Джон Стейнбек - К востоку от Эдема

— Я не потерплю…

— Ещё как потерпишь, дорогуша. И вообще вали отсюда!

Тельма посмотрела на него своими красивыми темными задумчивыми глазами и, собрав все свое женское достоинство, сказала:

— Джо, ты взаправду форменный сукин сын или только притворяешься?

— Тебе-то что?

— Мне — ничего, — ответила Тельма. — Сукин ты сын.

Джо порешил действовать осторожно, не спеша, хорошенько поразмыслив. Раз выпал шанс, надо им как следует воспользоваться, твердил он себе.

Вечером, как обычно, Джо пошел к Кейт, чтобы получить от неё распоряжения. Распоряжения он получил и заодно выведал кое-что из того, что было у хозяйки на уме. Кейт сидела за бюро, надвинув на глаза защитный зеленый козырек, и даже не оглянулась, когда он вошел. Она коротко и четко перечислила, что надо сделать, и продолжала:

— Послушай, Джо, ты не очень-то за домом присматривал, пока я болела. Теперь вот поправилась, можно сказать, совсем поправилась.

— Случилось чего?

— Возьми Тельму. По мне, пусть лучше она виски побалуется, чем ванильным экстрактом. А вообще-то я не хочу, чтобы девушки пили. Распустил ты их.

Джо лихорадочно соображал, что бы сказать.

— Занят я был.

— Занят?

— Ну да. Ваше дело раскручивал.

— Дело? Какое дело?

— Как какое? Насчет этой, как её… Этель.

— Да хватит о ней!

— Хватит так хватит, — буркнул Джо, и вдруг у него вырвалось, сам не ожидал: — Вчера случайно встретил одного, видел он её.

Если бы Джо не изучил Кейт, он не придал бы никакого значения внезапному, напряженному молчанию, длившемуся ровно столько, сколько требуется, чтобы сосчитать до десяти. Потом Кейт негромко спросила:

— Где?

— У нас в городе.

Кейт медленно повернулась с креслом к нему.

— Да, Джо, напрасно я заставила тебя вслепую работать. Кому хочется признаваться в собственных ошибках, правда? Но, выходит, обязана. Ты ведь помнишь, это я устроила, чтобы её из округа выгнали. Я думала, что она меня обворовала. — Голос у Кейт сделался грустный. Так вот, я ошиблась. Я потом нашла эту вещь. С тех пор меня совесть мучит. Не сделала она мне ничего плохого. Поэтому я хочу разыскать её и попросить прощения. Тебе, наверное, странно это слышать.

— Да нет, мэм.

— Разыщи её, Джо, пожалуйста. Мне самой лучше станет, если я отблагодарю её, бедняжку.

— Постараюсь, мэм.

— И смотри, Джо… если деньги понадобятся, не стесняйся. Когда найдешь, передай ей мои слова. Если вдруг не захочет сама прийти, узнай, куда ей позвонить, хорошо? Деньги нужны?

— Пока нет. Только мне придется почаще из дому отлучаться.

— Не возражаю. Ну, а теперь ступай, Джо.

Джо хотелось обнять самого себя. Выйдя в коридор, он схватился за локти от переполнявшей его радости. Ему уже начинало казаться, что он сам всю эту штуку подстроил. Он прошел полутемную гостиную — тут и там вспыхивали и угасали негромкие разговоры: час был ранний, вышел на крыльцо и поглядел на косяки звезд, плывущие сквозь гонимые ветром облака.

Джо вспомнил своего вечно ворчащего отца и то, что однажды старик сказал. «Следи, которые суп носят, говорил он. — Ежели дамочка с супом к одному и тому же ходит, значит, добивается чевой-то. Зарубку на память сделай».

«Суп носит, — повторил про себя Джо. — Я думал, похитрее она». Он ещё раз перебрал слова, произнесенные Кейт, припомнил, как она их говорила, чтобы не пропустить чего-нибудь важного. И тут же ему на ум пришло сказанное Элфом: «Вдруг она выпить мне предложит или куличиком угостит…»

Кейт сидела за бюро. Она слышала, как шумит на дворе ветер в высоком кустарнике, и в беспокойной, ветреной тьме мерещилась ей повсюду неряшливая, расплывчатая, как медуза, Этель. Её охватила бессильная досада.

Она пошла в серую камору, закрыла за собой дверь и долго сидела там, чувствуя, как снова заныли пальцы и стучит в висках. Она дотронулась до цилиндрика с капсулой, висящего на цепочке на груди, — он был теплый от тела, — потерла им о щеку, и к ней вернулось самообладание. Кейт сполоснула лицо, попудрилась, покрасила губы и взбила волосы. Потом она вышла в коридор и, как обычно, остановилась перед дверью в гостиную и прислушалась.

В уголке справа от двери две девушки болтали с каким-то мужчиной. Едва Кейт переступила порог, разговор сразу же прекратился.

— Елена, — сказала она, — мне нужно поговорить с тобой, если ты не занята.

Девушка, светлая блондинка с гладким, словно фарфоровым личиком, последовала за Кейт в её комнату.

