Портрет леди - Генри Джеймс
Ральф некоторое время молчал.
– Да, мои защитные силы действительно невелики, – заметил он наконец, – но наступательные еще меньше, и потому Озмонд может счесть, что на меня не стоит тратить пороху. Во всяком случае, – добавил он, – мне было бы любопытно узнать, что будет дальше.
– Вы жертвуете своим здоровьем ради любопытства?
– Меня не очень интересует мое здоровье. Меня гораздо больше интересует миссис Озмонд.
– Меня тоже. Но иначе, чем раньше, – быстро добавил лорд Уорбартон. Он еще ни разу не говорил с Ральфом об этом.
– Как вам показалось? Она очень счастлива? – спросил Ральф, ободренный доверием друга.
– Не знаю. Я еще не обдумал это. Она сказала мне, что счастлива.
– О, конечно – вам! – с улыбкой воскликнул Ральф.
– Не знаю. Мне кажется, я как раз тот человек, которому можно пожаловаться.
– Пожаловаться? Изабелла никогда не станет жаловаться. Она знает, что сделала это сама, и пожалуется вам в последнюю очередь. Она очень осторожна.
– И напрасно. Я не собираюсь снова признаваться ей в любви.
– Во всяком случае, насчет того, в чем состоит ваш долг, сомнений нет.
– О, нет, – серьезно сказал лорд Уорбартон, – никаких.
– Позвольте мне спросить, – продолжил Ральф, – не с той ли целью, чтобы доказать Изабелле, что вы не собираетесь за ней ухаживать, вы так любезны с одной молоденькой девушкой?
Лорд вздрогнул, поднялся и встал у камина, слегка покраснев.
– Это показалось вам нелепым?
– Нелепым? Нисколько, если она вам действительно нравится.
– Она необыкновенно мила. Не помню, чтобы мне так нравилась девушка ее возраста.
– Она очаровательна. И главное, она совершенно искренна.
– Конечно, между нами большая разница в возрасте… более двадцати лет.
– Дорогой Уорбартон, – произнес Ральф, – вы это серьезно?
– Совершенно серьезно… насколько я могу быть серьезным.
– Я очень рад. Господи, – воскликнул Ральф, – как же будет ликовать Джилберт Озмонд!
Его собеседник нахмурился.
– Не надо портить мне настроение. Я собираюсь сделать предложение дочери не для того, чтобы доставить удовольствие сему господину.
– Тем не менее Озмонд будет доволен – вам назло.
– Я настолько ему по вкусу? – спросил лорд.
– По вкусу? Мой дорогой Уорбартон, недостаток вашего положения заключается в том, что людям не нужно хорошо к вам относиться, чтобы жаждать с вами породниться.
Вот мне бы в подобной ситуации можно было бы тешить себя мыслью, что любят меня самого.
Но, судя по всему, лорд Уорбартон не был настроен в данную минуту предаваться обдумыванию проблем общего характера. Он думал о чем-то своем.
– А как вы думаете, она будет рада?
– Девушка? Конечно, она придет в восторг.
– Нет, нет, я имею в виду миссис Озмонд.
Ральф несколько секунд пристально смотрел на лорда.
– Мой дорогой друг, она-то какое имеет к этому отношение?
– Самое прямое. Она очень любит Пэнси.
– Да, это правда. – Ральф медленно поднялся. – Интересный вопрос – как далеко заведет ее привязанность к Пэнси… – Молодой человек постоял несколько секунд, засунув руки в карманы, с грустью глядя перед собой. – Надеюсь, вы, как говорится, уверены – совершенно уверены… а, черт! Не знаю, как сказать.
– Уж кто-кто, а вы всегда знаете, что сказать.
– Да, только язык не поворачивается. Надеюсь, вы уверены в том, что среди всех добродетелей Пэнси то, что она… падчерица миссис Озмонд… не самое главное?
– Боже милостивый, Тачетт! – сердито воскликнул лорд Уорбартон. – За кого вы меня принимаете?
Глава 40
После своего замужества Изабелла почти не виделась с мадам Мерль, так как та стала часто уезжать из Рима. Однажды она провела полгода в Англии, затем прожила часть зимы в Париже. Она наносила визиты своим многочисленным друзьям и тем заставляла предположить, что в ближайшем будущем она не будет такой уж закоренелой римлянкой, как раньше. Поскольку ее прежняя «закоренелость» выражалась только в том, что она снимала квартирку в одном из самых солнечных уголков города – да и к тому же та частенько пустовала, – это наводило на мысль об уже постоянном отсутствии, и Изабелла одно время горевала об этом. Близкое знакомство несколько изменило ее первое впечатление о подруге, но в сущности оно не сильно изменилось – в нем еще оставалась доля восхищения. Мадам Мерль всегда была во всеоружии – было приятно наблюдать за человеком, так великолепно экипированным для социальных битв. Она отважно несла свое знамя, а оружием ей служила отточенная сталь; она владела им с искусством, которое все больше поражало Изабеллу. Мадам Мерль никогда не выглядела усталой, отвращение никогда не одолевало ее; казалось, она не нуждается ни в утешении, ни в отдыхе. У нее были свои представления о жизни – когда-то во многие из них она посвятила Изабеллу, которая знала, что под видом абсолютного самообладания ее наделенная столькими совершенствами подруга скрывала способность глубоко чувствовать. Но воля мадам Мерль была повелительницей ее жизни: во всех ее поступках был какой-то блеск – казалось, будто она распознала какой-то секрет и жизнь являлась всего-навсего хорошо известным ей фокусом. Став старше, Изабелла узнала и обратную сторону жизни. Иногда выдавались дни, когда мир вокруг казался мрачным, и она настойчиво задавала себе вопрос, для чего, собственно, она живет на этом свете? Раньше ею двигал энтузиазм, она жила, влюбляясь в неожиданно возникающие возможности, с надеждой на будущее. Она так привыкла в юные годы переходить из одного взволнованного состояния в другое, что между ними почти не оставалось скучных пробелов. А мадам Мерль подавила в себе энтузиазм – она жила только благоразумием, руководствуясь исключительно рассудком. Порой Изабелла была готова отдать что угодно за уроки такого искусства – в некоторые минуты, если бы это было возможно, она бы непременно взывала к мадам Мерль. Изабелла теперь стала понимать, как выгодно быть такой – защищенной надежной броней, своеобразными серебряными латами. Но, как я уже сказал, мадам Мерль не появлялась в Риме до самой зимы.
Правда, теперь Изабелла стала снова видеться с мадам Мерль гораздо чаще, но нужды и склонности нашей героини сильно изменились. У нее уже не было желания обращаться к подруге за помощью и перенимать ее «фокусы». Теперь она считала, что, если у нее возникли проблемы, она должна была справиться с ними сама, и если жизнь была сложной, признание собственного поражения не делало ее легче. Мадам Мерль, безусловно, очень заботилась о себе, являлась украшением любого общества, но могла ли она – желала ли быть полезной другим в их трудный период жизни? Не
