Томас Вулф - Паутина и скала
— Нет, — заговорил снова мистер Мэлоун, переведя дыхание. — Книги этого молодого человека я почти не читал — где-то несколько слов, где-то отрывок. Однако по сравнению с напыщенной болтовней мистера Элиота, парфюмерным вздором мистера Торнтона Уайлдера, — он откашлялся и стал покачиваться взад-вперед с гневным блеском в глазах, — с тяжеловесным тупоумием мистера Теодора Драйзера, — с сентиментальной чушью всевозможных рифмоплетов, этих Миллеев, Робинсонов, Уайли, Линдсеев и прочих, — с нелепыми, бессвязными глупостями Шервудов Андерсонов, Карлов Сэндбергов, Эдгар Ли Мастерсов, школы «Я дурак» Ринга Ларднера-Эрнеста Хемингуэя, — со всевозможными формами шаманства, которые поставляют всевозможные Фросты, О'Нилы, Джефферсы, Кейбеллы, Глазгоу, Питеркенсы и Кэзер, Бромфидцы и Фиццжеральды — заодно с шарлатанами более мелкого пошиба, которые процветают во всех уголках этой Великой Страны, как нигде в мире, с Толстыми из Канзаса, Чеховыми из Теннесси, Достоевскими из Дакоты и Ибсенами из Айдахо, — процедил он, — по сравнению со всеми семьсот девяносто шестью разновидностями вздора, слащавости, болтовни, шаманства и надувательства, которые подсовывают жаждущим гражданам этой Великой Республики ведущие поставщики художественной сивухи, то, что написал этот молодой человек — неплохо.
Снова начав покачиваться взад-вперед, он хрипло дышал и наконец с последним, отчаянным усилием выпалил:
— Это все сивуха! — прорычал он. — Все, что печатают, — сивуха!.. Если отыщете в произведении четыре несивушных слова, то, — он судорожно глотнул воздуха и опять вскинул руки, — печатайте его! Печатайте!
И разделавшись таким образом с большей частью современной американской литературы, если не к полному своему удовольствию, то по крайней мере, к полному изнеможению, мистер Мэлоун несколько минут покачивался взад-вперед, дыша открытым ртом и постукивая ногой о пол.
После этой тирады наступила довольно неловкая пауза. Мало у кого хватило бы смелости возразить мистеру Симусу Мэлоуну. В его подходе к таким вопросам была сокрушительная категоричность, которая делала спор если не бесплодным, то, по крайней мере, почти бессмысленным. Он походил бы на уборку обломков нескольких дюжин Шалтай-Болтаев и обсуждение их ценности, если бы они не свалились во сне.
Однако после мучительного молчания, прежде всего с целью возобновить вежливый разговор, один из слушателей — молодой муж красавицы — спросил с подобающей ноткой почтительной робости:
— Что… что вы думаете о мистере Джойсе? — И в самом деле, среди этого всеобщего ниспровержения мистер Джойс казался одной из нескольких уцелевших фигур в современной литературе: — Вы… вы знаете его, не так ли?
Сразу же стало ясно, что вопрос неудачен. В глазах мистера Мэлоуна снова вспыхнули гневные огоньки, и он уже потирал ладонями костлявые коленные чашечки.
— Что, — заговорил мистер Мэлоун очень мягким, зловещим голосом, — что я думаю о мистере Джойсе?.. И знаю ли я его? Знаю ли?.. Полагаю, сэр, — продолжал мистер Мэлоун очень медленно, — вас интересует, знаю ли я мистера Джеймса Джойса, в прошлом жителя Дублина, а ныне, — его бледные губы искривились в многозначительной улыбке, — ныне, если не ошибаюсь, обитателя Левого берега Сены в Париже. Вы спрашиваете, знаю ли я его. Да, сэр, знаю. Я познакомился с мистером Джеймсом Джойсом очень давно — да, очень, очень давно. Имел честь — лучше назвать это Высокой Привилегией, — процедил он, — после того, как переехал в Дублин, наблюдать за взрослением юного мистера Джойса. И разумеется, друзья мои, это высокая привилегия для такого незаметного человека, как я, — тут он насмешливо указал подбородком на свою хрупкую грудь, — обладать возможностью заявлять о восхитительной дружбе с Великим Идолом Современной Литературы, святым пророком Интеллигенции, который в одной ошеломляющей книге исчерпал все, о чем стоит писать, — и изнурил всех, кто читал ее… Знаю ли я мистера Джойса? Полагаю, сэр, что могу скромно претендовать на эту высокую честь, — заметил мистер Мэлоун, чуть искривя губы. — Я знал этого джентльмена тридцать лет, если и не совсем, как брата, — насмешливо, — то, во всяком случае, очень близко!.. И вас интересует, что я думаю о мистере Джойсе?.. Ну что ж, — звучно продолжал мистер Мэлоун задумчивым тоном, — дайте сообразить, что я думаю о нем?.. Мистер Джойс прежде всего мелкий ирландский буржуа, который провел много лет на европейском континенте в совершенно бесплодных попытках преодолеть фанатизм, предрассудки и ограниченность иезуитского воспитания в детстве. Мистер Джойс начал литературный путь как слабый поэт, — продолжал, покачиваясь взад-вперед, мистер Мэлоун, — затем стал очень слабым новеллистом, потом беспомощным драматургом, после этого никчемным приверженцем зауми в литературе, которая в настоящее время высоко ценится Избранными, — ухмыльнулся мистер Мэлоун, — и полагаю, в настоящее время стряпает какую-то жалкую бессмыслицу — словно возможности в этой сфере не исчерпаны его предыдущим опусом.
