Две Ревекки - Михаил Алексеевич Кузмин
— Откройтесь мне! Вы не можете себе представить, как это мучит меня, эта неизвестность и это совпадение. Я все время будто стукаюсь головой об стену, и это не может так продолжаться. Лев Карлович мог бы объяснить мне все это, но я не знаю, насколько можно доверять его словам, тем более что вы сами мне говорили, меня предупреждали!..
Ревекка опять затянулась шалью, глубже ушла в кресло и уныло проговорила:
— Что вы хотите знать?
— Какую связь вы имеете с Елизаветой Штабель и ее родственницей?
— Я в первый раз слышу эти имена. Расскажите мне про этих женщин.
Несмотря на лунатический или несколько спиритический голос девушки, в ее словах все-таки слышался приказ, которого невозможно было не исполнить. Отчасти от этого, отчасти желая точно знать, Травин начал рассказывать свою давнюю историю с Елизаветой Казимировной и той, умершей Ревеккой. Живая слушала словно в полусне, и когда Павел Михайлович, сам увлеченный, кончил свое не очень краткое повествование, произнесла задумчиво, но уже почти без странности:
— Имена имеют большое влияние. Верить этому, конечно, несправедливый предрассудок, но это верно!
Опять задумалась, потом, вспомнив, спросила:
— Она ведь умерла, та девушка?
— Да, как я вам сказывал.
— Странно, очень странно. И умерла для вашего счастья? Это очень красиво, может быть, слишком… Но что же? Иногда и прекрасные поступки бывают красивыми. Редко только… Я сейчас очень устала, но чувствую, что тоже могла бы… сделать что-нибудь… ну, умереть там, что ли? Mourir un peu, как у Верлэна[6], для того, кого любила бы… Только я никого не люблю…
— А Стремина?
Ревекка рассмеялась, сделавшись вдруг похожей на своего дядю.
— Это совсем другое. Это игра. Кажется, неудачная для меня. Он иногда меня пугает, а чаще скучно… Я все жду, когда он меня поколотит, а он, кажется, того же ожидает с моей стороны… Я ведь не добрая, хоть и готова умереть, и часто не люблю людей, которых и в глаза не видала. Я дочь генерала Яхонтова не люблю. Это не ревность, а просто она мне представляется претенциозной и глупой… вроде героинь Mapлит… А имена… имена имеют большое влияние… Спасибо за вашу историю о Ревекке… Годится к сведению…
Девушка широко открыла глаза и, внимательно глядя в совсем уже дневное окно, повторила:
— К сведению… к печальному сведению!
— Вам холодно, Ревекка Семеновна?
— Мне? Нет… я устала.
— Я вас никогда такой не видел.
— Вы и вообще-то видите меня в первый раз.
— Верно.
Помолчав, Травин сказал нерешительно:
— Вот вы говорите, что никого не любите, а Стремин и вызывал меня специально, чтобы открыть, что вы влюблены в одного человека.
— Не в вас ли?
— Раз вы спрашиваете, я отвечу. В меня.
— И вы этому верите?
— Не очень.
— Слава Богу.
Девушка поднялась, но тотчас оперлась о стол, словно нога у нее повернулась. Поморщась, она проговорила:
— Это все — офицерский вздор. Важно совсем не это, вы это отлично понимаете. Ну, спокойной ночи.
Потом добавила:
— Правда, что мне очень подходит это имя: Ревекка?
Глава 6
Павел Михайлович подходил к дому, где жили Яхонтовы, как раз в ту минуту, когда к подъезду подъехали генерал и Анна Петровна. По-видимому, они катались, такой беспечный, праздный был у них вид. Травину редко случалось видеть Яхонтову на улице, и он еще раз с восторгом и влюбленностью заметил, как она красива. Широкий лиловый вуаль делал розовее и нежнее ее лицо, движения, слишком резкие в комнатах, на воздухе казались только определенными и не вялыми. Даже выскочила она из экипажа (генерал по солидности предпочитал лошадей автомобилям) с твердою легкостью и, пожав руку Павлу Михайловичу, не выпускала ее, покуда отец отдавал распоряжения кучеру.
— Вы к нам? — спросила она вполголоса и любезно, но немного строго.
— Да, я собирался зайти к вам, если не помешаю.
— Какие глупости! Когда же вы мешали? А сегодня мне было даже необходимо, чтобы вы пришли. Мне очень нужно поговорить с вами, спросить вас кое о чем. После чая вы не убегайте, хотя папа сегодня очень в духе и будет, вероятно, долго болтать.
Опять, отступивши было при виде таких реальных, жизнерадостных Яхонтовых, странное, полусонное волнение овладело Травиным и перенесло в запутанную историю, где барахтались и Стремин, и онкель Сименс, и покойная Елизавета Казимировна, и обе Ревекки, временами сливаясь в одну, и сам он. Даже на Анну Петровну ложилась какая-то таинственная и неприятная тень всякий раз, как Травин думал о ней в связи с остальными персонажами. Это был ни романтизм, ни романизм, а просто темная (во всех смыслах) история, вроде участия в шантаже или кинематографическом ограблении[7]. Ему был так неприятен этот оттенок, что всегда было отрадно встретить Анну Петровну или ее отца, даже попросту в реальной и жизненной обстановке. Сегодня особенно ему этого хотелось, но он привык подчиняться желаниям и даже капризам, если бы они были, Анны Петровны.
Действительно, генерал был очень благодушен, много и долго пил чай, вспоминал какие-то случаи, не замечая, как переглядываются между собою его дочь и Травин. Наконец даже он заметил их нетерпение и, забрав с собою последний стакан, отправился к себе в кабинет раскладывать пасьянс.
— Пойдемте! — сразу сказала Анна Петровна и решительно встала. Только когда они вошли в комнату, опустив занавески, зажегши свет и усадив Павла Михайловича в темный угол, она начала, опять как-то прямо, без всякого предварения:
— Вы, Павлуша, ничего не делаете из того, о чем я вас просила. Будто вы меня совсем не любите. Я вам говорила и повторяю еще раз, что для меня это дело большой важности, исключительной, а между тем это смешно, но я знаю больше, чем вы.
Говорила она тоном выговора, при последних словах даже остановилась перед Травиным, будто ожидая, что он может ответить. Тот пробормотал смущенно:
— Я не знаю, Анна Петровна… я исполнял ваше порученье… но там отношения так сложны, что, право, я не знаю даже, как вам это все передать…
— Ничего нет сложного… это все вы сами крутите. Известно ли вам, между тем, что Стремин на днях уезжает с Ревеккой в Финляндию, вместе. Это вы проглядели, следя «таинственную связь событий»…
Анна Петровна была в
