Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл
В этот вечер, за обедом, миссис Гибсон пересказала свой разговор с леди Харриет, по своему обыкновению придав ему густонасыщенный индивидуальный оттенок, сообщив почти обо всем, что говорилось, но при этом дав понять, что еще очень многое было сказано совершенно конфиденциально и потому повторению не подлежит. Ее аудитория из трех человек слушала, почти не перебивая и, пожалуй, не проявляя особого внимания к тому, что она говорила, пока речь не зашла об отсутствии лорда Холлингфорда, который пребывает в Лондоне, и о причине этого.
— Роджер Хэмли отправляется в научную экспедицию! — воскликнул мистер Гибсон, внезапно оживившись.
— Да. Пока что это не решено окончательно, но поскольку лорд Холлингфорд — единственный из всех попечителей, который проявляет к этому хоть какой-то интерес… и к тому же сын лорда Камнора… это почти определенно.
— Я считаю, у меня должен быть голос в этом вопросе, — сказал мистер Гибсон и снова погрузился в молчание, но продолжал после этого прислушиваться к разговору.
— Он надолго уедет? — спросила Синтия. — Нам его будет очень недоставать.
Губы Молли шевельнулись, произнося «да», но звука не было слышно. В ушах у нее стоял гул, как будто хотя остальные и продолжали беседу, но произносимые ими слова казались неясны и расплывчаты, служили лишь намеками на слова и были никак не связаны с этой громадной новостью. Всем остальным казалось, что она, как обычно, сидит за обедом, а если она молчит, значит одним слушателем больше у потока болтовни миссис Гибсон и замечаний мистера Гибсона и Синтии.
Глава 33
Более светлые перспективы
Несколькими днями позже мистер Гибсон выбрал время заехать в Хэмли-Холл, чтобы узнать о плане, касающемся Роджера, в более точных подробностях, чем те, что он мог бы получить из каких-либо посторонних источников; при этом он еще не решил окончательно, следует ли ему вмешиваться в эти планы. Дело обстояло следующим образом: симптомы, обнаруженные у Осборна, по мнению мистера Гибсона, указывали на роковой недуг. Доктор Николс расходился с ним во мнении, а мистер Гибсон знал, что у старого врача огромный опыт и он считается прекрасным специалистом. И все же мистер Гибсон верил в свою правоту, а если так, то болезнь могла длиться годами без изменений, а могла унести жизнь молодого человека в течение года или минуты. Если предположить, что мистер Гибсон прав, то хорошо ли, что в течение двух лет Роджер будет находиться там, где никакие известия о внезапной необходимости его присутствия не смогут до него дойти? Однако если вопрос уже решился, то вмешательство врача могло ускорить то самое несчастье, которого следовало опасаться, и в конце концов доктор Николс, возможно, был прав — симптомы могли быть вызваны и совсем иными причинами. Могли? Да. Возможно, были? Нет. Мистер Гибсон не мог заставить себя ответить «да» на этот последний вопрос. Поэтому он ехал задумавшись, ослабив поводья, слегка опустив голову. Стоял один из тех чарующе-тихих осенних дней, когда на красных и желтых листьях, как на бельевых крючках, висят осыпанные сверкающими каплями росы паутинки, когда изгороди едва удерживают никнущие ветви, нагруженные спелой ежевикой, когда воздух полон прощального птичьего свиста, чистого и краткого, вместо полнозвучных трелей весны, когда в сжатых полях раздается хлопанье крыльев куропатки, когда остро постукивают копытца на мощеных дорогах, когда без малейшего дуновения ветерка плавно слетает на землю лист. Деревенский врач чувствовал красоту времен года, быть может, сильнее, чем большинство мужчин. Он больше и чаще, чем другие, видел ее днем и ночью, в бурю и в солнечную погоду, в тихие, мягкие, облачные дни. Он никогда не говорил о своем чувстве к ней, да и вообще не облекал свои чувства в слова — даже для себя. Но если его настроение когда-нибудь приближалось к сентиментальному, то именно в такие дни, как этот. Он въехал во двор конюшни, отдал лошадь конюху и вошел в дом через боковую дверь. В переходе он встретил сквайра.
— Отлично, Гибсон! Какой добрый ветер занес вас сюда? Пообедаете? Стол уже накрыт. Я как раз только что из комнаты вышел. — И он продолжал трясти руку мистера Гибсона, пока не усадил его, против чего тот не возражал, за щедро накрытый обеденный стол.
— Что это за слухи о Роджере? — спросил мистер Гибсон, сразу же приступая к делу.
— А! Так вы уже слышали? Это отлично, верно? Старина Роджер, им можно гордиться! Роджер не подведет! Мы-то все считали, что он слишком медлительный, а сейчас мне думается, что медлительный да упорный как раз и побеждает. Но скажите, что вы слышали? Что уже известно? Нет, вы уж наливайте как следует. Это старый эль — такого сейчас не делают: ему столько же лет, сколько Осборну. Мы его сварили в ту осень и назвали «Элем молодого сквайра». Я думал почать бочонок на его свадьбе, но кто знает, когда она будет, вот мы и почали его сейчас в честь Роджера.
Старый сквайр явно приложился к «Элю молодого сквайра» без большой осмотрительности. Он был действительно, как сказал сквайр, «крепок, как бренди», и мистеру Гибсону приходилось пить его с осторожностью, сопровождая холодным ростбифом.
— Ну, так что же вы слышали? Сейчас много чего слышно, и всё хорошие новости, хотя я буду скучать без своего сына, я это знаю.
— Я не знал, что все уже решено: только слышал, что дело продвигается.
— Ну, оно только продвигалось, как вы это называете, до прошлого вторника. Правда, он ничего не сообщал мне об этом. Говорит, не хотел, чтобы я беспокоился, думая про все за и против. Так что я ничего об этом не знал, пока не получил письмо от лорда Холлингфорда. Где же оно? — Сквайр вытащил огромное, черной кожи вместилище для всякого рода бумаг и, надев очки, стал читать их заглавия: — «Размеры строевого леса, новые; железные дороги», «лекарство для коров от фермера Хэйза», «счета Добсона», мм… вот оно! Прочтите! —
