Полина [современная орфография] - Жорж Санд

упрекнула ее, что та не сказала ей тотчас всего, что заметила, и, уважая скрытность Полины, которую приписывала ее стыдливости, принялась наблюдать за поступками Монжене. Скоро она убедилась, что г-жа С** не ошиблась, и за три дня успела разрешить свое сомнение. Она застала Полину и Монжене наедине, притворилась, будто не замечает смущения Полины, и вечером позвала к себе в кабинет г-на Монжене и сказала ему:

— Я считала вас другом, а вы изменили моей дружбе. Вы любите Полину, и мне ничего не говорите. Вы волочитесь за ней, не спросив у меня согласия.

Она говорила со смущением, потому что в душе обвиняла Монжене, а его скрытность возбуждала в ней некоторые опасения за Полину. Монжене старался приписать упреки ее личным чувствованиям. Он притворился равнодушным и решил защищаться до тех пор, пока Лоренция не выскажет всей досады, которую он надеялся видеть в ней. Он отрекался от любви к Полине, но с добровольной неловкостью, желая более и более взволновать Лоренцию.

Его неоткровенность беспокоила Лоренцию, но она заботилась только о подруге, не думая вмешивать себя в эту интригу.

Хоть Монжене и был светский человек, однако же, он глупо ошибся, думая, что уже пробудил в Лоренции гнев и ревность, и признался ей, что притворяется в любви к Полине, что таким отчаянным усилием, может быть, бесполезным для рассеяния глубокой печали, хочет излечить себя от несчастной страсти… Гневный взор Лоренции остановил его в ту минуту, как он губил себя и спасал Полину. Он понял, что время еще не настало, и отложил последний удар до другого удобного случая. Гонимый строгими расспросами Лоренции, он извивался, как умел, выдумал целый роман, уверял, что не думает, что Полина любит его, и ушел, не обещав любить ее, не согласившись разочаровать ее, не успокоив Лоренцию и не дав ей, однако же, права обвинять его.

Если Монжене поступил так нехитро, то умел ловко все поправить. Он принадлежал к тем запутанным и пустым умам, которые медленно и систематически идут к жалкому фиаско. В продолжение нескольких недель умел он держать Лоренцию в полной неизвестности. Она не подозревала в нем пустого человека, и ни решалась считать подлецом. Она видела любовь и страдания Полины и так желала ее счастья, что не могла избавить ее от опасности удалением Монжене.

— Нет, он не мне делал бесчестный намек, — говорила она матери, — когда говорил, что его удерживает несчастная любовь. Я было подумала об этом, но это невозможно! Я считаю его честным человеком. Он всегда был со мной почтительно-учтив и деликатен. Он не мог вдруг решиться оскорблять мою подругу и смеяться надо мной. Он не думает, что я так глупа и что меня можно так обмануть.

— Он на все способен, — сказала г-жа С**. — Спроси у Лавалле, откройся ему: он человек верный, проницательный и преданный тебе.

— Знаю, — отвечала Лоренция, — но не могу располагать тайной, которой Полина мне не доверяет: нельзя изменить тайне, когда я узнала ее невольно. Полина оскорбится и, из гордости своей, во всю жизнь не простит меня. Притом же, Лавалле предубежден против Монжене, не терпит его и не может судить о нем беспристрастно. Если ошибемся, то как поможем Полине? Если Монжене ее любит (а это может быть — она хороша, молода, умна), то мы уничтожим ее будущность, разлучим ее с человеком, который может жениться на ней и дать ей место в свете, какого она, конечно, желает. Вам известно, что она страдает, зная, что живет у нас. Ее жизнь ей в тягость, она хочет независимости, и только богатством может ее достигнуть…

— А если он не женится? — прервала г-жа С**. — Я полагаю, что он вовсе не думает о женитьбе.

— А я, — отвечала Лоренция, — не могу думать, что он так глуп или так бесчестен, чтобы вообразить, что может иначе обладать Полиной.

— Если так, — сказала мать, — попробуй их разлучить, откажи ему от дома. Он будет принужден объясниться. Если он любит, то сумеет победить препятствия и доказать любовь честными предложениями.

— Может быть, он сказал правду, — возразила Лоренция, — когда обвинил себя в любви, которая мешает ему решиться. Не то ли случается ежедневно? Иногда мужчина в продолжение нескольких лет колеблется между двумя женщинами: одна удерживает его при себе кокетством, другая привлекает скромностью и добротой. Настает минута, когда дурная страсть уступает хорошей, ум видит недостатки неблагодарной повелительницы и достоинства великодушной подруги. Если мы станем понуждать нерешительного Монжене, если приступим к нему с ножом к горлу, он с досады может бросить Полину, которая умрет с печали, и возвратится к ногам коварной, которая измучит или иссушит его сердце. Если же мы поведем дело терпеливо и осторожно, Монжене, ежедневно видя Полину, сравнивая ее с другой, узнает, что она одна достойна его любви и наконец открыто отдаст ей предпочтение. Бояться ли такого испытания? Полина уже любит его, но не может погубить себя. Он не посмеет, она не падет!

Такие доводы убедили г-жу С**. Она принудила только Лоренцию согласиться, что надо мешать свиданиям, которые становились слишком легки и часты между Полиной и Монжене. Лоренция решилась возить ее с собой в театр. Думали, что Монжене, лишившись случаев говорить с ней, полюбит сильнее, а часто видя ее, останется в прежнем упоении.

Но трудно было уговорить Полину выехать из дома. Она ни слова не отвечала, и Лоренция принуждена была играть с ней в детскую игру, убеждая ее доводами, в которые она не могла верить. Лоренция сказала ей, что ее здоровье расстроено домашними хлопотами, что ей нужно движение, развлечение. Даже упросила доктора предписать ей жизнь не сидячую. Все было пересилено бесчувственным упорством, которое составляет силу холодных характеров. Наконец, Лоренция догадалась попросить подругу, чтобы она помогала ей в театре одеваться и переменять костюмы. Полине сказали, что служанка неповоротлива, г-жа С** нездорова и устала от хлопотливой жизни, а сама Лоренция утомилась. Одни только нежные попечения подруги могли уменьшить ежедневную заботу артистки. Полина, стеснённая со всех сторон, по прежней дружбе и преданности покорилась, но с тайным неудовольствием. Видеть вблизи и ежедневно торжество Лоренции было для нее страдание, к которому она не могла приучиться; а теперь это страдание увеличивалось еще более.

Полина начинала предчувствовать свое несчастье. Когда Монжене вообразил, что может иметь успех у актрисы, то иногда невольно выказывал свое презрение к провинциалке. Полина не хотела ничего видеть, не верила очевидности, но, против ее воли, печаль и ревность вторглись в ее душу.