Жорж Санд - Маленькая Фадетта

Танцы продолжались до поздней ночи, но у Ландри не было охоты вернуться, пользуясь разрешением Фадетты; его очень опечалила ссора с Маделон. Он помог брату загнать скотину с пастбища, — сказал, что у него разболелась голова и простился с ним у тростников. Сильвинэ просил его не переходить брод, а пойти через мостик дальней дорогой, а то он боялся злой шутки сверчка или блуждающего огонька.

Ландри дал слово исполнить просьбу брата и пошел вдоль берега. Он ничуть не боялся, так как издали слышался шум праздника. До него доносились звуки музыки и крики танцоров, что его очень успокаивало; он знал, что духи начинают шалить, когда все замолкает кругом. Подойдя к концу берега, у самой каменоломни, он услышал стоны и плач, которые он сначала принял за крик караваек[5]. Но потом он ясно различил человеческий голос.

Ландри всегда приходил на помощь людям, особенно, когда они были в горе. Потому он храбро вошел в каменоломню и смело спросил:

— Кто здесь плачет? — ответа не последовало. — Кто-нибудь болен? — сказал он еще раз. Никто не откликнулся; подождав немного, он собрался уходить, но сначала пошел осмотреть камни и железные рогатки, наполняющие все это место. Там, при свете выходящей луны, он увидел неподвижную человеческую фигуру, вытянутую на земле, как покойник или как глубоко несчастное создание, желающее скрыть от всех свое горе.

Ландри никогда не видел и не трогал покойника. При мысли, что перед ним был мертвец, он очень испугался, но преодолел свой страх, желая помочь своему ближнему, и пошел ощупать лежащую фигуру; она поднялась, видя, что ее нашли, и Ландри узнал маленькую Фадетту.

Ландри сначала почувствовал неудовольствие, что постоянно у него была на дороге маленькая Фадетта; но, увидев ее в горе, ему стало ее жалко.

Вот какой разговор произошел между ними:

— Отчего ты так плачешь, сверчок? Разве тебя кто-нибудь ударил или обидел? Зачем ты прячешься?

— Нет, Ландри, никто меня не тронул, ведь ты за меня так храбро вступился, да и притом я не боюсь их. Я хотела, чтобы никто не видел моих слез и поэтому спряталась: нет ничего глупее выказывания своего горя перед всеми.

— Но какое у тебя может быть горе? Неужели из-за сегодняшнего приключения? Брось и думать о нем, хотя ты сама немного виновата.

— Чем я виновата, Ландри? Разве это оскорбление — со мной танцевать? Неужели я единственная девочка, которая не смеет веселиться, как все другие?

— Я вовсе не оттого упрекаю вас, Фадетта, что вы танцевали со мной. Я исполнил вашу просьбу и вел себя с вами хорошо. Ваша вина не сегодняшний день, а гораздо раньше. Ведь вы себе вредили, а не мне, вы сами это знаете.

— Нет, Ландри, как Бог свят, я не знаю, в чем я виновата. Я теперь не думала о себе, а о вас; я упрекала себя в том, что причинила вам столько неприятностей.

— Не будем говорить обо мне, Фадетта, я нисколько не жалуюсь; поговорим о вас. Хотите-ли я назову вам все ваши недостатки вполне дружески и откровенно?

— Пожалуйста, скажите мне их, Ландри; я буду считал это лучшей наградой и лучшим наказанием за все неприятности, которые вы потерпели из-за меня.

— Хорошо, Фаншон Фадэ, я тебе скажу, отчего к тебе относятся не как к пятнадцатилетней взрослой девушке, я вижу, что сегодня ты рассудительна и кротка, как никогда раньше не была. Это оттого, что ты своим видом и манерами скорее похожа на мальчика, чем на девочку, ты совсем не занимаешься собой. Прежде всего, ты грязна и неряшлива и выглядишь из-за этого некрасивой. Ты знаешь, что дети прозывают тебя «мальчишкой», а это еще обиднее, чем название «сверчка». Разве хорошо не походить на девушку, в шестнадцать лет? Ты лазишь на деревья, как белка, и скачешь верхом, без седла и уздечки, словно черт тебя погоняет. Бесспорно, хорошо быть сильной и ловкой, ничего не бояться, но это преимущество мужчины. А для женщины излишек только вредит; ты же всегда стараешься всем броситься в глаза. Ты умно и метко отвечаешь и этим смешишь всех тех, к кому обращаешься. Отлично быть умнее других, но зато наживаешь себе врагов, когда постоянно выказываешь свое превосходство. Ты любопытна, любишь узнавать чужие тайны и грубо их разоблачаешь, когда рассердишься. От этого тебя боятся и не любят. Тебе платят вдвойне за все зло. Не знаю, колдунья ты или нет, верю, что ты не имеешь сношений с нечистой силой, а только представляешься; но ты всегда пугаешь этим тех, на кого зла, и вот почему о тебе дурная молва. За эти недостатки тебя все преследуют. Обдумай хорошенько мои слова; уверяю тебя, что если ты исправишься, и тебя будут уважать, как прочих. Чем труднее будет тебе измениться, тем больше твоя заслуга, ее оценят вполне.

