Фредерик Стендаль - Люсьен Левен (Красное и белое)
Через неделю граф де Вез ответил своему коллеге:
«Да, это действительно господин Турт, который вел себя недостойно и которого я предложил бы уволить».
Люсьен утаил это письмо и показал его г-же де Вез, которую все это дело в высшей степени интересовало.
— Как же нам поступить? — спросила она его с озабоченным видом, показавшимся Люсьену очаровательным.
Он взял ее руку и восторженно поцеловал.
— Что вы делаете? — упавшим голосом проговорила она.
— Я перепутаю адрес и поставлю на конверте этого письма адрес военного министра.
Через одиннадцать дней от военного министра пришел ответ, извещавший об ошибке. Люсьен отнес его г-ну де Везу. Чиновник, распечатывающий почту, завернул три письма, полученные в тот день из военного министерства, в большой лист оберточной бумаги, из которого он сделал то, что называется в канцеляриях бандеролью, и надписал сверху: «Три письма господина военного министра».
Люсьен в течение целой недели придерживал в запасе письмо военного министра, требовавшего передачи в его ведение конной муниципальной гвардии Парижа. Люсьен подменил им письмо, препровождавшее обратно бумагу относительно г-на Турта. У г-на де Рамье не было прямых связей в военном министерстве; ему пришлось прибегнуть к помощи пресловутого генерала Барбо, и только через полгода после своей просьбы г-н де Рамье сумел добиться увольнения г-на Турта; когда г-жа де Вез узнала об этом, она передала Люсьену пятьсот франков для этого бедного чиновника.
У Люсьена было штук двадцать подобных дел, но, как видите, нужно восемь печатных страниц, чтобы изложить все подробности этих пошлых интриг, а это слишком дорого.
Кроткая г-жа де Вез, движимая новым для нее чувством, о котором она сама не догадывалась, с удивительной решительностью заявила своему мужу, что каждый раз, когда в министерстве будет обедать г-н де Рамье, у нее будет головная боль, и она будет обедать у себя в комнате. После двух-трех попыток граф де Вез кончил тем, что вычеркнул имя г-на де Рамье из списка приглашаемых депутатов. Когда распространились слухи об этом происшествии, большая часть центра перестала подавать руку слащавому редактору министерской газеты. К довершению несчастья, г-н Левен-отец, значительно позже узнавший об этой истории благодаря болтливости Дебака, заставил своего сына рассказать ему ее со всеми подробностями; фамилия г-на Турта очень ему понравилась, и вскоре об этом происшествии заговорили в салонах высокой дипломатии. Г-н де Рамье, втиравшийся всюду, каким-то образом добился того, что был представлен русскому послу. Принимая знаменитого князя де N., посол в ответ на поклон г-на де Рамье воскликнул во всеуслышание:
— А! Господин Рамье де Турт!
Современный Фенелон стал пунцовым, а на следующий день г-н Левен-отец пустил анекдот по всему Парижу.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
Король вызвал к себе г-на Левена без ведома министров. Выслушав это сообщение от г-на де N., королевского офицера особых поручений, старый банкир покраснел от удовольствия. (В 1793 году, когда пала королевская власть, ему было уже двадцать лет.)
Однако для человека, состарившегося в парижских салонах, заметить свое смущение и справиться с ним было делом одной минуты. Он принял офицера с холодностью, которая могла одинаково быть принята как за глубокое уважение, так и за полное отсутствие низкопоклонства.
Действительно, садясь в свой кабриолет, офицер колебался:
«Что это за человек? Якобинец, несмотря на весь свой ум, или простофиля, растерявшийся от одного пожатия руки?»
Господин Левен поглядел вслед удаляющемуся кабриолету, к в ту же минуту к нему вернулось все его самообладание.
«Мне предстоит играть роль, столь известную в истории, роль Самюэля Бернара, с которым Людовик Четырнадцатый прогуливался в садах Версаля».
Одной этой мысли было достаточно, чтобы вернуть г-ну Левену весь пыл первой молодости. Он не закрыл глаз на минутное смущение, вызванное в нем приглашением его величества, и тем более на нелепое положение, в котором он очутился бы, если бы об этом стало известно в фойе Оперы.
До сих пор король обменивался с г-ном Левеном лишь вежливыми фразами где-нибудь на балу или за обедом. Г-ну Левену случилось два-три раза обедать за королевским столом в первые же дни, последовавшие за июльским бунтом. Он тогда назывался иначе, и Левен, которого трудно было провести, оказался одним из первых, кто разглядел злобу, вызываемую столь опасным примером.
