Уильям Теккерей - Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим
Простолюдинокъ набралось сюда многое множество; якмакъ, или кисейный подборникъ, который надѣваютъ онѣ, придаетъ удивительное однообразіе ихъ лицамъ; видны только носы и глаза, по большой части, хорошо устроенные. Милыя Негритянки носятъ также бѣлыя покрывала; но онъ не слишкомъ заботятся о томъ, чтобы скрыть добрыя черныя свои лица; вуали оставляютъ онъ на произволъ вѣтра и свободно смѣются. Вездѣ, гдѣ только случалось намъ видѣть Негровъ, они кажутся счастливыми. У нихъ сильно развита привязанность къ дѣтямъ. Малютки, въ желтыхъ канифасныхъ кофточкахъ, весело болтаютъ, сидя на плечахъ у нихъ. Мужья любятъ своихъ черныхъ женъ. Я видѣлъ, какъ одна изъ нихъ, держа ребенка на рукахъ, черпала воду для утоленія жажды маленькаго оборваннаго нищаго, — кроткая и трогательная картина милосердія въ образѣ черной женщины.
Было сдѣлано около ста выстрѣловъ съ эспланады, выходившей на Босфоръ, для предупрежденія правовѣрныхъ, что повелитель ихъ выступилъ изъ лѣтняго дворца, и садится въ яликъ. Наконецъ показался и яликъ; музыканты заиграли любимый маршъ султана; къ берегу подвели верховую лошадь, покрытую чапракомъ; евнухи, толстые паши, полковники и гражданскіе чины окружили султана, возсѣвшаго на коня. Мнѣ пришлось стоять отъ него очень близко. У него черная борода и прекрасное, лицо; блестящіе глаза его обведены темными кругами, блѣдныя щеки впали. Но красивое блѣдное лицо очень умно и привлекательно.
Когда султанъ шелъ въ мечеть, къ нему, черезъ головы жандармовъ, полетѣли просьбы со ступенекъ эспланады, на которыя взгромоздилась толпа. Раздался общій крикъ, требующій правосудія, и сквозь толпу, размахивая исхудалыми руками и завывая жалобнымъ голосомъ, ринулась впередъ старуха, въ рубищѣ, съ открытой, изсохшею грудью. Никогда не видалъ я болѣе трагическаго отчаянія и никогда не слыхалъ звуковъ, жалобнѣе ея голоса.
Лѣтній дворецъ построенъ изъ дерева и мрамора; ворота и рѣшетка его обременены странными орнаментами; надъ портиками блестятъ золоченые кружки, изображающіе солнце; длинный рядъ оконъ, темнѣющихъ надъ водою, прикрытъ желѣзными рѣшетками. Это, сказали намъ, гаремъ султана; и дѣйствительно, плывя мимо оконъ дворца, мы слышали шопотъ и смѣхъ внутри комнатъ. Любопытство овладѣло нами. Крѣпко хотѣлось мнѣ взглянуть хоть въ щелочку на этихъ удивительныхъ красавицъ, которыя поютъ подъ звуки тимпана, плещутся въ фонтанахъ, пляшутъ въ мраморныхъ залахъ или дремлютъ, развалясь на золотыхъ подушкахъ, тогда какъ нарядно одѣтые Негры подаютъ имъ трубки и кофе. Но это любопытство было уничтожено воспоминаніемъ о страшномъ разсказъ путешественниковъ, увѣряющихъ, что въ одной изъ самыхъ изящныхъ залъ дворца есть подъемная дверь, заглянувши подъ которую, вы можете видѣть воду Босфора, куда погружаются иногда въ холстинныхъ мѣшкахъ несчастныя красавицы. Когда опустится на минуту приподнятая дверь, танцы, пѣсни, куреніе и хохотъ снова начинаются попрежнему. Говорятъ, что вынуть изъ воды такой мѣшокъ считается уголовнымъ преступленіемъ. Въ тотъ день, когда мы плыли мимо дворца, я не видалъ ни одного мѣшка, по-крайней-мѣрѣ на поверхности воды.