— Спасибо, Ландри, — серьезно ответила маленькая Фадетта, она выслушала близнеца с благоговейным молчанием, — меня все в том же упрекают, в чем и ты, но они никогда не говорили со мной так вежливо и правдиво, как ты. А теперь присядь ко мне и выслушай мое оправдание.

— Место здесь не очень приятное для беседы, — ответил Ландри. Ему не было охоты долго оставаться с ней; он верил, что она накликала беду на всех своих доверчивых слушателей.

— Тебе это место не нравится, потому что вы богаты и избалованы, — сказала маленькая Фадетта. — Вы предпочитаете сидеть на мягком дерне и выбираете в своих садах самые красивые и тенистые места. А мы везде любуемся красотой неба и земли; мы мало имеем и не просим многого у Бога, мы преклоняем голову на первый попавшийся камень и довольствуемся им, терновник не колет нам ноги, мы бедны и не требовательны. Нет дурных мест для людей, любящих творения Божьи, Ландри. Хотя я и не колдунья, но я знаю, к чему пригодна малейшая травка, которую ты топчешь ногами. Я смотрю на них без презрения, потому что я знаю их пользу. Говорю тебе все это, чтобы ты научился не презирать все то, что нам кажется негодным и некрасивым, через это часто себя можно лишить полезного и, здорового. Знание этого необходимо не только для христианской души, но и для полевых цветов, для терновников и для многих растений.

— Не понимаю твоих слов, Фадетта, — ответил Ландри, садясь рядом с ней. С минуту они молчали; мысли Фадетты витали далеко, а Ландри все продолжал слышать её голос, никогда еще он не слышал такого нежного и приятного, вся речь её была последовательна и умна. Мысли Ландри совсем спутались, он ничего не соображал.

— Послушай, Ландри, — сказала она ему, — уверяю тебя, я более достойна сожаления, чем порицания. Я никому не делала серьезных неприятностей, а вредила только самой себе. Если бы люди были справедливы и умны, они обращали бы внимание на мое доброе сердце, а не на некрасивую мою внешность и плохую одежду. Я тебе расскажу всю мою жизнь с самого рождения. Не стану дурно отзываться о моей бедной матери, ее и так здесь все бранят и оскорбляют, пользуясь тем, что её здесь нет, чтобы оправдаться. Я не могу вступиться за нее, так как не знаю, в чем заключается её вина и что побудило ее так поступить. Только она меня бросила и я еще горько оплакивала её отсутствие, как злые дети начали меня попрекать поведением моей матери. При малейшей ссоре, они меня стыдили ею, даже за такие пустяки, которые они спускают друг другу, а мне ничего не спускали. Другая более благоразумная девушка покорилась бы на моем месте, не вступалась бы за мать и позволяла бы ее оскорблять, только бы ее оставили в покое. Ну, а я, видишь-ли, никак не могла; это было выше моих сил. Мать для всех дорога, какая бы она ни была; я всегда ее буду любить, хотя бы никогда не увиделась с нею. Я обижаюсь не за себя, ведь я ни в чем не виновата, а за эту бедную, милую женщину, когда меня называют ребенком маркитантки и потаскушки. Защищать ее я не умею и не могу, и вот я мщу за нее, говорю всем правду в глаза, часто очень заслуженную; я доказываю, что многие сами не без греха и не могут кидать камнем в падшую женщину. От этого меня зовут дерзкой и любопытной, говорят, что я подслушиваю, а потом рассказываю чужие тайны. Правда, Господь Бог создал меня любопытной и меня интересует все скрытое. Но я не старалась бы вредить другим, если бы со мной были добры и человечны. Я бы удовольствовалась бабушкиными секретами — она меня учит лечить больных. Меня бы заняли и развлекли цветы, травы, камни, мухи, а людей я бы не трогала. Я никогда не скучаю, когда я одна; я предпочитаю совсем уединенные места и там передумываю множество вопросов, которые себе не задают люди, считающие себя умными и развитыми. Я часто вмешиваюсь в чужие дела, чтобы помочь моими знаниями, даже бабушке я помогаю, хотя она не сознается в этом. Вместо благодарности, меня прозвали колдуньей за то, что я вылечивала детей от ран и болезней, никогда не требуя никакой платы. Часто ко мне приходят и стараются меня задобрить, если я нужна, а потом говорят мне дерзости. Это меня сердит, но я никогда не причиняю им вреда, хотя и могла бы отлично это сделать. Я не злопамятна, я мщу только на словах и весь гнев проходит, когда я выскажусь, Господь ведь не велел помнить обиды. Я не занимаюсь своей наружностью и одеждой, потому что прекрасно знаю, что я некрасива и на меня неприятно смотреть. Мне это повторяли слишком часто, да и я сама в этом убедилась. Часто я утешаюсь тем, что мое лицо не отталкивает Господа и моего ангела-хранителя, а до других мне нет дела: люди злы, презирают всех обездоленных, и я очень рада, что им не нравлюсь. Я не говорю, как другие: «вот ползет противная гусеница, надо ее раздавить». Я не убиваю бедное Божье творение, а спасаю его: я протягиваю ей листок, если она упадет в воду. Вот и говорят, что я колдунья и люблю всех дурных животных: я не люблю мучить лягушек, не отрываю крылья у осы и не прибиваю живую летучую мышь к дереву. — Бедное животное, говорю я ей, я сама не имею права жить, если надо уничтожить все уродливое на земле.