Фредерик Стендаль - Люсьен Левен (Красное и белое)
«Министры охотно выложили бы те сто тысяч франков, которые они слишком поздно перевели моему сыну, лишь бы внести раскол в мой маленький отряд».
Обычно он приглашал своих единомышленников к обеду в понедельник, чтобы сговориться о плане парламентской кампании на предстоящую неделю.
— Кто из вас, милостивые государи, счел бы для себя удовольствием пообедать во дворце?
При этих словах его верные депутаты решили, что он уже министр.
Они согласились между собою, что первым этой чести должен быть удостоен г-н Шапо и что позднее, перед закрытием сессии, они будут просить об оказании той же чести г-ну Камбре.
— Я присоединяю к этим именам еще имена господ Ламорта и Дебре, которые хотели нас покинуть.
Оба названных лица что-то невнятно пробормотали и принесли свои извинения.
Господин Левен поехал просить об этом дежурного адъютанта его величества, и не прошло двух недель, как четверо депутатов, едва ли не самые безвестные из всей палаты, были приглашены на обед к королю. Г-н Камбре до такой степени был поражен нежданной милостью, что захворал и не мог явиться во дворец. На другой день после обеда у короля г-н Левен решил, что ему следует воспользоваться слабостью этих людей, которым не хватало только ума, чтобы быть злыми.
— Господа, — сказал он, — если его величество пожалует нам крест, кому из нас надлежит стать счастливым кавалером?
Они попросили неделю на то, чтобы сговориться, но не могли прийти к соглашению. Тогда они прибегли к баллотировке после обеда, следуя обычаю, от которого г-н Левен сознательно за последнее время немного отступил. Их было всего двадцать семь человек; г-н Камбре, отсутствовавший по болезни, получил тринадцать голосов, а г-н Ламорт — четырнадцать, включая голос г-на Левена. Выбор пал на г-на Ламорта.
Господин Левен регулярно навещал генерала N. с тех пор, как этот генерал произвел Люсьена в лейтенанты. Генерал весьма благожелательно относился к нему, и они стали встречаться по три раза в неделю. В конце концов генерал дал ему понять, — однако таким образом, чтобы не вызвать его на ответ, — что если министерство падет и ему, генералу, будет поручено составить другое, он не захочет расстаться с г-ном Левеном. Г-н Левен был ему весьма признателен, но решительно поостерегся взять на себя аналогичное обязательство.
Уже давно г-н Левен отважился признаться г-же Левен в первых проблесках пробудившегося в нем честолюбия.
— Я начинаю серьезно относиться ко всему происходящему. Успех сам пришел ко мне, к человеку красноречивому, — так утверждают мои приятели-журналисты; это кажется мне забавным: я говорю в палате, как говорил бы в каком-нибудь салоне. Но если министерство, которое уже дышит на ладан, падет, мне больше не о чем будет говорить, так как у меня нет твердых убеждений относительно чего бы то ни было, и я в моем возрасте, разумеется, не засяду за науку, чтобы составить себе эти убеждения.
— Но, отец, вы великолепно разбираетесь в финансовых вопросах. Вы постигли сущность бюджета со всеми его ловушками, а ведь не найдется и пятидесяти депутатов, которые в точности знают, как бюджет лжет, да и этих пятьдесят депутатов правительство постаралось подкупить в первую очередь. Позавчера вы повергли в трепет господина министра финансов при обсуждении вопроса о табачной монополии. Вы на редкость удачно процитировали письмо префекта Нуаро, отказывающего в предоставлении земельных участков под плантации людям неблагонамеренным.
— Да ведь это только сарказмы. В небольшой порции они полезны, но если прибегать к ним ежедневно, это в конце концов вызовет возмущение дурацкого меньшинства палаты, которое, по существу, ни в чем ни черта не смыслит и фактически является большинством. Мое пресловутое красноречие — то же, что хорошо взбитый омлет. Простак-рабочий находит, что это малопитательная пища.
— Вы превосходно изучили людей и в особенности тип дельца, появившегося в Париже со времени консульства Наполеона в 1800 году; это — огромное преимущество.
— «Gazette» называет вас современным Морена, — подхватила г-жа Левен. — Я хотела бы иметь на вас такое же влияние, как имела госпожа де Морена на своего мужа. Развлекайтесь, друг мой, но, умоляю, не берите министерского портфеля: это сведет вас в могилу. Вы и без того слишком много говорите. У меня сердце болит за вас.
