Портрет леди - Генри Джеймс
Сейчас Изабелла была совершенно уверена в том, что эта ненависть, в которой раньше Озмонд искал утешения и успокоения, сделалась теперь делом его жизни. Чувство это было искренним и потому глубоким. Озмонду вдруг пришло в голову, что Изабелла может покинуть его. Если саму Изабеллу эта мысль сначала испугала до смерти, показалась своего рода изменой, кощунством, какой огромный эффект она могла произвести на ее супруга? Все было очень просто. Озмонд ни во что ее не ставил – у нее не было традиций, а ее кругозор напоминал кругозор унитарного священника[73]. Бедная Изабелла, которая никогда не могла понять, что такое унитаризм! Она не знала, чего ей ждать от жизни. Что ждало ее впереди? Что сделает он? Что должна сделать она? Когда человек ненавидит свою жену – к чему это обычно приводит? Изабелла вовсе не ненавидела мужа и иногда испытывала страстное желание приятно удивить его. Но куда чаще она испытывала страх, и ее постоянно мучило сознание того, что она с самого начала обманула Озмонда. Это был странный брак; они вели ужасную жизнь. Перед этим Озмонд почти целую неделю не разговаривал с Изабеллой и был невероятно холоден. Она знала – на то у него имелись особые причины. Ему не нравилось затянувшееся пребывание в Риме Ральфа Тачетта. Озмонд считал, что жена уделяла слишком много внимания своему кузену. Неделю назад он сказал ей, что ездить к Ральфу в отель неприлично. Он еще бы и не то сказал, если бы состояние здоровья молодого человека не исключало подобную неделикатность. Однако необходимость сдерживаться только усиливало отвращение Озмонда к жене. Изабелла видела все это так же четко, как мы видим, который час, глядя на стрелки часов на циферблате. Она отлично знала – внимание, которое она оказывала кузену, подстегивает ярость мужа; она понимала, что будь его воля, он бы с удовольствием запер ее. Она искренне считала, что никакой непокорности не проявляет, – не могла же она делать вид, что равнодушна к Ральфу. Она видела, что кузен умирал, что им уже больше никогда не увидеться, и это породило в ней неведомую доселе нежность к больному. Все прелести жизни сейчас для нее потускнели, – да и могла ли чему-нибудь радоваться женщина, знавшая, что понапрасну загубила свою жизнь? На сердце Изабеллы лежал тяжкий груз, и все вокруг было словно освещено мертвенно-бледным светом. А встречи с Ральфом были све-том во мраке, пока она была с ним, дух ее креп. Изабелле казалось, будто молодой человек – ее брат. У нее никогда не было брата, но если бы он был и точно так же умирал, она испытывала бы к нему нежность не большую, чем сейчас к Ральфу. О да, Джилберт имел основания ревновать – время, проведенное у Ральфа, отнюдь не способствовало тому, чтобы он что-то выиграл в ее глазах. Не потому, что они говорили о нем, и не потому, что она жаловалась. Его имя никогда не произносилось между супругами. Просто Ральф был благороден, а Озмонд – нет. Что-то в словах молодого человека, в его улыбке, – в самом факте пребывания в Риме, – словно раздвигало пределы порочного круга, в котором она была. Он заставлял ее верить в существование добра, верить, что все могло быть иначе. Он ведь не уступал Озмонду в уме, если не был более умен. Изабелла считала необходимым скрывать от кузена свои неприятности и тщательно следила за своими словами. В беседах с Ральфом она тщательно занавешивала свои фразы плотными шторами и расставляла ширмы. В ней еще живо было воспоминание – оно никогда и не стиралось из ее памяти – о том утре в саду во Флоренции, когда Ральф предупреждал Изабеллу насчет Озмонда. Стоило ей сейчас закрыть глаза, как она видела место действия, слышала голос кузена, ощущала теплый, приятный ветерок. Откуда он мог все предчувствовать? Какая загадка! Какая удивительная мудрость! Так же умен, как Джилберт? Нет, Ральф был гораздо умнее, если смог так точно оценить Озмонда. Тогда Изабелла пообещала кузену, что от нее он никогда не услышит, был ли он прав насчет Озмонда или нет, и изо всех сил старалась сдержать обещание. Это требовало множества усилий – она делала это страстно, будто исполняя благочестивый долг; женщины вообще иногда ведут себя довольно странно. И сейчас Изабелла, играя роль перед кузеном, думала, что таким образом совершает милосердное деяние, – но Ральф отнюдь не был простаком, и его трудно было провести. На самом-то деле милосердие Изабеллы сводилось к тому, что всем своим поведением она пыталась доказать Ральфу, что когда-то он ее жестоко обидел, но оказался не прав, но так как она очень великодушна, а он серьезно болен, то она не держит на него зла и сознательно не желает выставлять напоказ свое счастье. Ральф, лежа на диване, мысленно улыбался такой необычной форме заботы, но прощал Изабеллу за то, что она простила его. Она не хотела причинять ему боль и говорить о том, что несчастлива; это и было главным, а то, что, если бы она призналась, это могло бы оправдать его в собственных глазах, не имело такого уж значения.
И вот теперь Изабелла допоздна засиделась в безмолвной гостиной. Огонь в камине давно погас, но она не боялась замерзнуть – она вся горела. Было уже очень поздно – она слышала, как время от времени били часы, но не обращала на это внимания. Мозг ее, осажденный видениями, был возбужден, и она не видела смысла в том, чтобы идти ложиться спать – все равно эти видения не исчезнут, если она прикоснется головой к подушке, а с тем же успехом будут мучить ее. Как я уже сказал, Изабелла не считала себя непокорной – какое иное доказательство могло быть лучшим, чем то, что она полночи просидела, стараясь убедить себя, что Пэнси можно было «отправить» замуж так, как посылают по почте письмо. Когда часы пробили четыре, Изабелла встала, собираясь, наконец, лечь в постель, поскольку лампа давно погасла, а свечи догорели. Но, дойдя до середины гостиной, она остановилась и замерла, вглядываясь в еще одно видение, возникшее перед ней: ее муж и мадам Мерль, связанные таинственной, но явственно ощутимой близостью.
Глава 43
Спустя три дня Изабелла повезла Пэнси на великосветский бал. Озмонд,
