Макс Фриш - Синяя борода

— По всей вероятности, потому вы и не могли сопротивляться, когда вам связывали ноги, или вы считали, что это любовная игра?

Улыбающаяся жертва — девочка.

— Бывало ли, чтобы господин доктор Шаад прихо­дил к вам с цветами? И если да, то были ли это лилии? Обвиняемый утверждает, что он не любит лилий и ни­когда в жизни не дарил лилий. Можете вы это под­твердить? И если да, то кто в ту субботу принес или прислал вам свежие лилии, которые были найдены на трупе?

Улыбающаяся жертва — с собакой.

— Поскольку вы являетесь жертвой, вас нельзя заставить давать показания, фрау Цогг; с другой сторо­ны, ваши показания были бы очень полезны.

— ...

— Фрау Цогг, мы не можем точно установить, когда вы приняли снотворное. Согласно медицинской экспер­тизе, не исключено, что в шестнадцать часов вы еще бы­ли в состоянии открыть дверь в свою квартиру. Одной свидетельниц, правда, она несовершеннолетняя — кажется, что она помнит, как вы позднее задернули шторы. Верно ли это? Мы точно знаем, что вы не обеда­ли. Чем вы занимались, фрау Цогг, до убийства?

Улыбающаяся жертва — собирает грибы.

— Относительно галстука, который вы однажды убрали из прихожей, после того как он вызвал недоволь­ство вашего посетителя: вы знали, чей это галстук?

Улыбающаяся жертва — за рулем «порше».

Суду известна лишь небольшая часть ваших посетителей, фрау Цогг, поскольку в вашей книге записей они значатся чаще всего только по имени, и расплачивались они, очевидно, не чеками... Возможно, был какой-то посетитель, который обнаружил указанный галстук обвиняемого в вашей зеленой бидермайеровской спальне и пришел в ярость?

— ...

— Вы поняли вопрос?

— ...

Бывают мужчины, которые влюбляются, даже если платят за любовь, они не желают признавать того, что им, собственно, хорошо известно, и, так сказать, падают с неба на землю, когда случайно обнаруживают галстук, принадлежащий другому...

Улыбающаяся жертва.

— Кто бы это мог быть, фрау Цогг?

Улыбающаяся жертва — в кругу семьи.

— Я задам вопрос иначе...

Хуже всего — полусон, когда кажется, что на улице уже стоит наготове машина с маленькими зарешеченными окошками, хотя и в полусне знаешь, что ты оправдан.

— Так какая же это была рыба?

— Большая.

— Щука?

— Больше.

— И рыба лежала на земле?

— Да.

— Но она была живая — так вы сказали?

— Да.

— Вы когда-нибудь слышали, господин доктор Ша­ад, чтобы рыба, какой бы большой она ни была, прогло­тила змею?

— Я тоже был удивлен.

— А что случилось дальше?

— Я смотрел. Это было ужасно: сперва она прогло­тила половину змеи, начиная с головы, и я знал — больше рыбе не проглотить. Я видел, как змея начала медленно шевелиться, и рыба вдруг поняла, что умирает, а змея стала медленно выползать из мертвой рыбы...

— И на этом вы проснулись?

— Это было ужасно.

— Господин доктор Шаад...

— Ужасно!

— Вы знаете, что означает этот сон?

Ничего не остается, кроме прогулок по окрестностям.

— Вы все еще утверждаете, что расстались с жер­твой в добром согласии?

— Да.

— От этого показания вы не отказываетесь?

— Нет.

— Когда вы вспомнили, что в то утро, пока вы вместе пили чай, непрестанно звонил телефон и Розалинда встала и вытащила штепсель из розетки, а вы рассмея­лись, потому что это напомнило вам времена вашей совместной жизни?

— Только сейчас пришло на память.

— Вы не сказали об этом на суде.

— Это выпало у меня из памяти...

— Зато на суде вы сказали, что в то утро, придя к Розалинде, вы не заметили в ее квартире лилий.

— Совершенно верно.

— От этого показания вы не отказываетесь?

— Нет.

— Далее вы утверждали, что никогда не давите лилий, не любите этих цветов, считаете их пошлыми...

Банально-торжественными.

— Вы так заявили, господин доктор, и, к счастью, одна свидетельница, жена привратника, подтвердила на суде, что, когда она в то утро встретила на лестнице господина доктора Шаада, он не нес никаких цветов для мадам Цогг, а уж тем более лилий...

— Это правда.

— Вы никогда в жизни не дарили лилий?

— Это правда.

— Вы были потрясены, увидев сделанный полицией снимок: труп на ковре, пять лилий на трупе...

— Это было ужасно.

— Эти лилии подарили не вы?

— Я часто видел в квартире лилии.

— Вы об этом не сказали на суде...

— Каждый раз пять штук.

— Почему вы об этом не сказали?