В наступившей паузе, пока мистер Мэлоун успокаивался, кто-то очень смелый пробормотал, что ему казалось, в «Улиссе» есть неплохие места.
Мистер Мэлоун замечательно воспринял это кроткое несогласие. Покачался взад-вперед, а потом, махнув тонкой белой рукой, с сочувственной уступкой заметил:
— Что ж, пожалуй, там есть какой-то незначительный талант — во всяком случае, мельчайшие крупицы таланта. Разумеется, строго говоря, этот человек — школьный учитель — этакий мелкий педант, которому следовало бы преподавать в шестом классе иезуитской семинарии… Но, — заметил мистер Мэлоун, снова махнув рукой, — у него кое-что есть, — немного, но все-таки кое-что. Разумеется, — тут он снова принялся цедить слова, и в глазах его грозно засверкали гневные молнии, — разумеется, поразительно, какую репутацию при всем при том создал себе этот человек. В высшей степени поразительно, — воскликнул мистер Мэлоун, и губы его искривились в невеселой попытке рассмеяться. — В Дублине тогда было не меньше дюжины людей, которые могли бы сделать то, что пытался Джойс в «Улиссе» — и притом гораздо лучше! — процедил он. — Мог Гогерти, который в двадцать раз сильнее Джойса. Мог А. Э. Мог Эрнест Бойд. Мог Йитс. Могли даже… даже Мур или Стивенс. — Он покачался взад-вперед и неожиданно прорычал: — Мог я!.. А почему не сделал? — яростно спросил он, так как этот вопрос явно был у всех на уме. — Да потому что мне просто было неинтересно! Для всех нас это особого значения не имело! Нас интересовало… другое… жизнь!.. Разумеется, — процедил он, — такова уж история всей современной литературы. Этим объясняется бессодержательность выходящих книг, глупость, серость. Все люди, которые действительно могли писать, не брались за перо. Почему? Потому что, — громко заявил мистер Мэлоун, — нас это не интересовало! Нас интересовало другое!
В ту минуту мистера Мэлоуна интересовал его бокал с коктейлем; он поглядел по сторонам, увидел его, взял и отпил глоток. Потом, улыбнувшись с усилием, обратился к молодому мужу красавицы:
— Но хватит об этом! Поговорим о чем-нибудь другом — более приятном! Вы, я слышал, вскоре едете за границу?
— Да, — поспешно ответил с едва заметным облегчением молодой человек. — Примерно на год.
— Нам ужасно хочется поехать, — заговорила молодая женщина. — Мы, разумеется, уже бывали в Европе, правда, всякий раз недолго. Вы жили там в течение долгого времени, и мы будем весьма благодарны за любой совет, какой услышим от вас.
— А куда вы едете? — спросил мистер Мэлоун. — Собираетесь… собираетесь покататься по Европе, — губы его презрительно искривились, но он сдержался, — или пожить в одном месте?
— В одном, — поспешил ответить молодой человек. — Для того и уезжаем. Решили познакомиться с европейской жизнью — так сказать, окунуться в нее. Собираемся обосноваться в Париже.
Наступила пауза; затем молодая женщина с легким беспокойством подалась к великому человеку и спросила:
— Мистер Мэлоун, вы одобряете это намерение?
Так вот, если бы мистер Мэлоун высказывал свое мнение пять минут или пять месяцев назад, то наверняка счел бы, что поехать в Париж и пожить там около года — хорошая мысль. Он говорил себе это не раз — в тех случаях, когда осуждал американский провинциализм, американское пуританство, американскую невежественность и американское незнание европейской жизни. Более того, часто задавался вопросом, почему американцы носятся по всему континенту, стремятся осмотреть всю Европу сразу вместо того, чтобы пожить годик в Париже, присмотреться к людям, изучить язык. И более того, если бы молодой человек с супругой объявили о намерении обосноваться на годик в Лондоне, реакцию мистера Мэлоуна было б нетрудно предвидеть. Его бледные, резиновые губы презрительно искривились бы, и он с иронией поинтересовался:
