Кнут Гамсун - Август
А Эдеварт был устроен так, что он не слишком хорошо работал на земле, слишком размашисто, что ли. Ездра делал всё аккуратно и, можно сказать, бережливо. Он собирал торф, он заботливо боронил, рачительно обходился с кормом, подбирал колоски, а Эдеварт действовал быстро и размашисто, словом, вёл себя на американский манер, работал рывком, бушевал, Ездре даже приходилось его урезонивать: полегче, полегче, Эдеварт, если ты и впредь будешь так лютовать, то не оставишь мне ни кола ни двора. Это почему же? — спрашивал Эдеварт. А сам то загонит лошадь, то сломает утварь, то оставит по краю поля множество огрехов, то навалит слишком много хвороста на хлипкие санки, то ударит топором по камню...
Эдеварт с улыбкой признавал все свои прегрешения. Он привык загонять топор в землю. У них на ферме ни камней, ни песка не было, а топор от этого только становился острее. Но уж на будущее он постарается, чтобы это больше не повторялось. С ним было приятно иметь дело, он вкалывал, находясь в услужении у человека, который был много моложе его; Ездра в своё время служил у него на шхуне юнгой при камбузе, а теперь этот юнга, этот подмастерье сам заделался хозяином.
Да-да, в том-то и вся суть: Эдеварт, бывший хозяин, стал нынче слугой. За двадцать лет он так и не сумел подняться выше. Его ровесники в Поллене могли ещё припомнить, как он медленно, но верно поднимался от бродячего торговца до шкипера на большой шхуне «Хермине», от скупщика рыбы на Лофотенах до владельца усадьбы в Фусенланнете, под конец и вовсе до полленского коммерсанта с весьма значительными средствами — а теперь вот он стал подёнщиком у своего бывшего юнги. Бывают же такие невезучие люди. Ни уважения, ни почёта! Теперь Йоаким-староста и Поулине со своей лавкой вроде как придавали ему веса, и это ему, перед которым открывались некогда столь блестящие перспективы.
Жена его держалась более стойко, она не стала подряжаться ни на какую службу, а просто разгуливала без всякого дела. В последнее время она обратила своё благосклонное внимание на уважаемых людей Верхнего Поллена, она посетила ленсмана и обоих холостяков, доктора и пастора, она просто желала засвидетельствовать почтение, раз уж прибыла в Норвегию, точнее, в Поллен, она заглянула буквально на пару минут, просто из вежливости, как это принято везде...
Бедная, бедная Лувисе Магрете, она привела в порядок своё платье, она красиво причесала волосы, она подкрасила лицо, нацепила сережки с эмалью, она много чего навидалась и наслушалась за минувшие годы, и язык у неё был хорошо подвешен, да-да, милости просим, да-да, миссис, садитесь, пожалуйста, не побрезгуйте нашим скромным обедом, всё так, но гостям из Америки не следует слишком часто наносить свои визиты, возможно, не следует даже и приходить во второй раз, ведь речь шла о знати, населяющей Верхний Поллен, они здесь привыкли к утончённому обращению среди себе подобных, а она выражала свои мысли слишком уж прямолинейно, в ней не чувствовалось добропорядочности, её фусенланнское наречие перемежалось негритянскими словечками...
И по этой причине вскоре настал такой день, когда даже и ей самой осточертела знать Верхнего Поллена. Они сидели и курили длинные трубки в присутствии дамы, благородные люди так себя не ведут, порой они бранились, играли в карты, тут же стояли бутылки с выпивкой — и всё это, решительно всё в присутствии дамы! Вот так оно выглядело, здешнее благородство, и было оно ничуть не похоже на то, к которому она привыкла, словом, это благородство ей не подходило.
И в самом деле, Лувисе Магрете Доппен утратила прежнее положение, жизнь изменила её, изрядно помотав. Теперь она нигде не была бы на своём месте, она терпела неудачу, где бы ни появлялась, даже в доме у своей дочери и своего зятя, агента пароходной компании.
Теодор и Родерик в первый раз повезли почту из Поллена к пароходному причалу. Это было очень важное событие, и вообще день был знаменательный. Почты набралось не так уж много, и весила она почти ничего: несколько писем от самой почтмейстёрши, адресованных её поставщику, денег и ценностей никаких, только эти несколько писем, засунутых в большой почтовый мешок, а мешок, в свою очередь, уложен в здоровенную кожаную сумку, закрытую на казённый замок.
Возле лодочных сараев собрался кой-какой народ, чтобы понаблюдать за отплытием. Развозить почту — это совсем не то, что сходить из-за какого-нибудь пустяка на вёслах в Нижний Поллен, это занятие придаёт человеку вес. Теодор с превеликой торжественностью поднял на борт кожаную сумку и закрепил наплечный ремень вокруг основания мачты, как то предписывала инструкция. Получилось очень кстати, что Рагна, его жена, крикнула с берега:
— Ты это зачем?