— Не знаю...

— Предварительное заключение длилось почти де­сять месяцев, господин Шаад, судопроизводство три недели, у вас было достаточно времени, чтобы обо всем рассказать.

— Это выпало у меня из памяти.

— А сегодня здесь, в лесу, где никакой судья вас не допрашивает, вы вдруг припомнили, что часто видели в квартире лилии!

— Каждый раз пять штук.

— Телефон звонил непрестанно, и она, очевидно, знала, кто звонит, потому и вытащила штепсель из ро­зетки, и вы рассмеялись, поскольку это напомнило вам времена совместной жизни, а когда Розалинда пошла на кухню, чтобы приготовить еще тостов, вы не удержались и встали, чтобы взглянуть на письмо, которое Розалинда так и не вынула из портативной пишущей машинки. Верно это? Вы прочитали по крайней мере обращение.

— Это верно.

— Что же это было за обращение?

— Чрезвычайно нежное.

— Вы не помните имени?

— Это было ласкательное имя...

— Обо всем этом вы не сказали на суде, потому ли, что вам неприятно, господин доктор Шаад, что вы загля­нули в чужое письмо, или почему-либо другому?

— Это действительно выпало у меня из памяти.

— Потому что вам это было неприятно.

— Какое мне было дело до ее романов!

— И еще у вас выпало из памяти, что потом, после того как вы выпили рюмочку по дороге, вас обуяло желание зайти в цветочный магазин и послать ей пять лилий.

— Это была шутка.

— В котором часу это было?

— Не имею представления.

— Но это были лилии...

— Совершенно верно.

— Господин доктор Шаад!

— Это правда.

— Что еще у вас выпало из памяти?

Прогулки по окрестностям тоже, конечно, не помогают.

— К сожалению, господин Шаад, то, что вы вчера заявили в полиции, — неправда: вы прибыли в Рацвиль не пешком. К сожалению! Иначе вы не оказались бы сейчас здесь, в больнице.

— Нет...

— Вы наехали на дерево.

— Да, признаюсь...

— А дорога вообще была не скользкая, даже не мокрая. Вы опять сказали неправду, господин Шаад, и на асфальте не было палой листвы, ведь сейчас лето, вам стоит только открыть глаза, и вы увидите за окном зеленые листья.

— Как так не пешком...

— Вы чувствуете, что кто-то держит вас за руку?

— Да

— Вы знаете, кто держит вас за руку?

— Женщина.

— Почему вы не открываете глаза?

Все кругом белое, бесформенное и белое.

— Почему вы поехали именно в Рацвиль?

— Это моя родная деревня.

— Верно, господин Шаад, но почему вам понадо­бился унтер-офицер именно рацвильской полиции, когда вы вдруг решили сделать признание, что вы убили Роза­линду Ц.? Ведь вы могли это сделать в любом полицей­ском участке.

— Но я был в Рацвиле.

— Вы давно уже не бывали в Рацвиле, вы ведь едва узнали деревню. По меньшей мере у двух человек вы справлялись, Рацвиль ли это. В гостинице «У медведя», где вы пили черный кофе после минеральной воды, вы рассказали хозяину, что прибыли в Рацвиль пешком, хотя ваша голубая машина стояла у церкви.

Утром она стояла у гравийного карьера.

Как и всегда, когда вы гуляете...

— Совершенно верно.

— Возможно, вы хотели прогуляться, вполне воз­можно. Но, вероятно, вы передумали, господин Шаад, и вернулись к машине, чтобы поехать в Рацвиль. Вы этого не помните?

— Я вдруг оказался в Рацвиле.

Согласно полицейскому донесению, вы были со­вершенно трезвы, когда появились у унтер-офицера Шлюмпфа. Через два часа вас отпустили — ровно в семнадцать десять, опять-таки трезвого. И вы не стали заходить в гостиницу «У медведя», чтобы выпить чего-нибудь, или в гостиницу «Под короной» — это по време­ни было бы невозможно: авария произошла в двадцати девяти километрах от Рацвиля, меньше чем через чет­верть часа после того, как вас отпустили из общинного управления Рацвиля; для этого вам пришлось бы ехать со скоростью сто двадцать километров в час.

— Это был бук?

— Почему вы решили наехать на дерево?

— Правду, и ничего кроме правды.

— Это был не бук, а сосна, господин доктор, вне всяких сомнений; по-видимому, вы уже и раньше соби­рались наехать на дерево, один раз вы увидели липу, потом, возможно, бук.

— А это была сосна...

— Да.

— А это были лилии...

— Вы опять говорите о другом, господин Шаад... Что касается вашего признания: понял ли вообще этот унтер-офицер, о чем вы ему говорили? Или вам пришлось рассказать всю историю убийства и про удушение гал­стуком, и только тогда он надел на вас наручники?