Мнѣ очень нравится общее стремленіе нашихъ путешественниковъ выставить на показъ хорошую сторону турецкой жизни и разрисовать яркими красками нѣкоторыя изъ обычаевъ мусульманъ. Знаменитый авторъ «Пальмовыхъ Листьевъ» (Palm-Leaves), имя котораго славится подъ финиковыми деревьями Нила и произносится съ уваженіемъ въ шатрахъ Бедуиновъ, трогательно описалъ родительскую любовь Ибрагима-паши, который отрубилъ голову черному невольнику за то, что тотъ уронилъ и изувѣчилъ одного изъ сыновей своего повелителя. Этотъ же писатель сочинилъ краснорѣчивый панегирикъ гарему (The Harem), прославляя прекрасныя обязанности его обитательницъ. Я видѣлъ въ фамильномъ мавзолеѣ султана Махмуда прекрасный предметъ для стихотворенія въ новомъ оріентальномъ вкусъ.
Царственныя усыпальницы служатъ мѣстомъ для молитвы благочестивыхъ мусульманъ. Тамъ горятъ лампады и лежатъ списки корана. Проходя по кладбищу, вы непремѣнно увидите Турокъ, которые, сидя на скамьяхъ, воспѣваютъ строфы изъ священной книги, или совершаютъ омовеніе въ водоемахъ, готовясь приступить къ молитвѣ. Кажется, христіанъ не пускаютъ во внутрь этихъ мавзолеевъ: имъ позволено только глядѣть сквозь рѣшетку оконъ на гробницы усопшихъ монарховъ, дѣтей и родственниковъ ихъ. Узкіе саркофаги обставлены съ обѣихъ сторонъ большими свѣчами и прикрыты богатыми покровами. Въ головахъ возвышаются надгробные камни съ золотыми надписями; при женскихъ гробницахъ, дополненія эти просты и мало отличаются своей формою отъ памятниковъ нашихъ кладбищъ; но тѣ изъ нихъ, которыя поставлены надъ прахомъ мужчинъ, украшены чалмами и фесками. На камнѣ Махмуда блеститъ кисть, дополняющая головной уборъ новой формы султановъ.
Въ этомъ грустномъ, но блестящемъ музеумѣ замѣтилъ я двѣ маленькія гробницы съ красными фесками, прикрытыя также царскими покровами. Не помню, были ли тутъ свѣчи; но потухшее пламя краткой жизни не имѣло надобности въ нѣсколькихъ пудахъ воска для своего олицетворенія. Подъ этими саркофагами покоятся внуки Махмуда, племянники нынѣ царствующаго султана, дѣти родной сестры его, жены Галиль-паши. Теперь лежитъ и она подлѣ двухъ маленькихъ фесокъ.
Любовь къ дѣтямъ развита здѣсь въ высшей степени. На улицахъ Константинополя вамъ то и дѣло попадаются Турки съ своими маленькими, но пресерьозными сынишками, въ красныхъ шапочкахъ и широкихъ шараварахъ; въ игрушечныхъ лавкахъ такая суматоха, какой не найдешь въ любомъ европейскомъ городѣ. Въ Атмеиданѣ, хотя и стоитъ тамъ бронзовая колонна змѣй, перенесенная, по словамъ Моррея, изъ Дельфъ, я занимался больѣе толпами играющихъ дѣтей, нежели этой древностью, которую проводникъ мой, наперекоръ Моррею, признавалъ змѣемъ, воздвигнутымъ въ пустынѣ, по выходѣ Израильтянъ изъ Египта. Тамъ любовался я на маленькихъ Турчатъ, катавшихся въ пестрыхъ арбахъ, или раскрашенныхъ кареткахъ, которыя нанимаются въ Константинополь для дѣтскихъ прогулокъ. Мнѣ и теперь представляется одна изъ нихъ: зеленый, овальный кузовокъ, изъ окна котораго, окруженнаго грубо-нарисованными цвѣтами, выглядываютъ двѣ смѣющіяся головки, эмблемы полнаго счастія. Старый, сѣдобородый Турка везетъ эту каретку, а за нею выступаютъ вдвоемъ: женщина, въ якмакѣ и желтыхъ туфляхъ, и Негритянка, съ своей обычной улыбкою. Это нянька дѣтей, и на нее-то весело посматриваютъ изъ окна двѣ маленькія головки. Босоногій, толстый мальчишка завистливо глядитъ на эту арбу: онъ слишкомъ бѣденъ, а хотѣлось бы и ему покататься въ ней съ своимъ тупорылымъ щенкомъ, котораго держитъ онъ на рукахъ, какъ наши дѣвочки игрушку.
