Менделе Мойхер-Сфорим - Фимка хромой
— Кушайте на здоровье! Приятного аппетита!
— Где это ты, Фишка, раздобыл сухую колбасу? — спрашиваем мы. — Из нашей картошки и лука могла бы получиться только «рыбная» картошка.
— Где я раздобыл колбасу? — отвечает Фишка. — У себя в торбе. Мне случайно удалось припрятать свою торбу от этого злодея, черти бы его побрали!
— Расскажи, Фишка, — просим мы его, — что с тобой произошло?
— Эт! — произносит он со вздохом. — Долго рассказывать. Очень длинная история.
— День еще велик, времени у нас, слава богу, хватит. Можно слушать. Давайте запрягать! — обращаюсь я к Алтеру. — Поедем, а Фишка нам по дороге будет рассказывать.
Когда повозки наши были уже готовы, я пригласил всех к себе в кибитку. Но Алтер уговорил нас сесть к нему. «У меня, — сказал он, — свободнее, не так много товару». Я пошел на уступки: мы сначала посидим немного у него, а потом у меня.
В КИБИТКЕ У АЛТЕРА ЯКНЕГОЗА
— Ну, Фишка! Давай! Выкладывай! — просим мы его, как только уселись в кибитке и добились от наших лошадок, чтобы они тронулись с места. Но Фишка мнется, сидит опустив глаза и хрустит пальцами.
— Не знаю, право… неловко как-то… Ни с того ни с сего — вдруг рассказывать! Не умею я. Неудобно, право…
Я подбадриваю Фишку. Алтер со своей стороны уговаривает его:
— Глупенький, трудно только начать. Стоит сказать первое слово, а там пойдет как по маслу. Я по себе знаю. Что тут особенного? Сам потом увидишь, что это пустяки… Словом, Фишка, женился ты, понимаешь ли, на слепой сироте. Ну, ладно, это мы уже знаем. Короче говоря, что же дальше?
— Дальше? Черт бы ее батьке и его прабатьке! — в сердцах выпаливает Фишка. — Сыграли они со мной шутку!..
— Ну, ну, ну! — подгоняем мы замолчавшего Фишку. Фишка снова раскрывает рот и начинает уже несколько спокойнее:
— Ох и женушка!.. После свадьбы мы совсем неплохо жили. Как порядочной чете жить полагается. В долгу перед своей женой я как будто не оставался. Честное слово, отсохни мой язык, если вру! Ежедневно по утрам я, как полагается, отводил ее на место возле старого кладбища, где она обычно сидела на соломе и просила милостыню, причитая таким жалобным голосом, что всех за душу хватало. Несколько раз в день я приносил ей туда то горшочек супа, то горячую пышку, то соленый огурчик, то яблочко. На, мол, подкрепляйся! Человек сидит все время на одном месте, хлеб зарабатывает! Не раз, бывало, я просто так приходил проведать ее, посмотреть, как она себя чувствует, а заодно и, помочь ей справиться с выручкой: дать одному-другому сдачи с трех грошей, с алтына, напомнить ей о старых долгах, причитающихся с горожан, которые, проходя мимо, не расплатились тут же наличными, а пообещали отдать в другой раз, отогнать козу или корову, которым вздумалось, гуляя по улицам, выхватить из- под сиденья клок соломы. Перед осенними праздниками я водил ее за город, на кладбище, на большую ярмарку. Там она обделывала свои дела не хуже всякого рода служек, канторов, причетчиц, почтенных попрошаек, псаломщиков, благодетельниц, могильщиц, плакальщиц и иных слуг боговых. И доилась коровка, родные мои! На жизнь, что и говорить, хватало! Но когда человеку хорошо, ему хочется лучшего, когда имеешь хлеб, хочется пирога.
— Знаешь что? — стала поговаривать моя жена, — Такие люди, как мы с тобой, такая пара, уверяю тебя, нигде на свете не пропадет. В нашей профессии изъяны — не изъяны, а достоинства. Другие на нашем месте зарабатывали бы большие деньги. Мы с тобой разини и не делаем того, что нужно. Послушайся меня, я чуть постарше и опытнее тебя. Возьми-ка, Фишка, выведи меня в божий мир, в новые места, и ты увидишь, — попомни мое слово! — будем в золоте ходить. Здесь уже почитай и делать-то нечего. Просидишь иной раз невесть сколько времени, пока кто-нибудь сжалится и подаст грош. Чего только люди не рассказывают об успехах холерного жениха Лекиша и жены его Переле! Они сразу же после свадьбы уехали, и везет им, не сглазить бы, с тем самых пор! Мотл-попрошайка встретился с ними в Кишиневе, когда они ходили побираться. Торбы у них, рассказывает он, полны всякого добра: кусков булки, побольше, чем те, что у нас по субботам дают дворнику, мамалыги, копченой баранины, колбасы, жира. Переле сияет как ясное солнышко. Загляденье, да и только! Разжирела, раздалась вширь, с двойным подбородком, графиня — да и только! Глупска она и знать не хочет! А люди, приезжающие из Одессы, надивиться не могут счастью другого холерного жениха — Ионтла. Они видели, как он передвигается на сиденье от магазина к магазину. Господь бог помогает ему. Он недурно зарабатывает. Люди на него глядят не наглядятся. В Одессе, говорят, калек достаточно: со всех концов света туда добираются убогие, к ним уже привыкли. Но куда им до глупских! Каких поставляет Глупск, даже Англия не в силах поставлять. Глупск, говорят люди, славится на весь мир. На глупского калеку бегут любоваться, как на чудище заморское… Право, и нас бог не оставит. Давай, пока лето не прошло, двинемся в путь. Не медли! Дня и того жалко.
