Жак Шардон - Эпиталама
Иногда она окидывала взглядом дорогу, смотрела на поля и деревья, неподвижно раскинувшиеся в сверкающем мареве, на маленький с ослепительно белыми стенами домик посреди сада, полного листвы и крупных желтых цветов. Около дома работала какая-то женщина. Берта знала, что женщина видит ее, но не узнает, и этот уголок деревни, куда она никогда раньше не заходила, казался ей некой далекой страной.
Уже на повороте дороги, посмотрев в сторону сосен, Альбер увидел белое платье.
— Вы не слишком поздно вернулись? — спросил он, беря Берту под руку. — Я уверен, что позавчера вы могли бы остаться подольше.
Они пересекли луг и подошли к небольшой рощице.
— Здесь нам будет хорошо, — сказал Альбер, садясь. — Если кто-то появится, я спрячусь за этим валежником, а вы продолжите свое чтение.
Он приподнялся, чтобы вытянуть ногу, и снова сел возле Берты.
— Вам не нравится, что я трогаю ваши руки, потому что вам жарко… Это ничего. Я очень люблю этот ваш маленький браслет… Эту тоненькую цепочку у вас на шее… Эти милые, простенькие украшения… это ведь слон висит у вас на браслете, ну да, слон, и колокольчик, и башмачок.
Он протянул руку, обнял Берту, прижал ее к себе и надолго замер, закрыв глаза; безмолвная обжигающая тишина окружала их.
Когда он разжал руки, то сразу увидел широко открытые и спокойные глаза Берты, казалось, наблюдавшие за ним все это время. Она тут же высвободилась из его объятий и немного отодвинулась.
— Ну и жара! — сказал Альбер, откидывая прядь волос со лба. — Видите, здесь мы в полной безопасности. С нашей стороны было бы очень неосторожно стоять напротив дома. Вчера мне как-то внезапно пришло это голову. И еще я подумал, что мне надо заехать в Фондбо. А то Дюкроке нас уже почти месяц не видели. Я заеду туда в четверг. Постарайтесь тоже прийти. Впервые я не буду все внимание уделять вам.
— В четверг? — спросила Берта, разглядывая насекомое в пожелтевшем мху. — Если Шораны поедут в Фондбо, я смогу поехать вместе с ними.
— Мари-Луиза не сказала вам, что нас подозревают…
— Нет, — сказала Берта, раздвигая траву, куда пыталась скрыться букашка. — На нас не обращают никакого внимания.
— Вы так интересуетесь насекомыми?
— Это жужелица, — сказала Берта.
— Жужелица! Надо же, какие у вас познания!..
— Я знаю названия кое-какой живности, потому что выросла в деревне и потому что Эдуар мне объяснял. Сейчас мы ее освободим. Это очень полезная букашка. Она поедает гусениц, — сказала Берта, ложась на траву.
— Сколько же всякого трагического, оказывается, происходит в траве! — сказал Альбер. — Если бы жужелица решила быть помилосердней, у нас совсем не стало бы овощей. А как бы тогда повели себя кроткие вегетарианцы? Я обсужу с госпожой Видар мораль этой нашей кровожадной помощницы. Добрая она или злая?.. Вы, конечно, слышали, что умерла Мари Брен.
— Да, Эмма мне сообщила. Вроде бы она умерла неожиданно.
— Кажется, Эснер построил для нее замок в Перигоре. Успели только ковры постелить. А она умерла. Какая красивая женщина! Вы помните ее? Надо бы вспоминать о ней хоть иногда. Это наша обязанность — вспоминать красивые исчезнувшие лица. Ведь после нас ее уже никто не увидит. О чем вы задумались, маленькая мечтательница?..
— Я думаю о том, что вы говорите, — сказала Берта, подходя к Альберу, который протягивал ей руки. — Я очень люблю размышлять надо всем, что вы сказали.
Тут она вдруг потрогала жилет Альбера, шаловливо и ласково прижимаясь к нему.
— У вас столько карманов! — восхитилась она.
Она вытащила часы Альбера, потом, роясь в другом кармане, извлекла оттуда бумажку и с важным видом развернула ее.
— Какой вы еще ребенок! Это же обыкновенный трамвайный билет.
— А я думала, вы выбрасываете их раньше времени.
— В тот день я старался исправиться. Бросьте вы эту паршивую бумажку. Дайте лучше мне ваши руки, очаровательная малышка…
Он снова обнял Берту, будто собираясь баюкать ее, но вдруг его объятие стало сильнее. Испуганная, покорная, лишенная сил, но еще способная себя контролировать, Берта почувствовала, что прическа ее растрепалась, платье трещит, а лицо обжигают прикосновения шершавых щек.
Вне себя от стыда, испытывая ненависть к этому человеку, она встала.
— Не уходите! Сегодня вы уходите еще раньше.