Теодор в ответ:
— Ты хочешь знать, зачем я привязываю сумку? Затем, что так полагается. Если с нами, служащими, что-нибудь приключится, почта всё равно должна уцелеть, а для того её надо привязать.
Хоть у Теодора и не было золотого шнура на зюйдвестке, он производил очень значительное впечатление. Они отсутствовали ровно сутки и на другой день вернулись в Поллен с почтой, мало того, с ними в качестве пассажира приехал и Август.
Да, он приехал вместе с ними. Август был в зените славы, он сразу спросил у Поулине, кому они все обязаны этими, последними событиями? Ей-Богу, городок вполне может по поводу открытия почты заложить в его честь памятный камень. Ведь он совершил поистине геройский поступок, а что, интересно, сделали ленсман или пастор? Спросите чего полегче!
Кто-то выкрикнул от прилавка:
— А для меня нет писем? Я прямо жду не дождусь. Хорошенько посмотри.
Но почты прибыла самая малость, всего несколько писем в огромном мешке. Август высказался по этому поводу:
— Ну что ж, для начала очень даже неплохо, но жители ведут себя просто по-дурацки: дожидаются писем, а сами никому не пишут. Взгляните-ка: вот одно письмо, вот другое, и ещё газета для Йоакима, в другой раз наверняка писем будет больше, народ как войдёт во вкус, как начнёт писать письма, так и будет писать о погоде и обо всякой ерунде, и вот тогда дела у почты пойдут на лад!
Поулине тем временем открывает маленький запечатанный пакет и вдруг громко восклицает.
— Что случилось? — спрашивает Август.
— Ты прав, — отвечает она, — для начала очень даже неплохо! Пришли твои деньги по страховке!
По всей вероятности, у Августа при таком известии перехватило дыхание, но он решил сделать вид, что его это ничуть не занимает, и даже равнодушно зевнул.
— Ну что ж, пришли так пришли, — говорит он, — да и то сказать, особой спешки не было.
Однако на какое-то время Август приумолк, не иначе, что-то обдумывал. Он расписался в получении, пересчитал деньги и сунул в карман. Денег оказалось довольно много, Поулине не могла удержаться и завела разговор на эту тему.
Август:
— По-твоему, это много денег? Разве какие-то жалкие несколько тысяч называется много денег? Они, конечно, мне понадобятся, более того, часть из них я должен послать в Гамбург. У меня когда-то было много денег, когда я жил в стране, которая называется Перу, в Южной Америке. Поглядела бы ты на мои стада, сотни тысяч голов! Конечно, они не все были мои, так что зря ты ухмыляешься, дорогая моя Поулине!
— Я вовсе не ухмыляюсь.
— Так как я не люблю хвастать и говорить лишнего, то скажу тебе, что моего скота там была только половина, а вторая половина принадлежала президенту этой страны. Тебе это трудно понять, но в тех краях вместо короля правит президент, и, скажу я тебе, этот президент был очень достойный человек. Я с ним прекрасно ладил, а под конец он определил меня на серебряный рудник, у него было три таких рудника, и под началом у меня оказалось две тысячи рабочих...
Тысячи и тысячи тысяч мелькали в голове Августа, и он говорил о них без умолку. На прилавке у Поулине стояли весы, и Августа тут же осенила мысль, что жалованье своим рабочим он не выдавал, а просто отвешивал, тысячи, десятки тысяч...
— А куда же девались твои стада? — не без ехидства спросила Поулине.
— Стада, говоришь? Ты, верно, не читала в газетах про страшную непогоду двенадцать лет назад, её ещё называли катастрофой, хотя нет, врать не хочу, может, это было не двенадцать, а всего лишь одиннадцать лет назад... Но уж такая была буря, с громом и с землетрясением, и с неба валились звёзды, ты просто в жизни не видела ничего подобного.
— И ты сам был при этом?
— А как же иначе! Когда я всё видел собственными глазами... А вот президентский сын, тот ни капельки не боялся, он просто стоял, и курил сигареты, и улыбался, а время от времени отпускал какую-нибудь шуточку... Мне же он сказал: «Да, Август, не придётся тебе больше приглядывать за стадом». И вот это была чистейшая правда. Стадо?! Благослови тебя Бог, но с неба свалилось никак не меньше четырёхсот звёзд, и хоть были они невелики собой, но подожгли всё моё стадо, и каждая отдельная животина занялась огнём и сгорела. На тысячи миль от этого места разило палёным мясом, а тысячи людей в соседней стране, которая зовётся Эквадор, ослепли от чада, потому что ветер дул в их сторону. Я узнал это позднее, благо я там был в курсе всего. Да, я много чего повидал на своём веку, но такое чудо... удивительно, что ты об этом не читала, ведь все газеты писали, постараюсь не забыть и расспросить об этом Йоакима.