Он тогда прочел в королевском взгляде: «Я нагоню страх на крупных собственников и заставлю их убедиться, что это война людей неимущих против тех, кто обладает кое-каким состоянием».
Чтобы не прослыть таким же глупцом, как несколько деревенских депутатов, приглашенных вместе с ним, Левен отпустил две-три замаскированные остроты насчет этой идеи, которой никто не высказывал вслух.
Левен на минуту испугался, как бы не захотели скомпрометировать мелких парижских коммерсантов, втянув их в кровопролитие. Он счел эту мысль чрезвычайно неудачной и без колебаний отказался от должности командира батальона, на которую его выдвинули лавочники, довольно щедро ссужаемые им тысячефранковыми билетами, хотя потом ему эти деньги и возвращали, и перестал обедать у министров под тем предлогом, что они люди скучные.
Граф де Босеан, министр иностранных дел, тем не менее, говаривал ему: «Такой человек, как вы…» — и преследовал его приглашениями на обед. Но Левен устоял и против этого искусного красноречия.
В 1792 году он совершил один или два похода, и всякое упоминание о французской революции было для него упоминанием о женщине, которая была им любима, но потом плохо себя повела. Словом, час его еще не пробил.
Свидание, назначенное ему королем, перевернуло вверх дном все его мысли. Сознавая, что он утратил свое хладнокровие, он решил тем внимательнее за собой следить.
Во дворце г-н Левен вел себя в соответствии с этикетом, будучи, однако, внешне вполне хладнокровен и не проявив ни смущения, ни восторга. Лукавый и хитрый ум первого лица в государстве вскоре уловил этот оттенок в манере держать себя и был весьма этим недоволен. Тщетно попыталось оно пустить в ход дружеский тон и даже высказать личное участие, чтобы подстрекнуть тщеславие буржуа, — ничто не помогло.
Но не будем принижать репутацию хитрости и лукавства, установившуюся за этим знаменитым человеком. Что мог он сделать без военных побед, да еще связанный злой и остроумной прессой?
Нижненормандский прокурор, занимающий королевский престол, начал с того, что сказал Левену, как и его министр: «Такой человек, как вы…» Но, убедившись, что на хитрого плебея не действует эта вкрадчивость, и видя, что время уходит напрасно, а также не желая продолжительностью аудиенции внушить Левену преувеличенное представление об услуге, которой от него хотели, король меньше чем через четверть часа был вынужден перейти к добродушному тону.
Заметив эту перемену в столь ловком человеке, г-н Левен остался доволен самим собою; этот первый успех придал ему наконец уверенность в самом себе.
«Вот, — подумал он, — его величество уже откаэывается от бурбонских уловок».
С ним говорили самым отеческим тоном, так, как будто этот тон был вызван обстоятельствами.
— Я хотел вас повидать, дорогой господин Левен, без ведома моих министров, которые, боюсь за исключением генерала, не дали ни вам, ни лейтенанту Левену особых поводов быть довольными ими. Завтра, судя по всему, будет поставлен на окончательную баллотировку закон о …, и признаюсь вам, милостивый государь, что в этом законе я лично заинтересован. Я вполне уверен, что его будут голосовать простым вставанием. Вы того же мнения, не правда ли?
— Да, ваше величество.
— Но при баллотировке он будет отклонен десятком черных шаров, не правда ли?
— Да, государь.
— Так вот, окажите мне услугу, выступите против него, если это необходимо для вашего положения, но отдайте мне ваши тридцать пять голосов. Это личная услуга, о которой я сам хотел вас просить.
— Ваше величество, в настоящее время я располагаю лишь двадцатью восемью голосами, включая мой собственный.
— Эти бедняги (король имел в виду своих министров) перепугались или, вернее, обиделись оттого, что вы подали ваш список восьми второстепенных должностей; мне не нужно вам говорить, что я заранее одобряю этот список и предлагаю вам воспользоваться удобным случаем, чтобы добавить в нем что-нибудь для вас или для лейтенанта Левена, и т. д., и т. д.
К снастью для г-на Левена, король минуты три говорил на эту тему, и к г-ну Левену вернулось за это время почти все его хладнокровие.
— Ваше величество, — ответил он, — я прошу вас ничего не подписывать ни в мою пользу, ни в пользу моих друзей, и я преподношу вам назавтра мои двадцать семь голосов.