Разохотила меня жена, и мы пустились в путь.
Что вам сказать, уважаемые? Грех жаловаться — дела у нас шли очень хорошо. В какую бы деревню, в какой бы город мы ни приходили — всюду мы были в чести. Каждый обращал на нас внимание, никто не отказывал. Всякая богадельня бывала для нас открыта, домов сколько душе угодно, — знай ходи и бери — и в карман, и за пазуху, и в торбу! Синагогальный служка брал с нас несколько грошей и за это направлял нас на субботнюю трапезу всегда вместе в один двор. Жена учила меня ниществовать. Я в этом деле был еще новичок и не знал как следует всех правил хождения по миру. А она мастерица: знала все тонкости. Она меня учила, как надо входить в дом, как притворно стонать, кашлять, какую при этом корчить жалостную мину, где просить, а где и требовать милостыню, торговаться, приставать, настаивать… Когда благодарить, а когда и поносить, ругать, проклинать. Думаете, это так просто — ходить по миру? Нет! Это целая наука. У евреев, чтобы разбогатеть, нужно только счастье. Наглость, бесстыдство и другие качества приходят потом сами собой. Но для того чтобы стать еврейским нищим, по-настоящему нищим, одного счастья мало. Нужно знать еще много вещей, необходимых для дела. Нужно уметь притворяться, влезать в душу, так чтобы тот хоть лопни, а вынужден был подать милостыню.
Мы с женой были нищими-пешеходами. Вы, я вижу, дорогие мои, смотрите на меня с большим удивлением, вам непонятно, что это значит? Разрешите, я вам объясню. Уж если я начал рассказывать, то постараюсь растолковать, как умею, вам и это.
Нищие, как солдаты, делятся на пеших… Погодите- ка, тут ужасная путаница: сотни различных видов, трудных прозвищ. Черт их, в общем, знает! Нищих — что мусору… Есть и такие и этакие: бедняки, нищие, убогие, неимущие, побируши, бездельники, попрошайки, местные лизоблюды… Без числа, без счета!.. Погодите, дайте-ка мне подумать.
Однако и размышления Фишки ни к чему не привели. Он запутался в огромных полчищах нищих и никак не мог выбраться. Из его слов я понял, что нищие всех видов делятся у нас на следующие категории: пеших, или нищих-пешеходов, скитающихся пешком, и конницу, или нищих, кочующих в кибитках. Кроме того, они еще подразделяются на виды: городские нищие, то есть такие, которые родились в каком-либо городе, обычно где-нибудь на Литве, и полевые нищие, которые родились в поле, в кибитке. Их предки испокон веков кочуют. Это еврейские цыгане. Они вечно скитаются по белу свету, рождаются, растут, женятся, плодятся и умирают в пути. Это люди, свободные от всего — от налогов, коробочного сбора и тому подобного, от молитвы и от всех вообще предписаний еврейской религии.
Они никому не подчиняются. К разделу городских нищих относятся просто нищие: мужчины, женщины, девицы и парни, которые ходят с сумой по миру в начальные дни месяца и просто в будни и собирают гроши или куски хлеба. Большая часть подростков из этой категории бегает по улицам и пристает к прохожим так назойливо, что поневоле подашь им милостыню, лишь бы отделаться, Далее следуют нищие, промышляющие божьим именем. Это попрошайки, бездельники, ютящиеся в каждой молельне. Они читают Псалтырь и поминальную молитву над покойниками, на кладбищах и в годовщину смерти. К ним можно присовокупить и часть синагогального причта. К городским относятся также нищенствующие во имя Священного писания и ради благодеяний. Это отшельники, покидающие жен и детей, забирающиеся куда-нибудь на чужбину, в молельню, изучающие талмуд и живущие на общественный счет. Ешиботники, которые околачиваются без дела, почесываются за печкой в синагоге и кормятся по дням у городских обывателей. Евреи, расхаживающие с платочками в руках, и всякого рода благодетели, собирающие пожертвования якобы на богоугодные дела. Скрытые нищие из обывателей, получающие пожертвования и милостыню тайком. Полунищие, как, например, учителя талмудтор во многих городах, которые и ребят обучают и побираются в то же время, равно как и синагогальные служки, стряпчие, раввины: каждый из них наполовину то, что он есть, а наполовину, как и все прочие, — нищий с сумой. «Праздничные» нищие, которые обыкновенно побираются в пурим[21] или накануне праздников, когда евреи вообще настраиваются на веселый лад и на радостях пускаются по миру целыми компаниями собирать милостыню якобы для других, несчастных. Нищие- заемщики, которые в течение всей жизни принимают пожертвования под видом краткосрочных займов: не сегодня-завтра, мол, они с благодарностью вернут должок.
