Александр Сеничев - Александр и Любовь
Принято считать, что эти нападки изощрявшихся друг перед другом бумагомарак поэта ничуть не ранили - он уже верил в свою правду. Тем более, что в вере этой его горячо укрепляли мама, любимая тетушка Марья Александровна и пока еще невеста - Люба.
Плюс стодневной давности лучший друг Боря.
Дружбе этой к тому моменту и впрямь едва стукнуло три месяца. А «додружбы» было и того меньше.
Со стихами Блока Белый познакомился заочно, в конце прошлого года в доме у всё тех же Соловьевых, с сыном которых Сережей был предельно накоротке. А уже в первую неделю 1903-го Саша с Борей наперегонки обменялись первыми письмами. Безо всякого преувеличения - наперегонки: Блок услышал о готовящемся письме Белого к нему и моментально послал свое - на опережение (к слову: это случилось на другой день после визита в дом Менделеевых с предложением себя в качестве жениха).
Эти письма «встретились», скорее всего, где-нибудь в Бологом, каковой факт Белый впоследствии истолковал исключительно как мистическое предназначение. Оба письма были полны взаимных расшаркиваний, клятв и заверений. Блок называл статью Белого «Формы искусства» гениальной, откровением, которого он давно ждал, и призывал его к жизненному подвигу: «На Вас вся надежда». Белый в свой черед венчал Блока царствием на поэзию: «Вы точно рукоположены Лермонтовым, Фетом, Соловьевым, продолжаете их путь, освещаете, вскрываете их мысли». И вообще - поэзия Блока «заслонила» от Белого «почти всю русскую поэзию». Всё: два одиночества встретились. Знаменитая «дружба-вражда» началась.
Странная это была дружба. Потому хотя бы, что невозможно представить себе большее несоответствие человеческих натур. Пушкинские «вода и камень, стихи и проза, лед и пламень» - точно с них писались. Блок - само воплощение сдержанности, умевший при всей своей неслыханной любезности глубокомысленно промолчать в знак согласия. С людьми сходился неохотно, даже туго. Белый же напротив - весь порыв и суета, говорун, непоседа, не способный ни на секунду отрешиться от нервной жестикуляции и обрести неподвижность. Для него первый же встречный становился долгожданной мишенью для общения. Неспроста ведь так хорошо знавшая обоих Гиппиус констатировала: Белого трудно было звать иначе как Борей -назвать же Блока Сашей никому и в голову прийти не могло. В августе в шаферы к невесте Блок приглашал, разумеется, Белого. Считается, что лишь внезапная кончина отца (на деле это оказалось предлогом) не позволила Боре выполнить сию почетную обязанность. Таким образом, первая их встреча отсрочилась еще на полгода, когда в январе 1904-го Блок с молодой женой пожаловал в Москву.
С вокзала - прямиком к Боре. Тот вспоминал, как впервые увидел в передней этого статного молодого человека с молодой нарядной дамой: «Все в нем было хорошего тона. вид его был визитный; супруга поэта, одетая с чуть подчеркнутой чопорностью. Александр Александрович с Любовью Дмитриевной составляли прекрасную пару: веселые, молодые, распространяющие запах духов.»
Вряд ли в тот момент он мог хотя бы предположить, сколько сил и страсти положит на то, чтобы попытаться разбить эту «прекрасную пару»...
Год первый
Долгожданный двухнедельный визит Блоков в древнюю столицу был поистине триумфальным.
Исполненные гостеприимства Боря с Сережей сразу же берут молодых в оборот и таскают их по Москве разве что не все 24 часа в сутки. Прогулки по городу и за город бесконечны - Воробьевы горы, Новодевичий монастырь, панихида на могилах всех Соловьевых, нескончаемые визиты, обеды у их знакомых и в «Славянском базаре», хождение на поклон к архиепископу Антонию, в Художественный театр.
Иногда, нагулявшись и валясь с ног, они обедают своей тесной компанией по-домашнему - на Спиридоновке, где молодых Блоков любезно поселили в пустовавшей уютной квартирке одного из хороших друзей - в каких-то двух шагах от Большого Вознесенья. Того самого, где Пушкин подвел к аналою Наталью Николаевну. Чудная пора, чудная компания, чудные обеды. Любовь Дмитриевна с удовольствием вживается в образ хозяйки, разливает «великолепный борщ». Блок бегает в лавочку за пивом и сардинками. Разговоры, веселье, молодость.
