Портрет леди - Генри Джеймс
Это единственное, что Каспар запомнил в тот вечер из слов хозяина дома. Он понимал, что Озмонд высказал нечто большее, чем обычное суждение о супружеском согласии, царившем в палаццо Рокканера. Озмонд более, чем когда-либо, подчеркивал то, что их отношения с женой являлись образцовыми, и поэтому было вполне естественным для него говорить не «я», а «мы». Во всем этом ощущался какой-то умысел, который озадачивал и раздражал бедного бостонца, ему лишь оставалось ради собственного спокойствия сказать себе то, что отношения миссис Озмонд с ее супругом его не касались. Мистер Гудвуд не имел никаких доказательств, что Озмонд выставлял их в ложном свете. И если судить по внешним проявлениям, можно было сказать, что Изабелле нравилась ее жизнь – она ни разу не высказала Каспару ни малейшего недовольства. Мисс Стэкпол, правда, утверждала, что ее подруга утеряла все свои иллюзии, но работа в журнале сделала леди слишком падкой на сенсации – она обожала всякие свежие новости. Более того, после приезда в Рим Генриетта держалась сдержанно и перестала держать Каспара в курсе дел. Отдавая ей дань, мы можем сказать, что это вряд ли было неосознанно. Мисс Стэкпол увидела жизнь Изабеллы своими глазами, и это заставило ее стать осторожной. Как бы она ни стремилась помочь подруге, вряд ли можно было назвать полезной формой помощи, если бы дама воспламеняла бывших поклонников хозяйки палаццо Рокканера сообщением о том, что та несчастлива. Генриетта продолжала принимать участие в душевном состоянии мистера Гудвуда, но проявлялось это теперь только в том, что она посылала ему вырезки из американских журналов, которые получала в больших количествах с каждой почтой и всегда просматривала с ножницами в руках. Вырезанные статьи она запечатывала в конверты, адресованные Каспару, и лично оставляла их в его отеле. Он никогда не спрашивал ее об Изабелле. Разве он не преодолел пять тысяч миль, чтобы увидеть все воочию? Мистер Гудвуд не позволял себе думать, будто миссис Озмонд была несчастна, однако это действовало как раздражитель, вызывающий сильную боль, которая, увы, свидетельствовала о том, что ему не все безразлично – и, однако, совершенно не на что надеяться. Даже если бы ему доверились, даже если бы оказалось, что Изабелла несчастна, это бы ничего не изменило – последнее легко доказывал ее хитроумный план отправить его из Рима. Он был здесь лишним, он был беспомощен; его положение было безнадежно. Каспар не возражал против того, чтобы помочь Ральфу Тачетту, но скрежетал зубами при мысли о том, что из всех услуг, которые он мог ей оказать, она выбрала именно эту. Теперь ей можно было не беспокоиться о том, что он останется в Риме!
Этим вечером мистер Гудвуд главным образом думал о своем завтрашнем расставании с Изабеллой и о том, что его поездка не принесла ему ничего нового, кроме подтверждения того, что он был не нужен ей, как и прежде. О ней Каспар тоже не узнал ничего нового. Она была невозмутимой и неприступной. Он испытывал сильную горечь, и, как он ни старался проглотить ее, она снова и снова комом поднималась в горле – Каспар понял, что есть разочарования, которые длятся всю жизнь. Озмонд продолжал говорить, и Каспар смутно осознал, что он снова коснулся темы своего потрясающего единодушия с женой. На мгновение ему показалось, будто хозяин дома обладал какой-то демонической проницательностью – трудно было представить, чтобы он выбрал столь необычную тему без какого-то умысла. Впрочем, какое имело значение, был ли Озмонд демонически проницателен или нет, любила или ненавидела ли мужа Изабелла? Лично Гудвуд от этого ничего не выигрывал.
– Кстати говоря, вы едете с Тачеттом, – сказал Озмонд. – Полагаю, это означает, что вы будете двигаться медленно?
– Не знаю. Мы будем ехать так, как ему понравится.
– Вы очень любезны. Мы вам невероятно обязаны – вы должны мне позволить сказать это. Моя жена, вероятно, говорила вам, как мы вам благодарны. Тачетт был под нашей опекой всю зиму. Не один раз нам казалось, что молодой человек уже никогда не уедет из Рима. Ему не следовало приезжать сюда. Для людей в таком состоянии путешествие – больше чем неблагоразумие. Это некоторого рода неделикатность. Я бы ни за что не согласился быть так же обязанным Тачетту, как он обязан мне и моей жене. Ведь неизбежно возникает необходимость в уходе за ним, а отнюдь не каждый столь великодушен, как вы.
– Просто мне совершенно нечем больше заняться, – сухо ответил мистер Гудвуд.
Озмонд искоса взглянул на него.
– Вы должны жениться, и тогда у вас будет масса дел! Правда, тогда у вас не останется особых возможностей проявлять милосердие.
– Вот вы женаты. Разве вы очень заняты?
– О, знаете ли, быть женатым – само по себе занятие. Вы часто при этом не имеете особых дел, но бездеятельность этого рода требует ощутимых усилий. Потом, мы с женой очень много делаем вместе. Читаем, приобретаем новые знания, музицируем, прогуливаемся, ездим кататься и даже говорим между собой с таким интересом, словно только недавно познакомились. Я до сих пор наслаждаюсь беседами с женой. Если вы когда-нибудь измучаетесь от скуки – женитесь. Жена, правда, может вам впоследствии наскучить, но сами по себе вы скучать больше никогда не будете. Вам всегда будет что сказать себе… с чем мысленно поспорить.
– Мне не скучно, – ответил мистер Гудвуд. – Мне есть о чем подумать и что сказать себе.
– И, наверное, больше, чем сказать другим! – хохотнул Озмонд. – Куда вы поедете потом? Я имею в виду, после того, как передадите Тачетта в чьи-то надежные заботливые руки? Надеюсь, его мать наконец-то вернется, чтобы ухаживать за сыном. Эта леди просто изумительна. Она пренебрегает всеми обязанностями! А вы, вероятно, проведете лето в Англии?
– Не знаю. У меня нет планов.
– Счастливый человек! Так заявлять – открыто и свободно!
– О да, я совершенно свободен и волен делать все, что пожелаю.
– Надеюсь, вы будете вольны вернуться в Рим, – сказал Озмонд, увидев новую группу гостей, входящих в комнату и заканчивая разговор. – Так помните, если вы вернетесь, мы на вас рассчитываем!
Гудвуд намеревался уехать пораньше, но вечер все длился, а возможности поговорить с Изабеллой наедине все не представлялось. Она с каким-то некрасивым упорством избегала Каспара.
