Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь
Филомена остановилась, отхлебнула глоток и со смехом воскликнула:
— А ведь они, бьюсь об заклад, спят друг с другом. Но уж до того хитры! Все шито-крыто, не подкопаешься!.. Сдается мне все же, что эта пигалица, госпожа Мулен, как-то их застукала вечерком. Но ее им опасаться нечего, она-то не проболтается: во-первых, дура дурой, а потом, ее муж как-никак помощник господина Дабади…
Филомена опять умолкла, но тут же прибавила:
— Да, чуть не забыла, ведь на той неделе в Руане начинается дело Рубо.
До сих пор Жак и Пеке слушали ее, не вставляя ни слова. Кочегар находил только, что его любовница уж больно разговорчива: никогда еще, наедине с ним, она не вела таких длинных речей; он не сводил глаз с Филомены и, видя, как возбуждает ее общество машиниста, с каждой минутой испытывал все более жгучую ревность.
— Да, — невозмутимо откликнулся Жак, — мне пришла повестка из суда.
Филомена подскочила к молодому человеку, радуясь возможности коснуться его хотя бы локтем.
— Я тоже выступаю как свидетельница… Ах, господин Жак, меня ведь и о вас спрашивали, хотели выведать всю подноготную о ваших отношениях с несчастной госпожою Рубо, и вот, когда меня допрашивали, я так прямо и заявила следователю: «Да он, сударь, ее обожал, разве мог он ей зло причинить?» Ведь я не раз видала вас вместе, и уж кому было это подтвердить, как не мне?
— О, за себя-то я не тревожусь, — проговорил Жак, небрежно махнув рукой, — ведь я подробно, час за часом, объяснил им, как провел тот день… Уж если Компания оставила меня на службе, значит, нашли, что я вне всяких подозрений.
Наступило молчание, все трое, не спеша, выпили.
— Просто жуть берет, — снова заговорила Филомена. — Какой все-таки изверг, этот Кабюш! Когда его взяли, он был весь в крови несчастной госпожи Рубо. Встречаются же такие кретины: зарезал женщину лишь потому, что хотел ею обладать! Но что за толк? Ведь вето уж нет на свете?.. Сколько жить буду, не забыть мне никогда, как господин Кош прямо на платформе задержал Рубо. Я сама при этом была. Рубо, похоронив жену, наутро преспокойно вышел на дежурство, а неделю спустя все и произошло. Господин Кош как ударит его по плечу да как выпалит: так, мол, и так, у меня, дескать, приказ отвести вас в тюрьму! Подумать только, их, бывало, водой не разольешь — все ночи напролет дулись в карты! Правда, удивляться тут нечего, на то он и полицейский комиссар: коли прикажут, отца и мать на гильотину отправит! Такая уж у него собачья служба. Впрочем, Кошу на все наплевать! Я тут на днях проходила мимо Коммерческого кафе и видела: сидит он себе за столом и карты тасует, прежний-то приятель занимает его не больше, чем турецкий султан!
Пеке заскрипел зубами и трахнул кулаком по столу:
— Проклятье! Да будь я на месте этого рогача Рубо!.. Вот вы спали с его женою. Кто-то другой ее зарезал! А мужа судить собираются… Ну, как тут не лопнуть от бешенства?!
— Эх ты, дуралей! — вмешалась Филомена. — Да ведь Рубо обвиняют, будто он подговорил Кабюша убрать жену; да, да, все это, по слухам, вышло из-за денег! У Кабюша при обыске, говорят, нашли часы председателя суда Гранморена, помните, того самого, которого года полтора назад прямо в вагоне зарезали. Так вот, оба эти убийства связали вместе и такую кашу заварили, что сам черт ногу сломит! Я-то вам ничего толком объяснить не сумею, но обо всем этом было в газете напечатано, целых две колонки заняло.
Жак был рассеян и едва слушал ее. Потом пробормотал:
— Зачем нам ломать себе голову? Разве нас это касается?… Если уж сами судьи не знают, что делают, то мы и подавно не узнаем.
Щеки его покрылись бледностью, он вперил взор в пространство и медленно проговорил:
— Как бы там ни было, а ее, бедняжки, уж нет… Бедная, бедная Северина!..
— Черт побери!.. — вновь взорвался Пеке. — У меня тоже есть жена, и если какой мерзавец вздумает к ней прикоснуться, я их обоих придушу. И пусть мне потом рубят голову, начхать я на это хотел.
Опять воцарилось молчание. Филомена снова наполнила рюмки и с деланным смехом повела плечами. Но в действительности она изрядно струхнула и исподтишка бросила испытующий взгляд на кочегара. С той поры как тетушка Виктория сломала ногу и, став калекой, вынуждена была оставить прибыльную должность в дамской уборной, а потом нашла себе пристанище в доме призрения, Пеке заметно опустился — он ходил теперь грязный и чуть ли не в отрепьях. Сразу было видно, что он лишился снисходительной и по-матерински заботливой супруги, которая опускала в его карман серебряные монеты и чинила ему одежду, не желая, чтобы его сожительница в Гавре обвиняла ее в том, будто она плохо следят за их общим мужем. И Филомена, которую восхищал всегда опрятный и подтянутый Жак, в последнее время начала воротить нос от кочегара.
— Уж не свою ли парижскую супружницу ты задумал удавить? — спросила она с вызовом. — Только зря боишься — кто на нее позарится?
— Ее ли, другую ли — там видно будет! — огрызнулся Пеке.
