Юрий Орлицкий - Русские поэты второй половины XIX века

Беглый

«Ты куда, удалая ты башка?Уходи ты к лесу темному пока:Не сегодня завтра свяжут молодца.Не ушел ли ты от матери-отца?Не гулял ли ты за Волгой в степи?Не сидел ли ты в остроге на цепи?»

«Я сидел и в остроге на цепи,Я гулял и за Волгой в степи,Да наскучила мне волюшка моя,Воля буйная, чужая, не своя.С горя, братцы, изловить себя я дал —Из острога, братцы, с радости бежал.Как в остроге-то послышалося нам,Что про волю-то читают по церквам, —Уж откуда сила-силушка взялась:Цепь железная и та, вишь, порвалась!И задумал я на родину бежать;Божья ночка обещалась покрывать.

Я бежал – ног не чуял под собой…Очутился на сторонушке родной,Тут за речкой моя матушка живет,Не разбойничка, а сына в гости ждет.Я сначала постучуся у окна —«Выходи, скажу, на улицу, жена!

Ты не спрашивай, в лицо мне не гляди,От меня, жена, гостинчика не жди.Много всяких я подарков тебе нес,Да, вишь, как-то по дороге все растрес;Я вина не пил – с воды был пьян,Были деньги – не зашил карман».

Как нам волю-то объявят господа,Я с воды хмелен не буду никогда;Как мне землю-то отмерят на миру,Я в кармане-то зашью себе дыру.Буду в праздники царев указ читать…Кто же, братцы, меня может забижать?»

«Ты куда, удалая ты башка?Уходи ты к лесу темному пока.Хоть родное-то гнездо недалеко, —Ночь-то месячна: признать тебя легко.Знать, тебе в дому хозяином не быть,По дорогам, значит, велено ловить».

Поцелуй

И рассудок, и сердце, и память губя,Я недаром так жарко целую тебя:Я целую тебя и за ту, перед кемЯ таил мои страсти – был робок и нем,И за ту, что меня обожгла без огня,И смеялась, и долго терзала меня,И за ту, чья любовь мне была бы щитом,Да, убитая, спит под могильным крестом.Все, что в сердце моем загоралось для них,Дорогая, пусть гаснет в объятьях твоих.

Чтобы песня моя разлилась, как поток,Ясной зорьки она дожидается:Пусть не темная ночь, пусть горящий востокОтражается в ней, отливается.Пусть чиликают вольные птицы вокруг,Сонный лес пусть проснется-нарядится,И сова – пусть она не тревожит мой слухИ, слепая, подальше усядется.

Последний вздох

«Поцелуй меня…Моя грудь в огне…Я еще люблю…Наклонись ко мне».Так в прощальный часЛепетал и гасТихий голос твой,Словно тающийВ глубине душиДогорающей.Я дышать не смел —Я в лицо твое,Как мертвец, глядел —Я склонил мой слух…Но, увы! мой друг,Твой последний вздохМне любви твоейДосказать не мог.И не знаю я,Чем развяжетсяЭта жизнь моя!Где доскажетсяМне любовь твоя!

Заплетя свои темные косы венцом,Ты напомнила мне полудетским лицомВсе то счастье, которым мы грезим во сне,Грезы детской любви ты напомнила мне.

Ты напомнила мне зноем темных очейЛучезарные тени восточных ночей —Мрак цветущих садов – бледный лик прилуне, —Бури первых страстей ты напомнила мне.

Ты напомнила мне много милых тенейПростотой, темным цветом одежды твоей.И могилу, и слезы, и бред в тишинеОдиноких ночей ты напомнила мне.

Все, что в жизни с улыбкой навстречу мне шло,Все, что время навек от меня унесло,Все, что гибло, и все, что стремилось любить, —Ты напомнила мне. Помоги позабыть!

И в праздности горе, и горе в труде…Откликнитесь, где вы, счастливые, где?Довольные, бодрые, где вы?Кто любит без боли, кто мыслит без страха?Кого не тревожит упрек или плач?Суда и позора боится палач —Свободе мерещится плаха…Хоть сотую долю тяжелых задачРеши ты нам, жизнь бестолковая,Некстати к нам нежная,Некстати суровая,Слепая, – беспутно мятежная!..

Муза

В туман и холод, внемля стукуКолес по мерзлой мостовой,Тревоги духа, а не скукуДелил я с музой молодой.Я с ней делил неволи бремя —Наследье мрачной старины,И жажду пересилить время —Уйти в пророческие сны.Ее нервического плачаЯ был свидетелем не раз —Так тяжела была для насНам жизнью данная задача!Бессилья крик иль неудачаЛюдей, сочувствующих нам,По девственным ее чертамУнылой тенью пробегала,Дрожала бледная рукаИ олимпийского венкаС досадой листья обрывала.Зато печаль моя поройЕе безжалостно смешила,Она в венок лавровый свойМеня, как мальчика, рядила.Без веры в ясный идеалСмешно ей было вдохновенье,И звонкий голос заглушалМое рифмованное пенье.Смешон ей был весь наш ПарнасИ нами пойманная кляча —Давно измученный Пегас;Но этот смех – предвестник плача —Ни разу не поссорил нас.

И до сего дня муза этаПриходит тайно разделятьТревоги бедного поэта,Бодрит и учит презиратьСмех гаера и холод света.

В альбом К. Ш…

Писатель, если только онВолна, а океан – Россия,Не может быть не возмущен,Когда возмущена стихия.Писатель, если только онЕсть нерв великого народа,Не может быть не поражен,Когда поражена свобода.

