Эйно Лейно - Мир сновидений
Водки ему перепадало лишь изредка, когда у них бывали в гостях господа из деревни. Но тогда ему приходилось показывать свои лучшие штуки.
Тогда он танцевал1 Становился на задние лапы и уморительно кувыркался, а все гости просто помирали со смеху.
Отчасти он делал это нарочно, заметив, что веселит гостей, и зная, что этим заработает новые лакомства. Отчасти же крепкий напиток действовал на него таким образом, что он ощущал внезапный прилив радости, а лапы сами собой отрывались от земли.
Вскоре он стал любимцем всей станции и великой достопримечательностью.
Он научился самостоятельно рыскать по кухне, усадьбе и саду и отваживался даже выходить на перрон — смотреть, как принимают и отправляют поезда.
Вначале он так путался пронзительного свиста поезда, что стремглав карабкался на дерево и ни за что не хотел оттуда слезать. Но потом выучился сам свистеть и давать отмашку к прибытию и отправлению поездов, как заправский кондуктор.
Расписание поездов он тоже запомнил и всегда вовремя появлялся на перроне рядом с начальником станции.
— Придется вскорости выдать ему форменную фуражку, — смеялся начальник. — Потому что Ми-шутка — воистину пример точного исполнения служебных обязанностей.
Пассажиры разглядывали его из окон вагонов, улыбались и указывали пальцами. Через них Ми-шуткина слава распространялась все шире.
Однажды ему выпала честь быть представленным самому директору путей сообщения.
— Я слышал, что у вас тут есть ручной медведь? — спросил важный господин, перед которым начальник станции стоял, почтительно склонив голову. — Можно на него взглянуть?
— Господану директору достаточно лишь свистнуть!
Важный господин свистнул, и Мишутка тут же примчался во двор с берега, где он в это время играл с ребятишками.
— Ну, ты подлинный косолапый! — сказал важный господин, протягивая ему руку в перчатке. — А умеешь ли ты говорить «Здравствуйте»?
— Да, — ответил начальник станции, повелительно махнув Мишутке, который сразу же уселся на задние лапы, внимательно глядя своими маленькими круглыми глазками то на одного, то на другого.
— Здравствуй, здравствуй, кум! — засмеялся важный господин, здороваясь с ним обеими руками. — Мы будем добрыми знакомыми. Не отправишься ли со мной в Хельсинки?
Мишутка помотал головой, потому что некая упорная муха как раз забиралась к нему в ухо.
— Не поедет Мишутка в Хельсинки, — улыбнулся начальник станции. — Ему здесь, в глубинке, больше нравится.
В тот вечер Мишутка опять должен был продемонстрировать свои лучшие номера. Начальник путей сообщения уехал на следующее утро, и преданный Мишутка попрощался с ним на перроне.
Были от него в хозяйстве и развлечение, и польза. Яблочные воришки, которых он кусал за ноги, совсем перевелись, и деревенские мальчишки исчезли с репных грядок.
— Там медведь, — перешептывались они. — Какой сумасшедший станет с медведем тягаться?
Как-то Мишутка задержал на перроне подвыпившего мужика с ярмарки и вырвал у него баклагу с водкой. В тот раз все насмешники приняли его сторону.
Но прямо-таки героическую славу он снискал, когда спас маленькую хозяйскую дочку, которая свалилась с мостков в озеро и которую Мишутка бережно вытащил на твердую землю.
Тогда про него написали в местной газете. Оттуда новость перешла в хельсинкские газеты, откуда ее по получении почты с большим восторгом ему зачитали; при этом Мишутка отнюдь не казался смущенным таким вниманием. Все женщины в доме его просто боготворили. Мишутка же ходил за ними по пятам, потому что знал, разумеется, у кого находятся ключи от кладовых и амбаров.
Но когда бывали гости, он непременно стремился в компанию господ, делая это по старой привычке как нечто само собой разумеющееся, так что ни о каких возражениях и речи быть не могло. Да ему никогда и не запрещали туда ходить.
Мишутке нравились все обитатели дома, кроме веснушчатого телеграфиста, который однажды подбил его разворошить осиное гнездо.
— З-з-з, — сказал он и указал Мишутке на щель в коровнике между фундаментом и досками обшивки, откуда сыпались опилки. — Что это?
Мишутка приложил ухо к опилкам и услышал там, внутри, подозрительное жужжание.
— Мррр, — сказал он и принялся колотить по доскам и месить опилки передними лапами. Потом сунул туда свою мордочку.
