изучая свою бумагу и засовывая ее в нагрудный карман пиджака. Теперь есть законный контракт, который не зазорно и односельчанам показать, а батрак-то настоящих царских кровей, какого не каждый может нанять!

— И верно! — подхватила мать, — Твое имя тоже, кажись, редко красовалось на бумаге рядом с царским!

Так Мишутка стал законно нанятым в дом Матти Проделкина батраком, и в его жизни началась новая пора.

Матти Проделкин не ошибся по поводу способностей нового работника — и к труду, и вообще к развитию. Мишутка день ото дня преуспевал в хорошем поведении и всяческих добродетелях и вскоре научился выполнять обычные обязанности батрака в хозяйстве.

В некоторых делах его не заменили бы и десять работников — как, например, в корчевании пней на вырубках и прочей расчистке леса.

Туда Матти первым делом привел Мишутку, и вскоре это сделалось его любимым занятием.

Сначала он только смотрел со стороны, как Матти обеими руками колотил пень. Но достаточно было Матти только пару раз сказать: «Мишутка! Иди помогать!» — как Мишутка набрасывался на пень. Здоровенные коряги выскакивали из земли, будто мячики, и чем сильнее они сопротивлялись, тем больше Мишутка раззадоривался, рычал и толкал когда двумя, а когда и всеми четырьмя лапами, подбрасывая высоко в воздух землю, сам весь в грязи с головы до пят.

На такого работника стоило поглядеть. И с тех пор за плетнем у Матти всегда хватало досужих зевак.

Когда случался особо большой пень, Матти приносил кол, совал его под пень и говорил:

— Жми!

Да куда там Матти с его кольями перед Мишут-киной силищей! Ломались с треском. Были у самого Мишутки в плечах рычаги получше и покрепче.

Выворотив из земли пень, он всегда уносил его подальше в лес и свирепо швырял в ельник. Прошло некоторое время, прежде чем он научился сваливать свою ношу в одну кучу.

То же было и с камнями. Могучие Мишуткины лапы поднимали их легко, как хлебные коврижки.

Матти научил его и из камней складывать ограду в человеческий рост.

Мотыжить он тоже научился с легкостью. Но у кромки леса приходилось его всегда разворачивать, иначе он бы и живые деревья раздолбал мотыгой в шелуху.

И разве трудно было после этого научить его канавы копать? Взял в руки лопату и копнул. И Мишутка копнул следом, чуть не вогнав лопату по черенок в землю.

Отличный землекоп из него вышел. Вот только ручки лопат не выдерживали его лап.

Матти валялся себе на краю канавы да покуривал. А деревенский люд дивился из-за забора на этот новомодный способ работы.

— Это такое современное земледелие, — объяснял Матти. Человеческий труд использовать теперь невыгодно. В африканских городах, например, обезьяны делают всю работу — и в домах, и на улице.

— Врешь! — возразил кто-то. — Не бывал ты в Африке!

— Был однажды в Хапаранде[13], отвечал Матти, — которая оттуда всего в десяти милях. Вот эту трубку купил там себе на память.

На это возразить было уже нечего. И народ расходился по домам, посмеиваясь: этот Матти Проделкин уж всегда что-нибудь да изобретет! Жаль только, в свое время не выучился — может, сидел бы сейчас губернатором или архиепископом.

Но настоящее развлечение для всего села получилось, когда Матти однажды запряг своего батрака в сани и прикатил воскресным утром на Ми-шутке в церковь.

Вот это да! Припустил галопом, аж снег пылил, и путь короток показался. Только лошади с храпом на дыбы вставали да старухи садились, ослабев, на обочину. На горке у церкви поднялся такой гвалт, что констеблю пришлось именем закона пресечь всю эту затею.

Но в народе еще долго ходили рассказы об этой поездке Матти в церковь, так что его первоначальный замысел опять-таки удался.

Но еще важнее для будущего Мишуткиного развития было то, что он у Матти научился слушать и понимать музыку, в особенности, музыку танцевальную, в чем Матти был настоящий мастак. Но знал он и другие мелодии, которые играл только для собственного удовольствия, а теперь еще и для Мишуткиного, когда тот приучился коротать с ним в бане долгие зимние вечера.

Услышав звуки скрипки впервые, Мишутка ужаснулся.

Холодная дрожь пробежала по его спине. Он угрожающе зарычал и полез на полок, откуда некоторое время таращился на Матти, как на привидение.

Что же за странное существо было перед ним?. Безграничный, непостижимый бог, который может все, что угодно? И что это за штука в его руке, из которой льются такие нежные и в то же время такие всемогущие звуки, что они заставляют его сердце сжиматься в шарик, а его самого корчиться от радости, тоски и боли?

Но Матти продолжал себе беззаботно играть. И Мишутка постепенно успокоился, положил голову между лап и замер, неподвижно уставившись на него.

Он как будто забыл и про музыку, и про музыканта. Неясные, бесформенные образы проходили перед его внутренним взором. Он чувствовал, как погружается в бездонную глубь, где трещали деревья, ревела буря, молнии и гром догоняли друг друга, и как опять подымается оттуда в безбрежную синеющую высь, где встречает подобные себе существа, где у него много братьев, сестер и друзей…