Две Ревекки - Михаил Алексеевич Кузмин
— Это будет полный скандал, открытый! Но, может быть, ей только этого и нужно, вашей авантюристке! Но я не допущу этого, не допущу!
Она еще раз повторила это «не допущу», словно желая самое себя убедить в непреклонности этого решения. Остановившись, она задумалась, потом начала совсем другим тоном, убедительным и страстным, вполголоса, — и опять представилась Травину не как противоположение всей этой странной истории и действующим в ней лицам, а также участницей, ничем от других не отличающейся. Она говорила:
— Может быть, вы думаете, Павлуша, что я не ценю вашей любви ко мне? Я очень ее понимаю, благодарна вам за это чувство и сама люблю вас. Конечно, это не страсть с моей стороны… но что же делать? Делаешь, что можешь… И потом… вы сами не знаете, какую силу вы там имеете. Силу и влияние огромные. Вы можете очень многое сделать, помочь мне. Пусть это безрассудно, пусть не умно, пусть даже унизительно для меня, но это должно произойти и произойдет именно через вас, через милого, доброго Павлушу, которого я так люблю и который мне не откажет… Правда? Правда?..
Анна Петровна обнимала Травина, стараясь заглянуть ему в глаза, которые он держал опущенными. Ему были непонятны и неприятны эти ласки, будто они относились совсем к другому. Она, казалось, не замечала этого и продолжала к нему прижиматься или, вернее, прижимать его к своей суховатой, горячей груди. Наконец, наполовину освободившись от ее объятий, Травин спросил треснувшим, чужим голосом:
— Что я должен сделать?
Звуки его слов как бы образумили Анну Петровну. Быстро отойдя от него, она закрыла лицо руками и, став у окна, долго молчала. Потом проговорила деловито, будто и не она только что не помнила себя:
— Вы должны сделать, чтобы Ревекка (она с видимым трудом выговаривала это имя), чтобы Ревекка вас полюбила.
Павел Михайлович молча пожал плечами. Глаза Яхонтовой вспыхнули, и она гневно вскричала:
— Вы стали удивительно несговорчивы!
Моментально погасла и уныло продолжала, словно безо всякого интереса:
— Я бы хотела видеть ее, говорить с нею.
— Это очень легко устроить. Вы можете зайти ко мне; надеюсь, что это никому не покажется предосудительным.
— И я тоже надеюсь!
Травин покраснел, но сдержался и продолжал, после минутной паузы, спокойно:
— Я узнаю, когда Ревекка Семеновна будет дома, и извещу вас.
— Так и сделайте! Я вам буду очень признательна!
Анна Петровна говорила безучастно и слегка надменно. Травин посмотрел на нее пристально и, удивляясь своей смелости, просто сказал ей:
— Ведь вы совсем не любите этого Стремина, Анна Петровна. Это вопрос самолюбия, и я совершенно не понимаю, зачем вы все это делаете.
Лицо Яхонтовой передернулось, и она ответила совсем уже неприязненно:
— Не хотите ли вы сказать, что было бы понятнее и естественнее, если бы я любила вас вместо Стремина?
— Я не говорил этого и не хотел сказать.
— Ну, полно пререкаться. Делайте лучше то, что я вас попрошу.
Травин поклонился. Анна Петровна искусственно рассмеялась:
— Не сердитесь, Павлуша, я сама иногда не помню, что говорю. Я даже перестала уже обращать внимание на это: иногда выйдет хорошо, а иногда из рук вон плохо.
Последние слова она произнесла уже гораздо проще, почти по-детски, и задумалась. Павлу Михайловичу стало ее жалко, и опять, как со Стреминым, он почувствовал себя старшим, более взрослым, во всяком случае, яснее всё соображающим. Он подошел к ней и сказал, как бы в виде утешения:
— Я вспомнил, Анна Петровна, что Ревекка Семеновна завтра вечером будет дома и свободна. Вот бы и вы зашли. Чего же откладывать?!
Яхонтова обрадовалась, схватила Травина за руку (ему показалось даже, что она хочет ее поцеловать) и благодарно произнесла:
— Будет дома, говорите?
— Да, я точно понял из ее слов, случайных, положим.
— Так, так. Благодарю вас, Павлуша: я непременно приду к вам. Вы устройте как-нибудь, чтобы это свиданье вышло естественно, не возбудило подозрения. Можете даже присутствовать при нашем разговоре, у меня от вас ведь нет секретов.
— Может быть, у Ревекки есть.
— Ну, там видно будет!
Радость ее также показалась Павлу Михайловичу болезненной и какой-то жалкой, — и он с облегчением стал прощаться.
Глава 7
На следующий день Травин несколько раз заходил в хозяйские комнаты, все спрашивая, не уходит ли куда Ревекка, хотя ничто в костюме и вообще внешнем виде девушки не говорило о ее скором выходе. Наконец Ревекка даже не удержалась и спросила:
— Скажите прямо, Павел Михайлович, хотите ли вы, чтобы я ушла, или вам удобнее, чтобы я оставалась дома?
Травин отшутился, но спрашивать перестал, только еще несколько раз под разными предлогами выходил в гостиную посмотреть, что делает девица Штек. Как раз сегодня на нее напало какое-то усидчивое настроение: она все сидела у солнечного окна и вышивала гирлянды по голубой полосе, тихонько напевая. Рыжие волосы на голубом через стекло небе казались совсем оранжевыми, и лицо выражало веселое спокойствие не без лукавства, но лишенное всякой тревоги и таинственности. Травин в первый раз видел ее за работой и обратил внимание, какая нежная и тонкая у нее шея, теперь склоненная. Тихонько скрипнув дверью и ничего не сказав, он осторожно хотел выйти, как Ревекка сама его окликнула:
— Павел Михайлович, если бы я была не в духе, я бы непременно обиделась, зачем вы от меня что-то скрываете и не говорите, чего вам от меня нужно, но сегодня, не знаю, от прелестной ли погоды, от солнца ли, или от счастливого сна, или просто так, но я чувствую себя так хорошо, так легко, так (как это говорится?) благорастворение, что не хочу сердиться. Но все-таки объясните мне, если это не секрет, причину вашего волнения.
— Я не волнуюсь…
— Вы не волнуетесь? Кто же ходит к нам каждые пять минут, поминутно спрашивает меня, останусь ли я дома или куда-нибудь выхожу, молчит и краснеет? Что же это, если не волнение?
Травин промолчал; девушка воткнула иглу в голубой шелк и, не поворачиваясь от окна, сказала мечтательно:
— Я вовсе не любопытна; мне просто хотелось сделать вам приятное, и я не знала, чего вы хотите: чтобы я осталась или ушла. Может быть, у вас сегодня какой-нибудь секретный визит, и вы боитесь моих слишком зорких глаз… Я ведь не знаю…
— У меня сегодня будет дочь генерала Яхонтова, — вдруг объявил Павел.
Ревекка не удивилась, но