Окрестности Атмеидана чрезвычайно живописны. На дворѣ и вокругъ ограды мечети стоятъ палатки, въ которыхъ Персіяне торгуютъ табакомъ и сластями; превосходный сикоморъ ростетъ посреди отѣняемаго имъ фонтана, стаи голубей сидятъ по угламъ ограды, и здѣсь же, у воротъ, продается ячмень, которымъ добрый народъ кормитъ ихъ. Съ Атмеидана открывается прекрасный видъ на Софію, тутъ же стоитъ мечеть султана Ахмета, съ прекрасными дворами, деревьями и шестью бѣлыми минаретами. Это превосходное зданіе особенно поражало меня своимъ величіемъ. Христіане смѣло могутъ смотрѣть во внутрь его сквозь рѣшетку оконъ, не опасаясь оскорбленій. Заглянувши туда, я увидѣлъ нѣсколько женщинъ, сидѣвшихъ на цыновкахъ; посреди ихъ расхаживалъ мулла и говорилъ съ большимъ жаромъ. Драгоманъ объяснилъ мнѣ нѣсколько словъ его проповѣди: онъ осуждалъ своихъ слушательницъ въ дурной склонности говорить безъ умолку и слоняться по публичнымъ мѣстамъ. Вѣроятно, мы получили бы отъ него болѣе капитальныхъ свѣдѣній о слабостяхъ женскаго пола; но высокій Турка, ударивъ драгомана по плечу, принудилъ его удалиться отъ окна мечети.
Хотя Турчанки закрываютъ лица вуалями и кутаются съ головы до ногъ такъ безобразно, какъ только можно себѣ представить; однако же и эти средства скрыть себя отъ взоровъ любопытнаго мужчины кажутся имъ все еще не вполнѣ удовлетворительными. Однажды, вслѣдъ за мною, вошла въ лавку покупать туфли толстая, очень пожилая женщина, съ брильянтовыми перстнями на пальцахъ, выкрашенныхъ шафраномъ. Съ нею былъ сынъ Ага, мальчикъ лѣтъ шести, претолстый и преважный, въ казакинѣ, обшитомъ бахромою, и съ большой кистью на фескѣ. Молодой Ага пришелъ за парою башмаковъ; кривлянья его, когда онъ примѣривалъ ихъ, были такъ милы, что мнѣ хотѣлось срисовать этого мальчугана и его толстую мамашу, которая присѣла на скамейку. Этой женщинѣ пришло въ голову, что я любуюсь на нее; хотя и надобно было предполагать, что она по фигурѣ и комплекціи похожа на груду пломпудинга. Въ слѣдствіе такаго заблужденія, она поручила башмачнику вытуритъ меня изъ лавки, ссылаясь на то, что женщины ея званія не могутъ обуваться въ присутствіи иностранцевъ. И такъ, я принужденъ былъ удалиться, хотя и очень хотѣлось остаться мнѣ въ лавкѣ, потому что маленькій лордъ вскобенился въ это время такъ забавно, что казался мнѣ даже интереснѣе извѣстнаго карлика генерала Томъ-Томба. Говорятъ, когда затворницы сераля приходятъ на базаръ, въ сопровожденіи черныхъ евнуховъ, — иностранцы прогоняются съ него немедленно. Мнѣ случилось встрѣтить ихъ штукъ восемь, съ евнухомъ; онѣ были одѣты и закутаны также безобразно, какъ другія женщины, и, кажется, не принадлежали къ числу красавицъ перваго разбора. Этимъ жалкимъ созданіямъ позволяется выходить изъ гарема разъ шесть въ годъ, для покупки табаку и разныхъ бездѣлокъ; все остальное время они посвящаютъ исключительно на исполненіе своихъ прекрасныхъ обязанностей въ станахъ таинственнаго гарема.
