Коммунисты - Луи Арагон
— Если вы имеете в виду нас, забронированных, то вы сильно ошибаетесь… — крикнул Фред издалека (они говорили уже в полный голос).
— Пусть даже мало изменились, — продолжала Сесиль, презрительно наморщив нос, — все равно люди работают на армию — им некогда притворяться: в резком свете новых отношений, при узаконенном разрыве между мужьями и женами ложь становится откровенной ложью.
— Не могу с вами согласиться, Сесиль, — сказал Люк, решив, что она метит в него. Она даже не ответила, а Висконти только собрался пуститься в разглагольствования, как появление военного в чине капитана — рослого мужчины лет сорока, костлявого, сутулого, с рыжеватыми усами, в пенсне — оборвало все разговоры. Симон поспешил ему навстречу из того уголка, где уединился с Домиником Мало. Это был Сен-Гарен — его ждали к обеду, а он приехал только сейчас! — Можете пожалеть — паштет был божественный! Но там еще осталось, пойдемте, вы закусите, а paссказывать будете потом… — Благодарю, я подкрепился бутербродами. — Слышишь, Алиса! Бутербродами!
Капитан де Сен-Гарен был откомандирован военным министерством для участия в следствии по делу депутатов-коммунистов. Как, что? Дело депутатов? Рита Ландор была не в курсе, она целых два дня не читала газет. Это очень интересно!
Он принялся объяснять ей и попутно остальным. В газеты пока просочилось еще очень мало сведений, да и то такиe сбивчивые! Известно было одно: опубликовав в «Офисьель» декрет о закрытии парламентской сессии, правительство лишило депутатов неприкосновенности и дало возможность начать преследование против «Рабоче-крестьянской группы», которая фактически являлась восстановленной коммунистической фракцией. Это было четвертого октября. Пятого военной юстицией было начато следствие на основании письма, которое вышеозначенные депутаты вручили второго октября председателю палаты Эррио и которое подписали от имени группы Бонт[233] и Раметт[234]… Одновременно прошла новая волна репрессий против коммунистов — триста семнадцать муниципалитетов распущены и заменены комитетами особоуполномоченных, профсоюзные советы в общинах департамента Сены заменены новыми комиссиями.
— До сих пор обвинение предъявлено сорока трем депутатам. Пятерых из них мы допросили в первый день, десятерых сегодня. Мы вынесли постановление об аресте обоих подписавших письмо — Раметта и Бонта. Их местопребывание неизвестно… Несколько человек арестовали в провинции. Члены группы, находящиеся в армии, будут допрошены следственными комиссиями своих частей. Ах, да! Только что нам стало известно, что вышеуказанная «Рабоче-крестьянская группа» пополнилась еще одним членом: господин Торез заявил о своем присоединении к ней через «Журналь офисьель».
— Позвольте, — вмешался Бердула, — Торез… так я же читал в сентябре в «Гренгуар», что Торез уехал в Москву перед самой мобилизацией! Как сейчас вижу эту заметку…
— Я тоже ее видел, — подтвердил Люк.
— Да нет же, он в армии! — возразил капитан.
— Вы полагаете? — заметил Висконти. — А сегодня днем в кулуарах палаты прошел слух, что он скрылся из своей части.
— Официальных сведений об этом нет, — сказал Сен-Гарен, а Симон, поняв, что можно извлечь из такого известия, подхватил: — Даже не верится. Это было бы слишком хорошо!
— Что тут хорошего! — запротестовал Ромэн. — Неужели нашлись такие ротозеи, которые выпустили его, когда он был в наших руках?
— Словом, как вы видите, мы поработали неплохо, и дело теперь на мази, — заключил капитан. Сюзанна придвинула к самому его креслу столик с легкой закуской — паштет и шампанское.
Он потирал руки с довольным видом, как человек, который потрудился на совесть. Рита Ландор не уделяла больше ни капли внимания Фреду, а Алиса взирала на своего супруга заботливым материнским оком, хотя и была на шесть лет моложе его. Но он такой худой. Она только что жаловалась на это Матильде.
— Вот, посмотрите…
Он извлек из кармана истрепанную бумажку, повидимому отпечатанную на машинке, но очень плохо, очень бледно. Она стала переходить из рук в руки. — Что это такое? — как всегда пронзительно визжала Сюзанна. Мужчины теснились вокруг Риты Ландор, которой бумажка досталась первой. И вдруг Сесиль увидела их лица.
Она не знала, что происходит. Она только видела лица, читала на них любопытство, злорадство, отчасти презрение, а главное торжество… Она увидела, как мгновенно изменилось лицо Фреда: такого Фреда — жестокого, злобного — она не знала… а другие… Симон… Френуа… толстяк Мало… Бердула… Она отшатнулась.
— Да это «Юманите»! — закричала Рита Ландор. — Смотрите, какое убожество!
— И какая ерунда! — подхватил Висконти. Он не утерпел и выхватил бумажку из рук актрисы. — Где вы это достали, капитан?
— Их нашли целую пачку — я взял один экземпляр, чтобы изучить на досуге… Имейте в виду, это самый последний номер! В нем напечатано письмо к Эррио, главный документ обвинения!..
— Ну, знаете, — сказал Бердула, — если им нечего больше предъявить своим приверженцам — они люди конченные!
— Покажите же мне, — клянчил Симон. — В самом деле — какое убожество!
Когда он взял газету, все увидели, что читать ее он не будет: она дрожала в его костлявых пальцах, ему было важнее физически ощутить ее, чем узнать, что в ней написано.
— Отдайте ее мне, — сказал Висконти. — Вы ведь все равно не читаете. — И он взял газету, чтобы прочесть письмо к Эррио.
В комнате стоял веселый гул; здесь так уютно, в своем кругу. Свет приятно притушен. Сюзанна вновь наполняет бокалы. А какой жалкий вид у этой подпольной газетки! Она даже не похожа на газету! Подумать только, что до конца августа «Юманите» выходила нагло, открыто, сотнями, тысячами экземпляров, что она была большой газетой, грозной силой… — Помнишь, Симон, что они писали о тебе во время твоей истории с Кериллисом! — верещала Сюзанна.
— Разрешите мне взглянуть.
Сесиль в конце концов заразилась общим любопытством. Она пыталась разобрать, что написано на листке, но это было трудно, буквы почти стерлись, потому что экземпляр был скомканный, нечетко отпечатанный.
— Начало еще понятно, — сказала она, — но вот отсюда и не могу прочесть… «Каждый француз хочет мира…» а дальше не разберу… будьте добры, господин Висконти, помогите мне…
Висконти взял листовку и прочел вслух:
«Каждый француз хочет мира, сознавая, что длительная войнa была бы величайшим несчастьем для нашей страны, что она поставила бы под угрозу и ее будущее и ее демократические свободы. Надо решительно