— Что-нибудь случилось, мисс Кейт? — спросила она боязливо.

— Нет, ничего особенного. Сядь. Скажи, ты на похронах Негры была?

— А разве нельзя?

— Не о том речь. Была?

— Да, мэм, была.

— Расскажи, как это было.

— Что рассказать?

— Все, что запомнила. Как это было.

— Как было? — Елена ужасно волновалась. — Ну, страшно, конечно, и… красиво.

— Что значит «страшно» и «красиво»?

— Что значит? Ну… ни цветов, ни молитвы, ничего, а всё равно так прилично все, торжественно. Негра лежит себе, гроб черный, из черного дерева, а ручки серебряные, огромные, черт, сроду таких не видела. И от всего этого ты вроде… как бы это сказать… нет, словами не опишешь.

— Ладно, уже описала. Что на ней было надето?

— Надето?

— Ну да, надето. Не голая же она лежала, верно? По лицу Елены было видно, что она изо всех сил старается припомнить, но напрасно.

— Н-не знаю, — выдавила она наконец. — Не помню.

— А на кладбище ходила?

— Нет, мэм. Кроме него, никто не пошел.

— Кроме кого?

— Кроме её мужа.

Кейт быстро спросила, может, даже слишком быстро:

— У тебя сегодня постоянные есть?

— Нет, мэм, народу мало. Завтра же День благодарения.

— Ах, да, я чуть не позабыла, — сказала Кейт. — Ну ступай! — Она проводила Елену глазами и быстро вернулась к бюро. Глаза её смотрели на длинный счет от водопроводчика, а рука сама потянулась к груди и дотронулась до цепочки. Цепочка на шее успокаивала и придавала силы.

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

Ли и Кейл пытались отговорить Адама от намерения встречать Арона на вокзале. Тот должен был приехать ночным экспрессом «Жаворонок», курсирующим между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом.

— Пусть Абра одна на вокзал пойдет, — говорил Кейл. — Он всё равно первым делом её захочет увидеть.

— И я думаю, что остальных он просто не заметит, вторил ему Ли. — Зачем идти без толку?

— А мне хочется посмотреть, как он из вагона выходить будет, — стоял на своем Адам. — Он, должно быть, сильно переменился. Хочу поглядеть, какой он теперь.

— Да его всего два месяца не было, — сказал Ли. За это время не очень-то переменишься и старше не станешь.

— И все-таки он переменился. Новое окружение и вообще.

— Если ты пойдешь, нам тоже придется, — сказал Кейл.

— Ты что, не хочешь поскорее повидаться с братом? — строго спросил Адам.

— Я-то хочу, это он не захочет… то есть со мной с первым.

— Захочет, — сказал Адам. — Ты плохо Арона знаешь.

Ли примирительно поднял ладони кверху.

— Я вижу, мы все идем.

— Вы только представьте, как много нового он узнал! — увлеченно продолжал Адам. — Я не удивлюсь, если он и говорит теперь по-другому. Ты знаешь, Ли, учащиеся на Востоке привыкают изъясняться так, как принято в их учебном заведении. Гарвардского студента, например, сразу отличишь от принстонского. Так по крайней мере утверждают.

— Что ж, послушаем, — сказал Ли. — Интересно, на каком диалекте изъясняются в Станфорде? — Он, улыбаясь, подмигнул Кейлу.

Адам не видел в этом решительно ничего смешного.

— Ты поставил ему в комнату фрукты? — спросил он. — Арон обожает фрукты.

— Конечно, поставил, — ответил Ли. — Груши, яблоки и виноград «мускат».

— Да-да, он любит «мускат», я хорошо помню.

Адам так торопился и торопил других, что они пришли на вокзал за полчаса до прибытия поезда. Абра была уже там.

— Обидно, но я завтра не поспею к обеду, — сказала она Ли. — Отец хочет, чтобы я дома была. Попозже приду, как только освобожусь.

— Что-то ты запыхалась, — заметил Ли.

— А вы?

— Я, наверное, тоже. Погляди-ка на пути, может, там уже «зеленый» дали?

Почти для всех нас железнодорожное расписание является предметом гордости и причиной постоянного беспокойства. Когда вдали на светофоре вместо красного света зажегся зеленый, когда из-за поворота полоснул длинный тонкий луч паровозного прожектора и ярко осветил вокзал, мужчины разом посмотрели на часы и удовлетворенно сказали: «Точно приходит».

Точность не только придает нам гордость, но и приносит облегчение. Мы теперь уже склонны считать доли секунды. Все плотнее переплетаются и соединяются в одно дела человеческие, и появляется необходимость мерить время десятой долей секунды, потом придется придумывать название для сотой доли, тысячной, и так далее, пока в один прекрасный день мы не воскликнем: «Какого черта? Чем плох час?» — хотя я лично в это не верю. Но наше внимание к ничтожно малым единицам времени — отнюдь не глупая прихоть. Случись что-нибудь чуточку раньше или чуточку позже, расстроится весь порядок вещей, одна поломка вызовет другую, потом третью, и они будут расходиться кругами, как волны от камня, брошенного в спокойный пруд.