Этого ему не следовало делать. Потому что осы вылетели, набросились на него и ужалили в самый кончик носа, так что Мишутка взвыл от боли и помчался по двору как помешанный.
Морда у него так распухла, что Мишутка и сам, увидев себя в зеркале, почувствовал, что выглядит совсем по-дурацки.
С того времени он затаил неприязнь к телеграфисту. И сладостной была его месть, когда однажды в лесу на пикнике ему удалось вывалить на голову ничего не подозревавшего бедолаги целый муравейник. И опять насмешники были на его стороне.
Но телеграфист, которому пришлось стремглав бежать домой и раздеваться у себя в комнате догола, пригрозил когда-нибудь его убить, и к этой угрозе начальник станции на полном серьезе присоединился:
— Его, пожалуй, надо-таки прикончить, до того как наступит зима. Сделается скоро слишком большим и буйным.
Много разных проказ устраивал Мишутка. Но прежние немалые заслуги до поры до времени засчитывались в его пользу.
Он снял тяжелую садовую калитку со столбиков, и поскольку петли не сразу поддались, он выдернул и сами столбики и отнес их в озеро, так что куры зашли и разворошили лучшие цветочные клумбы.
Он залез без спросу в буфет и слопал только что сваренный ягодный джем.
Он взобрался на рабочий стол в станционной конторе и опрокинул бутылку чернил на важные грузовые накладные.
Он стащил новую фуражку с головы железнодорожника, когда тот недостаточно быстро его поприветствовал, разорвал ее и забросил клочки на крышу станции.
Он погнул новую пенковую трубку бухгалтера, хотя тот только в шутку выдохнул дым ему в глаза.
Он убил хозяйскую кошку.
Он чуть было не спалил сауну, где дверь оставили открытой и куда он самовольно забрался повозиться с головешками.
Вообще-то он всякий раз получал взбучку, после чего ходил несколько дней насупившись. Но потом про наказание забывал и опять готов был на какую-нибудь новую проделку.
Одних и тех же безобразий Мишутка никогда не устраивал дважды.
Ему хватало одного раза, и после того он уже знал, в чем дело. Но он всегда придумывал что-нибудь новое, потому что в нем гнездились природное любопытство и живой интерес ко всему на свете, и они были неискоренимы.
Последнее безобразие, которое Мишутка учинил станционным господам, чуть было не стоило ему жизни. Во всяком случае, она приняла совершенно иной оборот.
В один прекрасный день он вскарабкался на крышу станции и принялся, к великой радости ожидавших поезда пассажиров, раскачивать дымовые трубы. Навалился, как настоящий борец, и отломил-таки большой кусок трубы.
— Мишутка! Слезай оттуда! — повелительно сказал железнодорожник снизу.
Мишутка счел £то заслуженной похвалой своему подвигу и с удвоенной силой налег на противника. Привет! Труба повалилась и с грохотом упала вниз; кирпичи разлетелись в разные стороны, и один угодил в спину начальнику станции, который как раз вышел из своей служебной комнаты встречать поезд. Хорошо хоть не по голове!
Но на крыше посреди кирпичной и глиняной пыли в победном упоении стоял Мишутка и ждал признания. И оно не замедлило явиться, хотя и в совсем иной форме, чем он предполагал.
— Убить его надо, этого зверя! — заорал начальник станции. — Он скоро весь дом разнесет!
Но тут прибыл поезд, и у него больше не осталось времени думать о Мишутке. Зато телеграфист сразу же отправился заряжать ружье.
Мишутка тем временем приступил к другой трубе.
— Сию же минуту его прикончить! — сказал начальник станции угрожающе.
Поезд отправился, а толпа пассажиров осталась на перроне подивиться на небывалое зрелище. В это время пришел и телеграфист со своим штуцером.
— Я ведь еще летом говорил, — заметил он, — что надо его пристрелить. Но тогда его все защищали, и дядя тоже…
— Я тогда еще не знал его повадок, — отвечал начальник станции, потирая лопатку, по которой шарахнул кирпич. — Но теперь говорю: давай стреляй!
Телеграфист стал прицеливаться. В окнах дома показались заплаканные физиономии детей и женщин, которых начальник станции безжалостно оттуда прогнал.
Бабах! — грохнул выстрел. Но он попал в трубу, над которой как раз трудился Мишутка. И привет! Она тоже с громыханием рухнула вниз.
В публике смеялись. Телеграфист побагровел от стыда и злости.
— Второй раз не подведешь! — прошипел он и прицелился снова. — Когда солнце прямо в глаза…