Но она уже бежала по лугу, не говоря ни слова, не поднимая глаз. Она быстро шла по дороге меж белых от пыли кустов. Воспоминание, которое она пыталась выбросить из головы, словно пристало к ней, вызывая испарину, румянец на щеках, ощущение беспорядка. Ей казалось, что вот-вот на повороте дороги появится какой-нибудь прохожий и станет расспрашивать ее обо всем. Мысленно она представила себе свою семью, встревоженную ее исчезновением, мать, беспокойно кружащую по саду. А может, уже успели предупредить и Эдуара?
Она открыла входную дверь, взволнованная и измученная, но тут же убедилась, что с момента ее исчезновения ничто не изменилось; дом встретил ее мирной прохладой, и его тишина была полна свежести и благодушия.
Поправляя прическу, она поднялась по лестнице. Дети спали. В своей комнате она рухнула на стул, все еще ослепленная блеском дороги. Уставшая, растерянная, она механически трогала пальцами свои влажные на висках волосы. Наконец, она встала и, смочив губку в воде, освежила лицо.
Тут она услышала шум подъезжающей машины. И тотчас же раздались неровные, тяжелые шаги госпожи Дегуи.
— Приехала госпожа Дюкроке! — сказала она, не глядя на Берту. — Быстро спускайся вниз. Скажи, чтобы Роза приготовила чай. Подай сливовый пирог и пирожные.
Из гостиной доносились громкие голоса и восклицания.
Перед ужином Берта вышла на веранду и раздвинула шторы. Несмотря на удлинившиеся к вечеру тени, из-за жара прогревшейся за день земли дышалось по-прежнему тяжело. Берта взяла за руку маленькую Жанну и вышла с ней в сад.
— Ты же сейчас вымокнешь! — крикнула она, видя, что Жанна пошла к гелиотропам, сплошь усыпанным мелкими водяными капельками.
Она направилась к огороду. Солнце бросало свои последние слепящие лучи на это открытое пространство.
Старый Жак носил туда-сюда лейки, топая грязными, обутыми на босу ногу сабо. Около грядки с артишоками Берта заметила гвоздики, и ей вспомнилась фраза, однажды произнесенная Альбером: «В пору цветения эти бордюры из белых гвоздик благоухают». Она представила себе Пикодри, лицо Альбера и все то прекрасное утро, потом подумала об их прогулке по дороге, о том, как нежно тогда звучал его голос. Она повторяла про себя понравившиеся ей слова Альбера и медленно и рассеянно, словно в этот момент он шел рядом с ней, срывала редкие гвоздики, еще цветущие среди зеленой травы.
Во время ужина, когда Берта молча и прямо сидела на стуле в свете лампы, она вдруг вспомнила утреннюю выходку Альбера. «И как я могу любить его?» — подумала она, вздрогнув от стыда.
Шаппюи обратил внимание на ее серьезное лицо.
— А Берта становится взрослой девушкой. Скоро надо будет подыскивать ей мужа, — шутливо сказал он, вытирая лоб, всегда покрывавшийся потом во время еды.
— Ну не так уж и скоро, — ответила Берта, улыбаясь.
После ужина она поднялась в свою комнату. Она разделась, не зажигая света, накинула белый пеньюар и села у окна.
При свете звезд, в которых как будто догорал жаркий день, от черных грядок шел аромат цветов и влажной земли. Стрекотание кузнечиков напоминало шум в ушах, как при лихорадке.
Берта сидела с распущенными волосами, потом ей стало жарко от их тяжести и она встала, чтобы заколоть их. Проходя мимо зеркала, она увидела на фоне темной стены свой бледный силуэт и маленький букет белых гвоздик на столе.
«Интересно, что он сейчас делает? — подумала она, снова усаживаясь у окна. — Он сказал, что как-нибудь вечером зайдет в сад». Она стала разглядывать темные заросли. Вдруг в аллее сверкнула маленькая искра, осветив лицо Эдуара, закуривавшего сигару.
«Может быть, он там», — подумала Берта, вспоминая голос Альбера и все то, что она в нем любила.
Облокотившись на подоконник, она свесила вниз одну руку и представила, что он держит ее; эта ночь, которой он тоже, конечно, любовался, сближала их. Берта медленно закатала до плеча рукав пеньюара и посмотрела на свою обнаженную руку, на которой в слабом свете звезд выделялось коричневое родимое пятнышко.
* * *В тот день они опять шли по тропинке в сторону Сент-Илера, потом пересекли ржаное поле. Они шли очень медленно, как бы размышляя, и внимательно разглядывая срезанную солому, покрытую маленькими белыми скорлупками, которые трещали под ногами. Пронзительный гомон кузнечиков то смолкал, то начинал звучать с новой силой, похожий на звук металлической струны, которая дрожит все сильнее и сильнее.
