Озорные рассказы - Оноре де Бальзак
— Уверена, он опять думает о стразах!
И королева не ошибалась. Его Величество был столь поглощен мыслями о трудностях на пути к исполнению своего желания и о последствиях, к которым оно может привести, что однажды за парадным ужином он, вместо того чтобы сказать своей жене: «Я подстрелил двадцать два зайца», шепнул ей на ухо: «Я подстрелил двадцать два страза»…
Королева заулыбалась в ответ на эту оговорку, и публика на галереях и придворные вельможи все как один возрадовались:
— Король в хорошем расположении духа, он сказал королеве что-то приятное.
На самом же деле Его Величество был весьма озабочен: корона с поддельными драгоценностями уже давила ему на голову.
Таково было положение при дворе королевства Матакен, когда в деревне, расположенной в двух милях от столицы, произошло событие, которое должно было коренным образом изменить жизнь королевского семейства. Эта деревня под названием Кошачий Сток походила на крышу, оттого что лепилась к крутому склону высокой-превысокой горы и ее хижины, тесно прижатые друг к дружке, издалека выглядели точно ее черепица.
Выше всех стоял одинокий домик, который словно уцепился за вершину горы и был похож не на дом, а на прибитую к стене клетку. В этом бедном, полуразвалившемся и потрескавшемся домишке жила старая-престарая седая старуха, такая же кривая, почерневшая, грязная и зловонная, как ее хижина. Во рту у нее осталось только два больших желтых зуба, острых и изогнутых, как крюки, словом, способных отпугнуть самого черта; щеки походили на сморщенные листы древнего пожелтевшего пергамента и были усеяны темно-коричневыми пятнами, длинный нос был черен и загнут, словно клюв хищного попугая, подбородок делал вид, будто хочет укусить этот нос за кончик, лоб напоминал обломок скалы, седые лохматые брови торчали точно иглы у дикобраза, а под ними сверкали глаза, пылавшие, как у дикой кошки. Она наводила страх на всех путников; поднявшись из любопытства на вершину горы, откуда открывался вид на все три провинции королевства Матакен, они не осмеливались войти в дом, где сидела старая колдунья, которая никогда не спала и с дьявольской быстротою не переставая пряла пряжу. Она пряла и пряла без передышки, но всем казалось, будто ее веретено, нить, кудель и высохшие пальцы не шевелятся — так скоро они двигались. Самые отважные, те, кому хватало духу остановиться и заглянуть через щель внутрь дома, слышали в тишине: прр, прр. Это шуршали ее пальцы, ее кудель, нить и веретено. Жители Кошачьего Стока прозвали старуху Тонкопряхой не за то, что она только и делала, что пряла, а за то, что ее нить, сколь бы грубой ни была конопля, выходила самой тонкой во всем королевстве. Отдельные домохозяйки уверяли, будто у старухи столь едкая слюна, что конопля утончается, как по волшебству. Да, так и было, даже у феи не получилось бы лучше. Ее пряжа пеньковая покупалась по цене льняной и шла на плетение кружев, она ценилась столь дорого, что за один ее фунт давали тысячу матакенских ливров, а старуха всякую неделю делала не меньше фунта. Несмотря на это, она так и ходила в обносках, не чинила своей хижины и сына своего одевала по-нищенски. Да, у нее был сын, и с самого рождения он не видал от нее ничего, кроме побоев и издевательств, хотя мог бы сделаться ее отрадой. Он был единственным ее ребенком, доставшимся ей от покойного мужа, каковой при жизни славился своими золотыми руками и выращивал лучшую в стране коноплю, а умер от горя, потому как жена вечно его мучила, грубила ему и истязала прихотями, что доводят мужчин до безумия. Она требовала, чтобы все в доме было так, как хочет ее левая нога, еда у нее вечно подгорала, она таскала мужа за уши, когда он спал, прятала его башмаки, когда он их искал, и отдавала, когда ему некуда было идти, вечно выставляла его дураком, надоедала советами по выращиванию конопли, бросала птицам половину семян, короче, делала его жизнь до того невыносимой, что он отдал ей часть своей жизни и по чистой случайности подарил ребенка; это было чудо, поскольку, когда он умер, старой Тонкопряхе стукнуло уже пятьдесят восемь лет, а сын ее родился только полгода спустя. Дабы подтвердить сей факт, Медицинская академия послала к ней своих уполномоченных, и они написали тома мудреных записок, объяснивших удивительные роды влиянием комет, что сразу и полностью удовлетворило академию и укрепило репутацию первого королевского медика, каковой возложил на себя лично объяснение всех необыкновенных казусов.
Ребенок, рожденный Тонкопряхой, был мальчиком, прекрасным, как весеннее утро. Она родила его ночью и в присутствии трех уполномоченных, словно принцесса, а после ухода медиков в ее хижине до рассвета светились огни, раздавался шум, взрывы смеха и пение, как будто там веселились на балу все феи королевства. Но уже на следующий день тот, кто из любопытства подкрался к хижине, видел, что она как прежде тиха и нема, и нет вокруг нее никаких следов, оставленных каретами государей и волшебников, а старая Тонкопряха кормит грудью своего новорожденного, коего она окрестила Фаустеном, то бишь Счастливым. Тонкопряха делала все, чтобы счастье, обещанное этим именем, сыну не досталось, и не было на всем белом свете ребенка несчастнее, чем ее сын. С первых дней мать щелкала его по носу, чтобы он не вздумал кричать. Бедный малыш так боялся, что не подавал голоса даже тогда, когда хотел есть, и старуха, знать не знавшая, как растить детей, кормила его кашей по своему хотению. Однажды одна добрая женщина, поднявшись на гору и увидев хорошенького, бледного и тщедушного младенца, который, казалось, вот-вот отдаст богу душу от голода и побоев, из жалости предложила беззубой Тонкопряхе задаром выкормить ее сына, на что старуха ответила такой дикой бранью, что у кормилицы от страха молоко в груди прокисло и свернулось на целых два дня. Добрая женщина объявила по всей деревне, что Фаустен долго не протянет. Однако дни шли, а прохожие все так же видели, как малыш и в дождь и в снег возится в грязи под навесом и играет камешками, и все его жалели, потому что он дрожал от холода в своей рваной одежонке, пока его мать пряла пряжу у жаркого очага. Когда мальчик научился ходить, стало и того хуже: старуха ночью отправляла мальчика одного в горы, как будто не боялась, что он свернет себе шею, и думать не думала, как он своими ручонками отобьется от
