Федор Решетников - Подлиповцы
– Ах, черти! – ворчит Пила. – В меня вы, стервы, уродились, сильные будете… – Пила даже радовался, что ребята его умеют драться, и всегда отнимал у них хлеб с бою, причем, конечно, ребятам больно доставалось. О Матрене нечего сказать. Она постоянно сидела или лежала на полатях да говорила с хозяйкой, большею частию о подлиповцах и Апроське. XVII На пятый день Пила увидел в толпе прибывших вновь крестьян своих однодеревенцев, Елкина и Морошина, прозванных по-подлиповски Елкой и Морошкой. Пила обрадовался. До сих пор он редко вспоминал подлиповцев, даже стал забывать Апроську.
– Вот они! – весело вскричал Пила Сысойке. – Ах вы лешие! бурлачить?
– Бурлачить.
– А пошто?
– Да Пилы нет, што за жизнь, – говорил Морошка.
– А ребята как?
– Баба в городе осталась и ребята с ней.
– Есть деньги?
– Есть.
– Украл?
– Украл.
– Ах, леший, леший! А со мной-ту что было, ужасти! – Пила начал рассказывать, как его избили, и повел своих однодеревенцев в питейную лавочку.
– Уж мы все знаем, – говорили прибывшие подлиповцы.
– Ну, ошшо не все померли? – спросил Пила Морошку. – А Агашка жива?
– После твоей Апроськи парень да девка Тычинки померли… Агашка ушла с бабкой, – куды-то в дом робить взяли.
– Ишь ты… А поп?
– Што с ним… Да я, почсь, и не видел его.
– А как… сам зарыл?
– Сам.
– Ну, теперь кто там у те?
– Да жена.
– А околиет?
– Пусь.
– Ах, чучело!.. Жалости в тебе нет.
– Так таперь кто там? Корчага да Кочеражка? – спросил Сысойко.
– Идти тожно хочут совсем: уйдут, тоже и моя баба с ними.
– А ты бы и взял их! Ну уж, и край! Кто же в Подлипной-то останется?
– А собака!..
– Эво! И собаку с собой надо. А дома-то как?
– Дома! Эко диво! што с домами-то?.. Помрут? Подлиповцы стали ходить вместе с товарищами Пилы и составили особую толпу.
– Мы, ребя, тожно все пойдем. Смотри, не отставать, а што бог даст, все пополам, – усовещивал Пила своих однодеревенцев.
– Уж не бай; ты голова, не нам чета. Наконец приехал прикащик из Шайтанского завода за наймом бурлаков. Около Шайтанского и прочих заводов хотя и есть крестьяне, но они считают за лучшее остаться дома, а крестьяне других северных уездов губернии рады за небольшую плату наняться в бурлаки. Бурлакам платят от восьми до пятнадцати рублей за сплав барки от завода до Елабуги и других городов выше Нижнего, откуда металлы сплавляются уже пароходами. Крестьяне, числом около ста, собрались на рынке. Пришел прикащик. Крестьяне шапки сняли.
– Вы бурлачить?
– Бурлачить.
– Кажите паспорта! Паспорта были у двадцати человек, преимущественно крестьян Соликамского и Чердынского уездов.
– А у вас есть паспорта? – спросил прикащик остальных.
– Батшко, не губи!.. Каки тут еще паспорта?.. – вопили крестьяне.
– Беспаспортных мне не надо. Крестьяне в ноги ему поклонились. Долго возился с крестьянами прикащик. Не понимают они его. Ему каждый год приводилось возиться с ними, и он все-таки обделывал дело: сам ездил в волости, выправлял паспорта бурлакам и вносил за них деньги. Теперь он заключил со всеми крестьянами контракт; отобрал паспорта, у кого они были, дал паспортным по рублю, а беспаспортным по полтиннику; велел дождаться его, а сам отправился в их волости. После отъезда прикащика все крестьяне загуляли. Загуляли и Павел с Иваном, которые хотя и были всех моложе, но тоже попали в бурлаки и получили по тридцать копеек денег. Целую неделю кутили бурлаки, до тех пор, пока не издержали все деньги. Да и промысловые рабочие то и дело подговаривали простаков на выпивки и угощались на их счет сами. Но когда у бурлаков не стало денег, рабочие два вечера сряду угощали их на свой счет, за что промысловые рабочие очень понравились бурлакам. Павел и Иван купили себе лапти и валенки, а остальные деньги проели на булках. Одна только Матрена скупала, ее не приняли в бурлаки. Она поступила работницей на варницу и содержала Пилу, Сысойку и детей. Три с половиной недели бурлаки ждали прикащика. В это время они хотели уйти, но их отговаривали промысловые рабочие тем, что теперь уже нельзя, так как получены ими задатки. Большая часть их работала на пристанях, у барок и у варниц, и только небольшими заработками они пробивались в селе. Наконец приехал прикащик. Он пересчитал всех крестьян, записал их снова, показал им паспорта, взятые на полгода, выбрал из них четверых в лоцманы, дал всем, кроме лоцманов, по рублю денег, а лоцманам по три