Но гвоздем того памятного анабасиса была, конечно, презентация Блоков декадентскому Парнасу. Обе недели богемная Москва собиралась исключительно «на Блоков». А недели у символистской братии, надо отметить, были расписаны предельно практично. По воскресеньям встречались у Белого в кружке его «аргонавтов» (от названия Бориного стихотворения «Арго»). Вторники проводили у Бальмонта. По средам принимал Брюсов - в отцовском старокупеческом доме на Цветном бульваре. Четверги же с пятницами оставались за «Скорпионом» с «Грифом» - двумя ведущими символистскими изданиями. Успех Блоков был неописуем.
Дамы шептались: «Блок - прелесть какой!». Мужчины - . Об их реакции мы читаем в письме самого Блока матери: «Кучка людей в черных сюртуках ахают, вскакивают со стульев, кричат, что я первый в России поэт».
Но даже это было ничто в сравнении с ажиотажем вокруг его Любы. Едва завидев ее, не пропускавший вообще ни единой юбки Бальмонт в минуту разродился стихами:
Я сидел с тобою рядом,Ты была вся в белом.Я тебя касался взглядом -Жадным, но несмелым.
На правах, да и по обязанности принимающей стороны Соловьев с Белым окружают Любовь Дмитриевну непривычным для нее прежде вниманием.
«Молчаливость, скромность, простота и изящество Любови Дмитриевны всех очаровали, - вспоминал Соловьев, -Белый дарил ей розы, я - лилии».
Ох, Любовь Дмитриевна, Любовь Дмитриевна! Знали бы Вы, сколько еще будет этих лилий с розами.
В узком кругу «аргонавтов» всё много проще, чем во «взрослых» салонах. Здесь Блок вообще - бог. Но здесь же предметом обсуждения становится почему-то даже частная жизнь божества. Перепевая Гиппиус, все бессовестно задаются одним и тем же вопросом: кто для Блока невеста? Коль Беатриче - на Беатриче не женятся; коли просто девушка, то свадьба на просто девушке - измена пути. Оказывается, союз Блоков - никак не их личное. Он - святое, он - хоругвь. Ему поклоняются как хоругви, но и треплют как портянку. Более прочих усердствует экзальтированный Сережа Соловьев. Он демонстративно не снимает сюртука, украшенного цветами с их свадьбы.
Вскоре выяснится, что и эти цветы - еще цветочки.
Столь бесцеремонное вторжение в запретное начинает понемногу бесить вежливого Блока. Он пытается уклониться от непрошенного амикошонства, которым грешит большинство «аргонавтов». Позже Белый признает: а ведь прав был Блок, запечатлев потом многое из увиденного в те дни в Москве в своем «Балаганчике»!
Ах, как много позже поймет он, что устроенная им с Соловьевым шумиха вокруг гостей не только не упрочила дружеских уз, но и слегка - пока еще только слегка, но фактически сразу же - отдалила их с Блоком друг от друга. Они носились с «герольдом религиозной революции», а это был просто 23-летний поэт. Мистик, но не такой, какими были все они - мистик, на дух не переносивший нецеломудренной мистической болтовни.
И чем дальше, тем сильнее ему не терпится вернуться домой.
Впрочем, нелепо было бы винить во всем одного Белого. Хотя бы потому, что сам Блок не счел нужным вовремя остановить всю эту вакханалию. Внутренне противясь ей, внешним образом он молча принял ухаживания декадентской Москвы. Редкий из современников не вспоминал позже об этой особенности блоковского характера - об этом его последовательном нежелании четко и внятно говорить о своих предпочтениях и нетерпимостях.
И эта предательская черточка натуры сыграет с ним в жизни еще не одну злую шутку. А пока - трещина. Чуть приметная, неопасная вроде бы даже. О которой, конечно же, никто еще и не думает. Но она уже есть. Трещинка...
За день до начала русско-японской войны уставшие Блоки возвращаются в родной Петербург. Но московские встречи еще добрых пару месяцев отрыгиваются у поэта нескончаемой чередой действительно нездоровых видений. Во всяком случае, именно мистикой называет он сам всё с ними происходящее. Как то: они с Любой вдруг сталкиваются в конке с чертом («и, что всего ужасней - лицом к лицу»).
Или: на лестнице внезапно тухнет сразу всё электричество, и Блок идет через это «дьявольское препятствие» к почтовому ящику ощупью «с напряженными нервами».
Именно в этот период «тусклых улиц очерк сонный» становится постоянным спутником Блока. Именно теперь он начинает надолго уходить куда-то. И за этим Куда-то всё отчетливее проглядывает недоброе От Кого-то. О нет - конечно же, нет, до настоящего взаимоотчуждения еще далеко, но Люба уже чувствует, уже тревожится: Саша не с ней. Мы не знаем, стало ли это тою же весной темой их специального разбирательства, но уже в апреле - непривычно рано - супруги перебираются в Шахматово, где Блок сейчас же с головою уходит в хозяйство.
