Фредерик Стендаль - Люсьен Левен (Красное и белое)
— Меня спешно прислал министр внутренних дел: в последнее письмо включили черновой набросок, зачеркнутый министром.
— Вот ваше письмо, — ответил столоначальник, — я его еще не читал. Заберите его с собою, если хотите, но верните мне его завтра в десять часов, до начала работы.
— Если эта страница из середины, я предпочту исправить ее здесь.
— Вот вам ножик для выскабливания и сандарак; делайте, что вам угодно.
Люсьен сел за стол.
— Ну, как подвигается ваша большая работа с перемещениями в префектурах после выборов? У меня есть кузен жены, супрефект в …, для которого нам вот уже два года как обещали Гавр или Тулон…
Люсьен отвечал с видом живейшего интереса и так, чтобы столоначальник военной полиции почувствовал себя обязанным ему. Тем временем он переписывал средний лист документа, подписанного графом де Везом. Фраза, касающаяся генерала Фари, была предпоследней на обороте страницы справа. Люсьен постарался растянуть слова и строчки и сделал это так удачно, что пропуск семи строк, относившихся к генералу Фари, был совершенно незаметен.
— Я заберу наш листок, — сказал он столоначальнику, проработав три четверти часа.
— Пожалуйста, сударь, а если будет случай, я рекомендую вам нашего маленького супрефекта.
— Я посмотрю его бумаги и присоединю к ним свою рекомендацию.
«Я сделал для генерала Фари то, чего Брут не сделал бы для отечества».
Служащий дома Ван-Петерс, Левен и К°, уезжавший неделю спустя в Англию, отправил с почты, находившейся в двадцати лье от местопребывания генерала Фари, письмо, предупреждавшее его о ненависти, которую продолжал питать к нему министр внутренних дел. Люсьен не подписался, но процитировал две-три фразы из их разговоров с глазу на глаз, по которым славный генерал мог узнать автора спасительного сообщения.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
Когда началась сессия, занятия Люсьена приобрели особый интерес. Г-н де Рамье, самый нравственный, самый фенелоновский из редакторов министерской газеты, недавно избранный на юге большинством двух голосов депутатом в Эскорбьяке, усердно ухаживал за министром и графиней де Вез. Его кротко-примирительное отношение к окружающему покорило г-на де Веза и почти покорило Люсьена.
«Это человек без определенных политических взглядов, — думал Люсьен, — который хочет примирить вещи несовместимые. Если бы люди были так хороши, как он их изображает, жандармерия и трибуналы были бы совершенно излишними, но его заблуждения объясняются его сердечной добротой».
Поэтому Люсьен принял его очень любезно, когда он утром пришел поговорить о делах.
После предисловия, выдержанного в прекрасном стиле и пересказ которого занял бы здесь добрых восемь страниц, г-н де Рамье признался, что с общественной деятельностью связаны весьма тягостные обязанности. Например, он поставлен в необходимость просить об увольнении г-на Турта, разъездного сборщика налогов, брат которого самым скандальным образом противился избранию его, г-на де Рамье. Все это было изложено с искусными предосторожностями, которые помогли Люсьену удержаться от безумного смеха, разбиравшего его с самого начала.
«Фенелон, требующий увольнения!»
Люсьен забавлялся, отвечая г-ну де Рамье в его собственном стиле; он притворился, будто не понял, в чем дело, затем сообразил, о чем идет речь, и безжалостно заставил современного Фенелона требовать увольнения бедняка-полуремесленника, содержавшего на свои тысячу сто франков жалованья себя, жену, тещу и пятерых детей.
Насладившись замешательством г-на де Рамье, которого несообразительность Люсьена заставила выразиться самым недвусмысленным, а следовательно, самым противным его кроткой морали и резко расходящимся с нею образом, Люсьен направил его к министру, дав понять, что пора окончить этот разговор. Тогда г-н де Рамье начал настаивать, и Люсьен, которому надоела слащавая физиономия этого шута, почувствовал большое желание ответить ему грубостью.
— Но не будете ли вы, сударь, любезны сами изложить его сиятельству, в каком ужасном положении я нахожусь? Мои доверители серьезно обвиняют меня в том, что я не исполняю своих обещаний, с другой стороны, самому настаивать перед его сиятельством на увольнении со службы отца семейства!.. Однако у меня есть обязанности и по отношению к своей собственной семье. Я облечен доверием правительства, меня могут призвать, скажем, в счетную палату, и тогда встанет вопрос о новых выборах. Как же я предстану перед своими доверителями, которые будут весьма удивлены, если поступки господина Турта не вызовут безусловного осуждения?