Из Бурдильёна

The night has a thousand eyes.[6]

Ночь смотрит тысячами глаз,А день глядит одним;Но солнца нет – и по землеТьма стелется, как дым.

Ум смотрит тысячами глаз,Любовь глядит одним;Но нет любви – и гаснет жизнь,И дни плывут, как дым.

Узница

Что мне она! Не жена, не любовницаИ не родная мне дочь!Так отчего ж ее доля проклятаяСпать не дает мне всю ночь!

Спать не дает, оттого что мне грезитсяМолодость в душной тюрьме,Вижу я – своды… окно за решеткою,Койку в сырой полутьме…

С койки глядят лихорадочно-знойныеОчи без мысли и слез,С койки висят чуть не до полу темныеКосмы тяжелых волос.

Не шевелятся ни губы, ни бледныеРуки на бледной груди,Слабо прижатые к сердцу без трепетаИ без надежд впереди…

Что мне она! Не жена, не любовницаИ не родная мне дочь!Так отчего ж ее образ страдальческийСпать не дает мне всю ночь!

В хвойном лесу

Лес, как бы кадильным дымомВесь пропахнущий смолой,Дышит гнилью вековоюИ весною молодой.

А смолу, как слезы, точитСосен старая кора,Вся в царапинах и ранахОт ножа и топора.

Смолянистым и целебнымАроматом этих ранЯ люблю дышать всей грудьюВ теплый утренний туман.

Ведь и я был также ранен —Ранен сердцем и душой,И дышу такой же гнильюИ такою же весной…

Полонский здесь не без приветаБыл встречен Фетом, и покаСтарик гостил у старика,Поэт благословлял поэта.И, поправляя каждый стих,Здесь молодые музы ихУютно провели все лето.

Если б смерть была мне мать родная,Как больное, жалкое дитя,На ее груди заснул бы яИ, о злобах дня позабывая,О самом себе забыл бы я.

Но она – не мать, она – чужая,Грубо мстит тому, кто смеет жить,Мыслить и мучительно любить,И, покровы с вечности срывая,Не дает нам прошлое забыть.

Аполлон Майков

Сон

Когда ложится тень прозрачными клубамиНа нивы желтые, покрытые скирдами,На синие леса, на влажный злак лугов;Когда над озером белеет столп паровИ в редком тростнике, медлительно качаясь,Сном чутким лебедь спит, на влаге отражаясь, —Иду я под родной соломенный свой кров,Раскинутый в тени акаций и дубов;И там, в урочный час, с улыбкой уст приветных,В венце дрожащих звезд и маков темноцветных,С таинственных высот воздушною стезейБогиня мирная, являясь предо мной,Сияньем палевым главу мне обливает,И очи тихою рукою закрывает,И, кудри подобрав, главой склонясь ко мне,Лобзает мне уста и очи в тишине.

Октава

Гармонии стиха божественные тайныНе думай разгадать по книгам мудрецов:У брега сонных вод, один бродя, случайно,Прислушайся душой к шептанью тростников,Дубравы говору; их звук необычайныйПрочувствуй и пойми… В созвучии стиховНевольно с уст твоих размерные октавыПольются, звучные, как музыка дубравы.

Я в гроте ждал тебя в урочный час.Но день померк; главой качаясь сонной,Заснули тополи, умолкли гальционы, —Напрасно!.. Месяц встал, сребрился и угас;Редела ночь; любовница Кефала,Облокотясь на рдяные вратаМладого дня, из кос своих ронялаЗлатые зерна перлов и опалаНа синие долины и леса, —Ты не являлась…

Пусть гордится старый дедВнуков резвою семьею,Витязь – пленников толпоюИ трофеями побед;Красота морей зыбучих —Паруса судов летучих;Честь народов – мудрый кругПатриархов в блеске власти;Для меня ж милей, мой друг,В пору бури и ненастий,В теплой хижине очаг,Пня дубового отрубокДа в руках тяжелый кубок,В кубке хмель и хмель в речах.

Ах, чудное небо, ей-богу, над этим классическим Римом!Под этаким небом невольно художником станешь.Природа и люди здесь будто другие, как будто картиныИз ярких стихов антологии Древней Эллады.Ну вот, поглядите: по каменной белой ограде разроссяБлуждающий плющ, как развешанный плащ иль завеса;В средине, меж двух кипарисов, глубокая темная ниша,Откуда глядит голова с преуродливой минойТритона. Холодная влага из пасти, звеня, упадает.К фонтану альбанка (ах, что за глаза из-под тениПокрова сияют у ней! что за стан в этом алом корсете!),Подставив кувшин, ожидает, как скоро водоюНаполнится он, а другая подруга стоит неподвижно,Рукой охватив осторожно кувшин на облитойВечерним лучом голове… Художник (должно быть, германец)Спешит срисовать их, довольный, что случай нежданноВ их позах сюжет ему дал для картины, и вовсе не мысля,Что я срисовал в то же время и чудное небо,И плющ темнолистый, фонтан и свирепую рожу тритона,Альбанок и даже – его самого с его кистью!

На дальнем севере моемЯ этот вечер не забуду.Смотрели молча мы вдвоемНа ветви ив, прилегших к пруду;Вдали синел лавровый лес,И олеандр блестел цветами;Густого мирта был над намиНепроницаемый навес;Синели горные вершины;Тумана в золотой пылиКак будто плавали вдалиИ акведуки и руины…При этом солнце огневом,При шуме водного паденья,Ты мне сказала в упоенье:«Здесь можно умереть вдвоем…»

Amoroso