Император и ребе, том 2 - Залман Шнеур
Не состоит ли возможность сходного возрождения для отсталого Востока в том, что будет возвращен на свое прежнее место оригинал, первоисточник двух более молодых религий, первых десяти заповедей человечества?.. Необходимо вернуть вечного жида к его корням и позволить ему возродиться и снова зажить собственной национальной жизнью. И может быть, со временем это приведет к какому-то новому Ренессансу на Ближнем Востоке, а возможно, и не только там…
4
На пути к осуществлению этих и многих других планов лежало Средиземное море. А им владела Англия. Она сама там ничего не делала и других не пускала. Англия — и планы нового Возрождения! Да у нее, кроме торговых махинаций, нет ничего на уме. Все прочие народы — это дойные коровы, а английские эскадры — доярки.
Бизнес любой ценой!.. Цинизм Англии в торговых делах заходил так далеко, что на Карибские и Соломоновы острова, заселенные каннибалами, Англия поставляла железные треножники, чтобы удобнее было жарить на них «длинную свинью», то есть человека. Потому что именно так у этого милого населения называют двуногое жаркое. Главное, чтобы дикари платили золотом и слоновой костью.[210] Тогда все хорошо и прекрасно. Под предлогом недопустимости контрабанды английские капитаны грабят все беззащитные торговые корабли в дальних и ближних морях. А капитан Паркер, правая рука Нельсона, — самый худший пират из них всех. В письме, перехваченном французским кораблем, одноглазый дьявол сожалеет, что его драгоценный помощник, мистер Паркер, так разбогател от грабежа судов, что английский флот, видимо, его лишится…[211]
Нет, господство Англии на море должно быть сокрушено. Многолетняя гонка на опережение в кораблестроении и в захвате колоний между Францией и Англией должна прийти к счастливому концу… Счастливому для Франции, конечно. И чем быстрее, тем лучше. У французского гения есть задачи и поважнее. Он не может больше ждать. Амьенский мир с Англией,[212] заключенный в 1802 году, был миром только на время; вынужденным миром — чтобы иметь возможность спокойно восстановить французский флот после Абукира.[213] Это был мир, необходимый, чтобы построить новые гавани для военных кораблей и подготовить для грядущей войны самую большую арену — море. Никто, кроме адмирала Латуш-Тревиля[214] и двух-трех доверенных маршалов, не знал о новом плане, разработанном Наполеоном. Этот план подразумевал, ни больше ни меньше, удар в самое сердце Англии. Ради этого Бонапарт принудил Испанию к союзу с Францией; ради этого был неожиданно занят Ганновер. Ради этой цели генералу Сен-Сиру[215] приказали двинуться в Южную Италию и захватить Аранто. Под прицелом должны были оказаться все водные пути из Британии. Во Франции, Голландии и Испании тем временем шло тайное строительство кораблей. Там день и ночь работали, и никто толком не знал, что это означает и какой враг имеется в виду. В северные французские департаменты Булонь и Сент-Мало без лишнего шума перебрасывались лучшие войска, и никто опять же не понимал для чего. Ведь пехотные полки не могут пересечь Ла-Манш походным маршем. Один приказ противоречил другому. Маршрут одного отряда пересекался с маршрутом другого. И все это делалось нарочно, чтобы запутать любые рассуждения, основанные на логике, и сбить с толку самого большого конкурента Франции по ту сторону Ла-Манша. И это в известной степени удалось. Опытнейшие морские волки Великобритании своим пиратским чутьем, способным разнюхать самые потаенные планы врага, когда речь шла о морских путях, даже они тщетно ломали голову над происходящим. Старые адмиралы хлопали глазами, пытаясь угадать, откуда грянет гром, с севера или с юга, и, не зная, с чего начать, приказали блокировать берега Франции. Адмирал Нельсон носился по Средиземному морю без определенного плана и не знал, куда прежде устремить стерегущий взгляд своего единственного уцелевшего дьявольского глаза: к Египту или к Мальте? К Тулону или к итальянским островам?.. Ничто им всем не поможет! Меч уже поднят. Одним молниеносным ударом под покровом тумана оборона англичан будет прорвана. А когда стотридцатитысячная армия, которая уже готова в Нормандии, высадится на противоположной стороне Ла-Манша, она заставит Лондон капитулировать еще до того, как министерство флота успеет собрать свои рассеянные по морям эскадры.
Разделавшись с самым большим своим врагом, можно будет спокойно и без особых сложностей взяться за меньших противников по ту сторону Рейна и на Дунае. Необходимо положить конец мелким феодальным государствишкам, до самых владений русского медведя…
Многие из них до сих пор сражаются между собой за большое наследство, оставшееся после Карлуса Магнуса (Карла Великого) и никак не могут его поделить. От их капризов нет покоя разорванной на мелкие лоскутки Европе. То, что один строит, тут же разрушает другой. Самым лучшим будет конфисковать это наследство в пользу Франции. Отменить все границы, объединить все мелкие государства в один блок. Все их многочисленные валюты заменить единой, чтобы на увестистых золотых монетах была, в стиле Карла Великого, изображена только одна голова — Наполеонуса Магнуса.
Глава вторая
Наряды, ревность, любовь…
1
В Мальмезоне,[216] под Парижем, в летней резиденции Жозефины, Наполеон отдыхал от своих грандиозных планов, разрывавших его буквально на куски и заставлявших забывать о себе самом, о маленьком человеческом счастье, которого он жаждал, как всякий смертный. Он все еще был влюблен в Жозефину точно так же, как и прежде, хотя разница в шесть лет, на которые она была его старше, давала сейчас о себе знать гораздо больше, чем прежде. Первая тень увядания уже ложилась на ее сорокадвухлетнюю кожу. Днем, а тем более для постороннего глаза, это было почти незаметно. Следы увядания искусно скрывались под коричневатой пудрой на ее смуглой коже и под помадой цвета черешни на темно-красных губах. Но от прозрачных проницательных глаз цветущего тридцатишестилетнего императора их было тяжело скрыть, особенно по утрам. Чтобы правильно оценить степень свежести женщины, необходимо видеть ее по утрам, когда она встает ото сна, а не ночью, когда она ложится спать, ухоженная, надушенная…
Наполеон обладал практическим взглядом человека, который всего двенадцать лет назад жил в бедной мансарде на рю Дофин, следил, сколько крупы сварила ему на обед юная консьержка Жаклин, и скупо считал франки, посылаемые матери и младшим братьям в Марсель. Теперь