— Я понимаю, вы избраны большинством всего лишь в два голоса, и малейший перевес противоположной партии может в будущем оказаться роковым для вашей кандидатуры. Но, сударь, я стараюсь как можно меньше вмешиваться в выборы. Должен вам признаться, что многие стороны общественного механизма я считаю нужными, даже необходимыми, но ни за что на свете не хотел бы быть с ними непосредственно связан. Приговоры трибуналов должны приводиться в исполнение, но ни за какие блага в мире я не согласился бы взять на себя эту обязанность.
Господин де Рамье густо покраснел и понял наконец, что ему надо удалиться.
«Господин Турт будет уволен, но я назвал палачом этого новоявленного Фенелона».
Не прошло и четырех дней, как Люсьен обнаружил в папке дел первого отделения пространное письмо министра внутренних дел к министру финансов с просьбой предложить директору департамента косвенных налогов уволить г-на Турта. Люсьен вызвал к себе писца, очень опытного в выскабливании, и приказал ему всюду переправить фамилию Турт на Тарт.
Господину де Рамье пришлось потратить на хлопоты две недели, прежде чем он узнал причину, из-за которой задержалось увольнение. Тем временем Люсьен нашел случай рассказать сцену из «Тартюфа», разыгранную г-ном де Рамье у него в кабинете. Добрая г-жа де Вез замечала зло только тогда, когда ей его разъясняли и наглядно показывали. Она раз восемь заговаривала с Люсьеном о бедном чиновнике Турте, фамилия которого ее поразила, и два-три раза позабыла пригласить г-на де Рамье на обеды, даваемые второразрядным депутатам.
Господин де Рамье понял, откуда исходит удар, и постарался втереться в высшее общество, где и прослыл дерзким философом и крайне либеральным новатором.
Люсьен не вспоминал больше об этом плуте, пока маленький Дебак, угождавший Люсьену и завидовавший состоянию г-на де Рамье, не рассказал ему о происках последнего. Люсьен решил, что это уже слишком.
«Один плут клевещет на другого плута».
Он отправился к г-ну Крапару, начальнику министерской полиции, и попросил его проверить эти сведения. Г-н Крапар, бывший еще новичком в великосветских гостиных, не сомневался, что Люсьен находится в наилучших отношениях с графиней де Вез или по крайней мере близок к тому, чтобы занять положение, столь желанное для всякого молодого чиновника: положение любовника жены министра. Он с большим рвением принялся за дело Люсьена и через неделю принес ему любопытнейшее донесение обо всех разговорах, которые г-н де Рамье вел о г-же де Вез.
— Подождите минутку, — сказал Люсьен г-ну Крапару.
И он отнес безграмотные донесения великосветских сыщиков г-же де Вез, которая залилась румянцем. Она относилась к Люсьену с доверием и откровенностью, близкими к более нежному чувству; Люсьен это видел, но был так измучен своей любовью к г-же Гранде, что всякие отношения подобного рода внушали ему ужас. Один час спокойной езды шагом по Медонскому лесу — вот что казалось ему наиболее близким к счастью, с тех пор как он покинул Нанси.
В последующие дни Люсьен убедился в том, что г-жа де Вез действительно сердится на г-на де Рамье, а так как сердце в ней брало верх над светскими приличиями, она самым оскорбительным образом дала почувствовать свой гнев депутату-журналисту. Несмотря на ее душевную мягкость, у нее нашлись для современного Фенелона жестокие слова, и эти слова, без всяких предосторожностей сказанные в присутствии всей свиты, окружающей жену влиятельного министра, оказались роковыми для ореола добродетели и филантропии депутата-журналиста. Друзья сообщили ему об этом; в «Charivari» — газете, удачно извлекавшей выгоду из ханжества господ умеренных, появился довольно прозрачный намек.
Люсьену попалось на глаза письмо, в котором министр финансов, основываясь на сообщении директора департамента косвенных налогов, уведомлял, что среди чиновников, прикомандированных к департаменту косвенных налогов, г-н Тарт не числится. Но г-ну де Рамье удалось добиться от министра финансов, чтобы он сделал собственноручную приписку: «Не идет ли речь о господине Турте, служащем в Эскорбьяке?»
Через неделю граф де Вез ответил своему коллеге:
