Коммунисты - Луи Арагон
Да, Луиза разыгрывала сцену из Октава Фелье перед Сесиль, которую называла своей добродетельной кузиночкой, и перед ее подругой из провинции. Она так вошла в роль, что даже отмахнулась от молодого художника, она только что обнаружила, что ее обкрадывают: куда делись салфетки? Я не досчитываюсь салфеток. Перепуганная прислуга металась из буфетной в столовую. Диего только пожимал плечами. Диего был уверен, что немцы возьмут Париж. Какие уж тут салфетки!
Жоржетту побудило сняться с места письмо от Армандины Дебре: золовка писала ей из Лилля, ставшего совсем английским городом. Сперва предполагалось демонтировать станки и перевезти предприятие в Нормандию. Но в конце концов его оставили в военной зоне — где взять рабочую силу на новом месте? А тут фабрика работала. В доме Лертилуа расположился штаб. Люди все воспитанные — настоящие джентльмены. Но одно дело, когда хозяйка дома, а другое, когда ее нет…
— И ты уехала из Антиб, от солнца? В такую пору… — сказала Сесиль.
— Представь себе — уехала… Я знаю, все, наоборот, рвутся туда. Парижане совсем обезумели. Но я тебе объясню: во-первых, в Мон-дез-Уазо прибыл Норбер.
— Норбер? В Мон-дез-Уазо? Что ему там понадобилось?
— Как? Ты не знаешь?
Норбер д’Омари был муж Мари-Розы Барбентан. Он получил в Эльзасе довольно серьезное ранение. Теперь он лежит в Мон-дез-Уазо, его лечат физиотерапией… Удивительно, что Мари-Виктуар ничего мне не написала! Какая дикость! В эту войну был всего один раненый и надо же чтобы это оказался Норбер! Но дело не в том: Жоржетта навестила его в госпитале, и он рассказал ей, что происходит в Эльзасе. Население эвакуировали на юго-запад. Люди бежали буквально, в чем были. Что они, несчастные, найдут, когда вернутся? Там идет повальный грабеж. Да, да, наши, наша армия. Ужас. Тащат, громят, объедаются, опиваются. Просто позор. Достаточно сказать, что есть люди, которые мечтают, чтобы немцы хоть на несколько дней заняли этот район, — тогда можно будет все свалить на них.
Понятно, такие рассказы заставили госпожу Лертилуа призадуматься. При англичанах, правда, можно спать спокойно… у них состав армии не такой разношерстный. Все же не мешает посмотреть самой. А потом поеду за детьми. Английские власти без всяких затруднений выдали мне пропуск.
— Как? Ты думаешь совсем обосноваться там? Ведь ты и в мирное время терпеть не могла Лилля?
Безмятежное, ясное лицо Жоржетты озарилось улыбкой. Главного она еще не сказала: полк Орельена расквартирован где-то в окрестностях Камбрэ… ему легко будет приезжать в Лилль… Сесиль посмотрела на подругу: значит, она по-настоящему любит Орельена, любит на свой лад, спокойной любовью на всю жизнь… Какая другая женщина способна на это? Из окружающих — никто…
— Видно, ты очень любишь своего Орельена, — Сесиль думала подразнить Жоржетту, но иронического тона не получилось. — Знаешь, ты — чудо природы. Все мои замужние приятельницы утверждают, что больше трех лет супружеская любовь не выдерживает…
— Это верно, — согласилась Жоржетта, — три года — критический срок. Но когда он минует, к чему порывать отношения?
— Кто говорит — порывать: люди продолжают жить вместе, но отношения уже не те…
Жоржетта мягким и плавным движением откинулась на пышные шелковые подушки и погладила длинные локоны Сесиль. — Дитя! — вздохнула она. А глаза ее, казалось, созерцали что-то неуловимое на оконных занавесях, может быть, изъян в ткани — только и всего. Она думала об умершей дочке Сесиль. Если бы девочка была жива, госпожа Виснер никогда, никогда не говорила бы так. И если бы Фред был на фронте, тоже, возможно…
— Взять хотя бы Луизу, — настаивала Сесиль.
— Ну, Луиза!..
Госпожа Лертилуа махнула рукой, показывая, что Луиза — не пример. — Помнишь, какая она была девушкой?.. Да и вообще у нее есть оправдание. Знаешь, будь Орельен похож на барона Геккера!.. — И обе рассмеялись при этой мысли. Слава богу, у Орельена нет никакого сходства с Поль-Эмилем Геккером!
— Если бы твой муж был похож на Поль-Эмиля, — как ты думаешь, ты бы ему изменяла?
— Как можно так спрашивать! Во-первых, я не представляю себе, чтобы у меня был муж типа Поль-Эмиля. А во-вторых, это, вероятно, вопрос темперамента. Ты же знаешь, в Луизе бес сидит.
— Выдумала тоже — бес!
— Может быть, тут помогает религия… а твоя кузина такая же неверующая, как и ты!
— Значит, религия помогает тебе любить Орельена? Так, по-твоему?
— Не говори глупостей. Я — другое дело, мне просто повезло. У меня спокойное супружество, спокойная вера, ну, и малыши…
Вся нежность Жоржетты прозвучала в последнем слове. Но, удивительно, какая пропасть легла между подругами за последние месяцы. Сесиль не знала, о чем говорить с госпожой Лертилуа. Ее мало интересовало то, что делается на Лазурном берегу, — что со снабжением там туго из-за наплыва беженцев, а что там боятся итальянцев, — так ей даже смешно было слушать. В сущности, она поспешила сюда, надеясь излить душу, а главное, поговорить о Жане. В конце концов, это ведь невыносимо, что нет на свете человека, перед которым можно произнести, только произнести такое коротенькое имя: Жан… и чтобы сразу было понятно, что речь идет о нем, о единственном Жане. Попробуйте поговорить о Жане с такой женщиной! Чтобы выслушать длинное нравоучение — нет, спасибо. До сих пор казалось вполне естественным, что Жоржетта верна своему мужу, что она всю жизнь была ему верна, и это никак не влияло на их дружбу с Сесиль, на их беседы.
