Избранные произведения - Пауль Хейзе
— Значит, ты собираешься предать наше дело? — прозвучало в ответ.
— Предать? Нет, но побороть.
При этих словах лицо Андрея Андреевича побледнело, по телу пробежала судорога. Его нежная, узкая, белая рука враждебно схватила сильную руку противника, так что пальцы впились в мускулы.
— Послушай, — крикнул он, задыхаясь. — Послушай. Ты знаешь меня, Федор Карлович. Ты знаешь, как я к тебе привязан — настолько, что мог бы жизнь за тебя отдать. Но если речь идет о свободе и отечестве и если ты против нашего дела, слушай, Федор Карлович… — В это время по коридору, пыхтя и откашливаясь, лениво проплелся официант, и говорящий умолк, пока шарканье шагов не отзвучало в другом конце коридора, а потом договорил:
— Ей-богу, как мне ни больно, Федор Карлович, но я тебя заколол бы собственной рукой.
— При условии, мой дорогой друг, что я тебя не опережу, — ответил, смеясь, капитан.
Смелость ответа разрядила напряжение, и смех подействовал заразительно.
— Что нам тут еще делать, собственно говоря? — спросил один из офицеров.
— Ты прав, — прозвучало в ответ. — Пошли домой, и пусть каждый поступает согласно своим представлениям о долге. Не станем уговаривать Федора Карловича — он нас не выдаст.
После этого все пятеро сердечно пожали друг другу руки в знак того, что никто не вынес обиды из спора. Офицеры дали друг другу прикурить, позвали кучера с санями и в полном согласии отправились в казарму.
Стояла обжигающая стужа, в лицо бил сильный северо-восточный ветер, и Андрей Андреевич, сидевший рядом с Федором Карловичем, прикрыл другу колени своей теплой шубой, то и дело заботливо спрашивал, не холодно ли ему. По пути на улице попадались городовые, козырявшие господам офицерам, пьяные крестьяне, размахивавшие руками. Ноги у них заплетались, иной раз они падали и ползли по тротуару, но при этом не издавали ни звука. Они разыгрывали пантомиму, усвоенную с юности, ибо знали, что слова без музыки запрещены на улицах русских городов и что полиция, скорее, закроет на что-то глаза, чем уши. Многочисленные казачьи патрули картинно гарцевали на иноходцах. Всем своим видом они давали понять, что завтрашний день будет особенным. А среди них сновали, нисколько не думая ни о какой политике, безмолвные и призрачные, длинные санные обозы, пользуясь ночным временем, когда им было разрешено движение по всем улицам. Постепенно порывистый ветер немного стих и бесчисленные снежинки поспешили упасть на землю — тонкие и нежные, словно морось, и все же достаточно плотные, они за несколько минут усыпали тротуар белым сахаром. Тут за дверями домов возникло движение; лежавшие на земле покрытые мехом фигуры, похожие на дворовых собак, вдруг сразу поднялись, потянулись, невидимыми руками подхватили метлы и принялись сметать снег. Туда, где не мели, немедленно являлся городовой, легонько толкал спавшего дворника, дружески и приветливо называл несколько раз по имени, пока тот торопливо не вставал.
Слегка разморенные едой и вином, сонные, убаюканные бегом саней, обласканные свежим, чистым снежным воздухом, офицеры дали себя увезти в полубессознательном, призрачном состоянии. Они быстро скользили взглядами по предметам, мелькавшим по сторонам, но ничего не замечали. Они вздрагивали, когда сани попадали в рытвины, машинально, однако ритмично клонились друг к другу, когда с пригорка быстро скользили вниз. Неожиданно Андрей Андреевич весело, от души рассмеялся, ударил друга по колену и воскликнул:
— Федор Карлович! Ну и забавно же думать, что сегодня вечером одного из нас уже не будет в живых!
— Быть может, и нас обоих, — раздался спокойный ответ.
Андрей Андреевич засмеялся еще громче в знак согласия, потом вдруг сразу переменил тон и прошептал:
— Но ты хоть понимаешь, Федор Карлович, что я должен убить тебя, если ты до завтрашнего утра не станешь благоразумнее?
— Делай то, что считаешь справедливым. Я поступлю так же.
Подойдя к казарме, они под приветствия постовых стряхивали снег с шинелей, топали ногами и, будучи между собою на «ты», долго и церемонно спорили, несмотря на холод, кому пройти вперед — все уступали друг другу и кланялись. Наконец все решило старшинство по чину, и Федор Карлович как капитан первой роты должен был пройти первым.
II
Николай Иванович, полковник Измайловского полка и один из главных зачинщиков заговора, уже давно с нетерпением ждал результатов похода к мадам Дерваль. Едва заговорщики вошли в его комнату, где он при поддержке своего верного адъютанта Павла Григорьевича разработал военный план на следующий день, он сразу же крикнул им свое привычное «Ну что?», под которым русские разумеют и общие, и частные вопросы, а сверх того еще считают эти слова чем-то вроде приветствия.
— Хорошо! — прозвучал короткий ответ, а потом последовал подробный отчет: — Половина офицеров лежит пьяная взаперти у мадам Дерваль, а остальные провожают дам. Лишь Федора Карловича мы не смогли ни напоить, ни уговорить. Он не хочет.
У Николая Ивановича вырвалось:
— Где он, черт бы его побрал?
— Здесь, в казарме, у себя в комнате.
— Ну так порешите его, чужака, сукина сына!
Раздался ропот, и один из офицеров решительно выразил несогласие:
— Но позвольте, Николай Иванович! Он наш товарищ и брат! В сражении — да, как вам угодно, а до того — нет!
— Помилуй нас, Боже! — сопел и вздыхал полковник. — И такие люди собираются провозгласить республику! Да он нас выдаст, ваш товарищ и брат! Неужели вы этого не понимаете?
— Извините, но он так не поступит, — поспешно возразил Андрей Андреевич. — Если Федор Карлович изменник, то и я тоже.
Эти слова