Но Филомена уже чокалась с ним, спеша все обратить в шутку.
— За твое здоровье, слышишь! Да принеси-ка мне свое белье, я его постираю да заштопаю, а то, по правде сказать, твой вид не делает теперь чести ни мне, ни ей… За ваше здоровье, господин Жак!
Машинист встрепенулся, словно пробудившись от сна. После убийства Северины он еще ни разу не испытал угрызений совести, больше того — в нем возникло чувство какого-то облегчения и физического здоровья; однако порою перед ним вставал образ несчастной женщины, и Жак, который в обычное время был человеком мягким, жалел ее до слез. Он чокнулся с Филоменой и, чтобы скрыть замешательство, торопливо сказал:
— Знаете, а ведь скоро война начнется.
— Быть того не может! — вскричала Филомена. — Это с кем же?
— С пруссаками… Да, да, все заварилось из-за какого-то их принца, он вздумал заделаться испанским королем. Вчера в палате только о том и говорили.
Филомена не на шутку огорчилась.
— Вот так так! Хорошенькая история! Мало они нам дурили голову своими выборами, голосованием да бунтами в Париже!.. Ведь коли начнется драка, верно, всех мужчин заберут?
— О, наше дело — сторона! Нельзя же нарушить работу железных дорог… Вот только покоя нам теперь не будет — придется перевозить войска и всякие припасы! Ну, ничего: если заварится каша, станем выполнять свой долг.
Сказав это, Жак поднялся с места: Филомена под столом притронулась ногой к его колену; заметивший это Пеке налился кровью и стиснул кулаки.
— Пойдем спать, уже поздно.
— Да, так-то оно лучше! — пробурчал кочегар.
Он так свирепо сжал руку Филомене, что у нее косточки захрустели. Едва сдержав крик боли, она увидела, что Пеке с яростью допивает водку, и успела шепнуть Жаку:
— Берегись, он в пьяном виде сущий зверь!
В это мгновение на лестнице послышались тяжелые шаги — кто-то спускался, — и Филомена испуганно пробормотала:
— Брат! Удирайте, удирайте скорей!
Отойдя шагов на двадцать от дома, мужчины услышали звук оплеух, сопровождавшийся дикими воплями. Видно, брат задал Филомене трепку по всем правилам, он учил ее, как девчонку, попавшуюся в тот самый миг, когда она уже запустила руку в горшок с вареньем. Машинист остановился и решил было вступиться за нее, но кочегар удержал его.
— Вам-то что? Ведь вас это не касается… Ах, шлюха проклятая! Да хоть бы он ее насмерть забил!
Жак и Пеке дошли до дома на улице Франсуа-Мазлин и молча улеглись. Их постели, помещавшиеся в узкой комнатенке, стояли почти впритык; и еще долго оба лежали без сна, с открытыми глазами, и каждый прислушивался к дыханию другого.
Процесс Рубо должен был начаться в Руане в понедельник. Дело это превратилось в подлинный триумф для следователя Денизе, в судейских кругах не уставали его хвалить и поражались тому, как ловко довел он до конца дознание по такому запутанному и темному делу; говорили, что это подлинный образец тонкого анализа и логического метода воссоздания истины; словом, Денизе прослыл необыкновенно талантливым следователем.
Он прибыл в Круа-де-Мофра через несколько часов после того, как было совершено убийство, и первым делом приказал взять под стражу Кабюша. Все неопровержимо свидетельствовало против каменолома — и то, что тот был весь в крови, и то, что, по словам Рубо и Мизара, они застали его возле трупа Северины в каком-то невменяемом состоянии. Допрашивая Кабюша, следователь потребовал объяснить, как и почему он очутился в комнате убитой; каменолом в ответ принялся бессвязно рассказывать какую-то историю, показавшуюся Денизе до того нелепой и банальной, что он, слушая, только пренебрежительно пожимал плечами. Надо сказать, следователь приготовился к такого рода басне: преступник, как правило, всегда сочиняет небылицы о несуществующем убийце, будто бы скрывшемся во мраке тотчас же после преступления. Разумеется, этот оборотень, умчавшийся, как вихрь, теперь уже далеко… В довершение всего, когда Кабюша спросили, что он делал возле дома в такой поздний час, он смешался и сперва наотрез отказался отвечать, а потом заявил, что просто гулял. Версия обвиняемого походила на детский лепет: как было поверить в существование таинственного незнакомца, который, убив человека, спасается бегством, оставив все двери распахнутыми настежь и ничего не тронув и не украв? Откуда он взялся? Зачем совершил убийство? Узнав в самом начале дознания о связи машиниста с покойной Севериной, следователь захотел установить, где был в день убийства Жак Лантье; сам обвиняемый показал, что проводил машиниста до Барантена и тот сел при нем в поезд, отходивший в четыре часа пятнадцать минут дня, а содержательница постоялого двора в Руане клялась всеми святыми, что молодой человек, пообедав, тут же завалился спать и вышел из своей комнаты лишь на следующее утро, часов в семь. К тому же любовник не станет без всякого резона убивать обожаемую им женщину, с которой ни разу даже не поссорился. Это просто нелепость! Нет, нет! Ведь налицо другой, явный преступник, рецидивист, которого застигли на месте преступления: руки у него были в крови, а у самых ног валялся нож! И эта тупая скотина еще тщится обмануть правосудие своими россказнями, от которых буквально уши вянут!