рубля, велел идти в завод. Уладивши все с крестьянами, прикащик уехал. Прикащиком было нанято еще более ста человек, только на самых местах, в селах и деревнях Вятской губернии. Все крестьяне, накупив по две пары лаптей, по три ковриги хлеба, соли, наелись на ночь сытных щей, крепко уснули, а утром, вставши до свету, закусили крепко на дорогу, увязали плотнее свои котомки, собрались за селом и тронулись в путь. Матрена долго следила за подлиповцами. Идут они, идут в большой толпе… вон Ванька да Пашка оглядываются и утирают слезы… Не взяли Матрену! заплакала она и ушла в варницу… Один только Тюнька не знает теперь горя: он рано встает с маленькими хозяйскими детьми, и как только встает он да хозяйские дети, и начинается у них беготня да игры. Хорошо еще, что хозяйка, мастерская жена, добрая и есть с кем Тюньке порезвиться, а не будь ни этой хозяйки, ни детей ее, что бы сталось с Тюнькой и Матреной? Как бы она стала работать с ребенком? А работа ее такая: дрова она в варницу таскает да из варниц в амбары соль на плечах по длинной лестнице носит. Трудная работа досталась Матрене…
Часть вторая. БУРЛАКИ
I
Итак, наши подлиповцы отправились бурлачить с товарищами. Всех шло сто тридцать один человек. На подлиповцах такая же одежда, в какой они были в Чердыни и в Усолье. На прочих товарищах или такая же одежда, как и у подлиповцев, или разнообразная: тут были полушубки из разных шкур, большею частью распластанные, в лохмотьях, без заплат, или просто изорванные сермяги, поддевки и что-то среднее между сермягой и поддевкой, называемое просто гунькой; у всех разнообразные шапки, хотя повсюду и одинаковые; большие, из шкур или войлочные, наподобие горшка; на руках у каждого рукавицы, или кожаные, или из шкур, или шерстяные; на ногах у каждого лапти. У каждого на спине висит котомка с хлебом, кое у кого с разным тряпьем. Ниже котомки болтаются по паре или по две пары лаптей. Спасибо еще прикащику, который нанял их бурлачить: он не поскупился дать каждому задаток; не дай он денег крестьянам, как бы они пошли в дальний путь без хлеба и лаптей? Все они шли до сборного места, то есть до завода, целых три недели, и шли, как некогда шли евреи по пустыне Аравийской, с тою только разницей, что были русские крестьяне, бежавшие от своих семейств. Шли они врассыпную по большим и проселочным дорогам, узким тропкам; плутали по целым дням в незнакомых местностях; ругались, мерзли, дрались и даже раскаивались, что пошли. Их взялись вести четыре лоцмана, уже несколько лет занимавшиеся бурлачеством и знавшие все станции-пристани от Чердыни до Нижнего и от Билимбаевского завода до Перми; но у этих лоцманов не было согласия в выборе дорог: каждый из них жил в разных местах зимой и отправлялся на Чусовую своими дорогами; сошлись вместе, каждый хотел идти по своей дороге. Вот наконец они согласились; все крестьяне идут за ними. Идут они два часа, едва-едва переступая ногами, не торопясь, разговаривают, поют песни грустные, долгие и тяжелые, а больше молчат. Проезжающие заставляют их сторониться, и кто из ста человек не успел своротить с дороги, того ямщик хлещет витнем. Крестьяне ругаются, хохочут и лезут драться. Одному почтовому ямщику плохо пришлось от них за витень, и крестьяне убили бы его, если бы не вступился почтальон и не разогнал их саблей. Всех забавит звон колокольчиков и шубы проезжающих бар. Они сначала дивятся, потом хохочут. Всем как-то весело, и кто поотстанет от толпы, догоняет ее. Подлиповцы идут особой кучкой. Они увлекаются разговорами товарищей, их хохотом, тешатся над выговором татар и черемисов; собственные несчастия они начинали уже забывать. Но вот дорога делится надвое. Вся ватага стала.
– Кажись, сюда теперь? – спрашивал один лоцман.
– Нет, не сюда, а сюда, – говорит другой лоцман.
– Накося! Теперь по этой, по левой, надо: тут село будет, – говорит третий.
– Эво! Што у те шары-те чем заволокло? Вот как подем по этой, по правой, – тут и будет деревня, три версты и всего-то! – говорит второй лоцман.
– Молчи! Тебе бают – село, а ты баешь – деревня…
– Медведь ты раменской!.. Тебе говорят – деревня… как войдем в нее, и сворачивай налево, – говорит четвертый лоцман.
– Да будьте вы прокляты, лешие! Привычки у вас нет, обычаю… Мы десять годов по эвтой дороге хаживали. Черти вы дьявольские! – ругается второй лоцман. Остальные лоцманы задумались: а что, если он правду говорит?
