Дом у кладбища - Джозеф Шеридан Ле Фаню
– Я этого не говорил, – отозвался Айронз. – Я сказал вам правду… чистую правду… но не гоняться же за тенью… кто поверит моему рассказу?.. С тех пор столько воды утекло. Допустим, я выложу все начистоту и сведу вас с ним лицом к лицу, но кто поверит? А мне после этого не жить – так ли, иначе ли – и не угадаешь, как именно, – но я умру, не пройдет и года, и ничто на свете меня не спасет.
– Быть может… быть может, это Чарльз Наттер, ведь и мистер Дейнджерфилд что-то знает о нем, – вскричал Мервин.
Айронз не ответил, несколько секунд он молча сидел у очага воплощением апатии.
– Если вы меня упомянете или передадите кому-нибудь хоть слово, я не заговорю больше никогда, – медленно произнес он и вяло выругался; мертвенно-бледное лицо его, на котором выделялся синий подбородок, блестело, улыбка была мрачна, веки прикрыты. – Имейте в виду, сэр: возможно, мистер Дейнджерфилд кое-что подозревает, ума и догадливости у него довольно, и он был добр к доктору Стерку и его семейству. Вы ведь знаете, мистер Дейнджерфилд хороший человек, и, говорят, всех видит насквозь, и если возьмется что-нибудь раскапывать, то наверняка докопается. Ну, я собрался в путь, и будь что будет. Когда Чарльз Арчер, где бы он ни был, узнает, что я сбежал, ему это придется не по вкусу – он чует опасность за милю, сэр. Оставаться мне нельзя: он меня заберет в кулак со всеми потрохами. Настал час пуститься в бега; так или иначе, здесь меня тоже ничего хорошего не ждет. Будь проклят день, когда я впервые его увидел; лучше бы мне, наверное, пойти на риск, и я уже было решился, но не хватает духу – вот в чем дело. Не справиться с собой, и все тут.
Недолгое время Мервин мучительно колебался. Мне, разумеется, не понять до конца его чувств, ибо – слава богу! – в подобном положении я никогда не бывал. Но, зная, сколь многое в жизни Мервина зависело теперь от Айронза, я не удивляюсь, что несколько секунд Мервин созерцал жавшуюся к камину долговязую зловещую фигуру своего гостя и раздумывал, не лучше ли будет задержать его и обвинить (на основании его собственного признания) в пособничестве убийце Боклера. Упустив свидетеля, он терял единственную возможность отомстить врагам, вернуть себе состояние и в будущем обрести счастье; мысль эта была поистине невыносима, и мы должны извинить Мервина, если он ненадолго забыл и о своем обещании, и о благоразумии, и о необходимости сохранять терпение.
Но здравый смысл, придя на помощь чести, одолел вскоре это искушение. Ибо Мервин был убежден, что уговорить Айронза признаться – можно, а заставить – нельзя и что если восстановить его против себя, то со всеми надеждами придется распрощаться.
– Мне пора, – спокойно и кротко произнес Айронз. – Хорошо, что буря не улеглась, – добавил он в усталой задумчивости, со странной страдальческой улыбкой. – В темноте, сквозь бурю – повсюду мне видится его лицо, будь он неладен! Не пойму, как он забрал надо мной такую власть. – И Айронз с жалобным стоном снова пожелал Чарльзу Арчеру провалиться в преисподнюю. – Если я спасусь, то только благодаря этой бурной ночи. – И он направился к выходу.
– Не забывайте, бога ради, не забывайте, – отчаянно взмолился Мервин, со свечой провожая Айронза по коридору к задней двери.
Айронз не отозвался; он шагал впереди не оборачиваясь и только предостерегающе поднял руку.
И вот Айронз шагнул через порог в ночную темень и ревущее ненастье, одинокий, как злой дух, скитающийся в заброшенных местах, а Мервин задвинул засовы, вернулся в кедровую гостиную и долго оставался там; он был глубоко взволнован, чему не приходится удивляться.
Глава LXXIII
О некоем джентльмене с черной нашлепкой на глазу, который в обществе известной нам леди нанес несколько визитов в Чейплизоде и окрестностях
Наутро ветер немного утих, но не совсем улегся, и небо все еще хмурилось; после завтрака, к ужасу несчастной миссис Макнамары, которая после ухода мисс Мэг и майора сидела у окна в одиночестве, к ее дому подкатил наемный экипаж. На ступеньках у открытых дверей стояла служанка и торговалась со злобной особой, которая держала решето с рыбой.
Джентльмен с широким нездоровым лицом и с нашлепкой на глазу высунул из окошка экипажа свою не радовавшую взгляд голову в черном парике и треуголке и велел кучеру открыть дверцу.
Потом незнакомец, довольно неряшливый на вид, в нечищеном сюртуке, вышел, держа в руках маленький, очень грязный саквояж из темно-красной с золотом кожи, и несколько церемонно помог покинуть экипаж своей спутнице. Дама, поставив на землю длинную, обтянутую черным шелковым чулком ногу, окинула передние окна дома пристальным недобрым взглядом из-под бархатного капюшона; это была не кто иная, как миссис Мэри Мэтчуелл.
От этого зрелища несчастная миссис Макнамара ощутила, как сердце ее, затрепетав, подпрыгнуло, а потом ухнуло в пятки. Неопрятный отталкивающий джентльмен, размахивая красным саквояжем, лениво прохаживался туда-сюда – пользовался случаем размять ноги, подставить свое широкое мертвенно-бледное лицо ветерку и втянуть ноздрями свежий деревенский воздух.
Тем временем миссис Мэтчуелл двинулась к крыльцу, где на ходу бросила несколько слов служанке, которая потемнела лицом и отшатнулась, словно встретилась с привидением; миссис Мэтчуелл подобрала свои шелестящие шелка и несколькими широкими шагами преодолела узкую лестницу. Вскоре гостья – желтолицая, в зловещем траурном наряде – предстала перед несчастной хозяйкой дома.
Миссис Мак встала, что удалось ей не сразу, и присела вначале слегка, потом глубже, а потом опять слегка; попытавшись заговорить, она почувствовала, что вот-вот упадет в обморок.
– Послушайте, – сказала Мэри Мэтчуелл, – мне нужно двадцать фунтов… но только без сцен. Вам придется напрячься, моя дорогая… это в последний
