Коммунисты - Луи Арагон
— Измена налицо, — сказал капитан. — Они открыто выступают как сторонники вражеских предложений.
Ромэн Висконти покачал головой: — Позвольте, капитан, но кто же, по-вашему, может делать нам мирные предложения, как не те, кто с нами воюет…
— Ты, кажется, защищаешь коммунистов! — улыбнулся Доминик Мало.
— В конце концов, надо смотреть правде в глаза, — продолжал депутат от Восточных Пиренеев. — С юридической точки зрения письмо к Эррио ни черта не стоит.
— Что? Что вы сказали? — Капитан подавился печеньем. — Чего ж вам еще надо?
— Я лично этим удовольствовался бы… но раз уж мы по малодушию пошли демократическим путем, то с демократической точки зрения нет никаких оснований лишать депутатов демократических свобод за то, что они вручили меморандум председателю палаты. Меня-то словами запугать трудно… мне на это плевать. Но незачем усиливать позиции тех, на кого нападаешь. С другой стороны, стоит ли становиться на точку зрения законности, когда декрет о закрытии сессии опубликовали, не зачитав его предварительно перед обеими палатами, как это обычно делается… Это уж, мягко выражаясь, против всяких правил!
— Такой прецедент был, — возразил Сен-Гарен. — В четырнадцатом году, когда немцы наступали и Вивиани уехал в Бордо…
— Мне кажется, капитан, сравнение не очень уместное, или уж надо допустить полную аналогию… а Гитлер еще не угрожает Парижу…
— Учтите современные условия, перенесите все это в план гражданской войны… Приверженцы Сталина уже проникли в Бурбонский дворец…
Висконти захохотал. Депутат не был вполне уверен в этом блюстителе правосудия и боялся пускаться в откровенности. Конечно, капитан — двоюродный брат Симона… но двоюродным братьям не обязательно придерживаться одинаковыx убеждений; с другой стороны, кому приятен скандал в семье? Однако, чего стоит правительство, которому нужна вся эта комедия законности, чтобы засадить за решетку ставленников Москвы! В Берлине и в Риме делают совершенно то же самое, но без таких церемоний.
— Что касается основы дела… я имею в виду политическую основу… она тоже не бог весть какая солидная… Да, депутаты-коммунисты говорят, что они считают желательным заключение мира. И, обратите внимание, они подчеркивают, что не любого мира, а мира прочного и справедливого… Все мы хотим мира!
— Ну, не такого, как они, — запротестовал Симон.
— Так вот, дорогой Симон, насколько я понимаю, в общем и целом, они стремятся заключить мир, чтобы затем вместе со Сталиным сражаться против Гитлера… или хотя бы восстановить такой мир, который позволит им продолжать свою пропаганду… мы же хотим заключить мир с Гитлером против Сталина… вот вам и вся разница! А Даладье — тот хочет, чтобы Гитлер воевал против Сталина… А Деа хочет мира любой ценой…
— Это что-то слишком схематично, — проворчал Доминик Мало. — Пока что пусть Даладье избавит нас от коммунистов! Нет, но какова бумажонка!
Они не могли успокоиться, и все хихикали, как дети, которым попалась непристойная книжка. Они передавали друг другу листок и твердили: убожество, убожество!
— Тем не менее они верят в него, — заметил Висконти.
Все с изумлением воззрились на депутата. — Некоторые да, признал капитан. — Но что из того?
— Что? Люди, способные настолько верить во что-то, чтобы рисковать свободой, — это, по-вашему, не достойно уважения?
Все завопили в один голос. Люк Френуа пытался перекричать остальных: —Все мы встречались с коммунистами, дорогой Висконти. С тридцать шестого года эта зараза просочилась в гостиные… И я сам… во время óно… в Латинском квартале… В литературных кругах… Не знаю, во что они верили… но бóльших вралей я не видал… низкие люди… ни одного, заслуживающего уважения…
— Достойные люди встречаются повсюду, — пискнула Алиса де Сен-Гарен.
— Так говорят, чтобы не обидеть Мало с его радикалами! — злобно рассмеялся Бердула.
— Вы правы, — ответил Висконти Алисе. — Уж какого я невысокого мнения о социалистах… и тем не менее Спинас[236]…
— Спинас! — завопил академик. — Пощадите! Вы доведете меня до колик!
— Позвольте мне сказать. — Симон старался всех примирить. — Сейчас мы говорим о коммунистах. А у них за душой лишь эта жалкая бумажонка — неважный плацдарм для обороны.
— Не знаю. Я только думаю — если бы записать на таком вот крошечном клочке бумаги то, во что верим мы, все мы… сколько бы осталось пустых мест!
— Ого, господин Висконти, вы становитесь большевиком, — сказал капитан де Сен-Гарен добродушным, но в то же время неодобрительным тоном.
— Ах, этот Ромэн! У него просто слабость к коммунистам, — вздохнула Рита Ландор.
— Нет у меня к ним никакой слабости, но я считаю, что глупо недооценивать врага. Кроме них, у нас, пожалуй, сейчас никто не способен рисковать свободой ради такого клочка бумаги. Сколько понадобится времени, чтобы покончить с этими людьми?.. Ваше мнение, капитан, — сколько полицейских операций можно провести за один день по всей стране?
— Трудно сказать… от трехсот до четырехсот… Сегодня ночью, насколько мне известно, собираются поработать как следует.
— Значит, по-вашему, это вопрос месяца или двух. К рождеству вряд ли кончат…
— Важно, чтобы у нас к весне руки были развязаны, — сказал Сен-Гарен. — Все равно, пойдем ли мы через Балканы или через Финляндию, обрушимся на Гитлера со стороны Голландии или на Советы со стороны Баку… Однако ваш неожиданный либерализм мне все-таки непонятен, дорогой депутат.
— Какой тут либерализм! Я просто констатирую, что есть люди, рискующие свободой ради клочка бумаги, и что не слишком остроумно выставлять их героями перед другими легковерными людьми…
— Героями! Я вас не понимаю, Ромэн, — вмешался Фред.
— Вы верны себе, мой друг, — перебила Сесиль. — Никогда вы ничего не понимаете.