— Есть и другая причина, по которой мне нельзя стать министром: я разорился бы. Потеря бедняги Ван-Петерса сильно дает себя чувствовать. За последнее время мы понесли убытки в результате банкротства двух американских фирм — и все только потому, что с тех пор, как его с нами нет, я не ездил ни разу в Голландию. Виною всему проклятая палата, а этот проклятый Люсьен, которого вы видите перед собой, — основная причина всех моих затруднений. Во-первых, он отнял у меня половину вашего сердца; во-вторых, он должен был бы знать цену деньгам и стоять во главе моей фирмы. Виданная ли это вещь, чтобы человек, родившийся богачом, не думал об удвоении своего состояния? Такой человек по справедливости должен быть бедняком. Меня задели за живое его приключения в Кане, во время избрания господина Меробера. Не обойдись с ним так глупо де Вез, мне никогда бы не пришло в толову занять положение в палате. Я вошел во вкус этой модной игры, и теперь с падением министерства, если только оно падет, мне предстоит в этом деле играть совсем иную роль, чем та, которую я играл при его образовании.
Но тут возникает страшный вопрос. Чего могу я требовать? Если я не возьму на свою долю ничего существенного, то через два месяца министерство, которому я помогу появиться на свет, будет издеваться надо мной, и я окажусь в ложном положении.
Стать главным сборщиком налогов? В смысле денег это не имеет для меня никакого значения, и, кроме того, это слишком скромная должность, если сравнить ее с моим теперешним положением в палате. Сделать Люсьена префектом, вопреки его собственному желанию, значит дать возможность тому из моих друзей, который станет министром внутренних дел, смешать меня с грязью, отрешив моего сына от должности. А это неизбежно случилось бы через три месяца.
— Но разве так уж плохо делать добро и ничего за это не брать взамен? — спросила г-жа Левен.
— Этому-то наша публика никогда не поверит. Господин де Лафайет играл эту роль сорок лет подряд и все время рисковал очутиться в смешном положении. Наш народ слишком развращен, чтобы понимать подобные вещи. Для трех четвертей жителей Парижа господин де Лафайет был бы замечательным человеком, если бы украл четыре миллиона. Если бы я отказался от министерства и устроил свои дела таким образом, чтобы тратить по сто тысяч экю в год, покупая в то же время земли и доказывая этим, что я не разоряюсь, в мой гений уверовали бы еще больше и я сохранил бы превосходство над всеми этими полуплутами, которые собираются оспаривать друг у друга министерский пост.
Если ты не разрешишь мне вопроса: «Что могу я взять?» — смеясь, обратился он к сыну, — я сочту тебя человеком, лишенным воображения, и мне ничего не останется, как прикинуться больным и уехать на три месяца в Италию, чтобы министерство сформировалось без меня. По возвращении я окажусь не у дел, но зато не буду смешон.
А покуда я найду способ использовать расположение ко мне короля и палаты, благодаря которому я являюсь одним из представителей высокой банковской политики, мне надо только констатировать это расположение и углубить его.
Я хочу попросить вас о большой услуге, дорогой друг, — прибавил он, обращаясь к жене, — речь идет о том, чтобы дать два бала. Если первый не окажется well attended [41], мы обойдемся без второго; но я думаю, что на втором мы увидим у себя всю Францию, как говорили в дни моей молодости.
Оба бала состоялись, имели огромный успех и оказались вполне на высоте требований моды.
Генерал приехал на первый, на котором, можно сказать, присутствовала почти вся палата депутатов; явился на него и принц; существеннее всего было то, что военный министр подчеркнуто отвел г-на Левена в сторону и беседовал с ним по меньшей мере двадцать минут; но самое удивительное было то, что во время этого уединенного разговора, на который, вытаращив глаза, взирали сто восемьдесят депутатов, находившихся в зале, генерал действительно говорил о делах с г-ном Левеном.
— Я очень озабочен одним вопросом, — сказал военный министр. — Говоря серьезно, что я могу сделать для вашего сына? Хотите видеть его префектом? Нет ничего проще. Хотите, чтобы он был назначен секретарем посольства? Тут дело затрудняет иерархия. Я бы назначил его вторым секретарем, а через три месяца первым.
— Через три месяца? — переспросил г-н Левен током искреннего сомнения, нисколько не преувеличенного.
